Следом за графом она вышла на палубу, из осторожности прикрыв за собой дверь каюты.

Но в этом не было особой необходимости, потому что луна сияла вовсю, и, подойдя к борту, Грэйния сразу увидела Эйба, идущего вдоль кромки воды с одним из ее чемоданов на плече.

Она стояла и ждала, пока он поднимется на борт.

— Ну, как дела, Эйб?

— Все в порядке, леди, — отвечал Эйб. — Мистер Мэйгрин спит.

— Спит?!

Эйб ухмыльнулся:

— Подсыпал немножко порошка в последний стакан. Проспит до утра. Голова сильно больная.

— Очень разумно с твоей стороны, Эйб.

— Очень разумно! — повторил и граф.

— Я принес багаж, — сообщил Эйб. — Вы уезжайте. Не надо вернуться, пока неспокойно.

— Так я и сделаю, — пообещала Грэйния. — Ну а ты? Боюсь, что мистер Мэйгрин выпорет тебя.

— Со мной порядок, леди, — ответил Эйб. — Он меня не найдет.

Грэйния знала, что Эйбу на острове есть, где спрятаться. Как бы ни нуждался в нем отец, невозможно допустить, чтобы Эйб испытал злобу и жестокость Родерика Мэйгрина, известного своим чудовищным обращением с рабами.

— Я принесу другие чемоданы, — сказал Эйб, — а Джозеф угонит карету.

— Куда он ее угонит? — удивилась Грэйния. Эйб широко улыбнулся, в лунном свете сверкнули белые зубы.

— Когда мистер проснется, подумает, вы уехали к хозяину. Джозеф оставит там лошадей, а сам вернется.

— Блестящая мысль! — воскликнула Грэйния. — Если мистер Мэйгрин подумает, что я прячусь, он станет искать меня возле собственного дома.

Эйб улыбнулся почти с детской радостью. Потом заявил:

— Пойду за чемоданом.

— Подожди минуту, — остановил его граф. — Я пошлю кого-нибудь вместе с тобой.

Граф окликнул вахтенного, и тот спустился на палубу, выслушал указания и последовал за Эйбом к сходням.

Граф поднял чемодан и понес к каюте.

Грэйния забежала вперед, чтобы открыть ему дверь, но когда они вошли в каюту, сказала:

— Я не могу занимать вашу каюту. Должно быть какое-то другое место, где я буду спать.

— Именно здесь вы как моя гостья и будете спать, — твердо ответил он. — И надеюсь, вам будет удобно.

Грэйния даже рассмеялась от полноты счастья.

— Очень удобно… и безопасно, — сказала она. — Как мне благодарить вас за вашу доброту?

Бофор не ответил, но по выражению его глаз Грэйния поняла, что он так же счастлив, как и она, и что слов между ними не нужно.

Грэйния заговорила о другом:

— Я должна дать Эйбу сколько-нибудь денег. У меня они есть, я положила их в один из чемоданов.

Она спрятала деньги, которые везла с собой из Англии, потому что иначе отец забрал бы их себе, и она осталась бы без единого пенни.

…Когда мать заболела и стала все больше слабеть, она велела Грэйнии взять из банка все оставшиеся деньги. Грэйния поинтересовалась, чем вызвано такое намерение.

Последовало долгое молчание: графиня обдумывала, что сказать дочери.

По-видимому, она решила, что было бы ошибкой скрывать от дочери правду, и заговорила так:

— Ты должна иметь собственные деньги, которые твой отец не смог бы швырнуть на игорный стол или пропить, если ему так заблагорассудится. Это не просто деньги на приданое, ты будешь независимой — если дела пойдут скверно.

Она не вдавалась в подробности, но Грэйния понимала, насколько мать слаба, и выполнила ее желание, не задавая больше вопросов. Отправилась в банк в тот же день и сняла со счета несколько сотен фунтов, остававшихся у матери.

— Разумно ли вы поступаете, миледи? — спросил у нее управляющий банком. — Стоит ли иметь при себе такие большие деньги?

— Я помещу их в безопасное место, — обещала ему Грэйния.

Она понимала, что управляющий считает ее безрассудной, но теперь она радовалась возможности дать Эйбу достаточно денег, чтобы он поддержал себя и заплатил старым слугам и рабам, которые продолжали выполнять свои обязанности, хоть и не получали заработной платы.

— Позвольте мне сделать это вместо вас, — обратился к ней граф.

— Ни под каким видом, — ответила она. — У меня есть своя гордость. Денег у меня достаточно, и я хочу потратить их именно так.

При этом она подумала, что, говоря с нею о приданом, мама даже и вообразить не могла в качестве жениха для дочери столь презираемого ею человека.

Граф помог ей открыть чемодан, и на дне его Грэйния нашла деньги.

Она отсчитала пятнадцать золотых соверенов. Эйбу эта сумма покажется большой, денег ему хватит надолго.

Граф вышел из каюты; Грэйния высыпала монеты в мешочек, который ей дали в банке, и тоже поднялась на палубу.

Бофор дожидался Эйба, и когда тот появился в сопровождении француза, который тоже нес чемодан, Грэйния убедилась, что граф беспокоился, не проснулся ли Мэйгрин и не преследует ли Эйба и его спутника.

Чемоданы внесли на борт, и Грэйния отозвала Эйба в сторонку.

— Здесь деньги для тебя, Эйб, — сказала она. — Для тебя самого и для тех на плантации, кто, как ты считаешь, заработал их.

Она вложила мешочек ему в руку и продолжала:

— Когда мистер Мэйгрин перестанет меня искать, вели рабам расчистить подлесок под мускатными деревьями. Когда все успокоится, мы посадим побольше таких деревьев и будем надеяться на урожай, который принесет нам больше денег, чем в прошлом.

— Хорошая мысль, леди.

— Ты присматривай за домом, Эйб, пока я не вернусь.

— Возвращайтесь, а то хозяин заскучает.

— Конечно, я вернусь, — сказала Грэйния, — но только, когда минует опасность.

Она оглянулась через плечо и увидела графа неподалеку.

— Как нам узнать, что опасности уже нет и можно вернуться? — спросила она.

— Вам захочется узнать новости о вашем отце, — ответил он, — но нам следует убедиться, что восставшие не захватили Сент-Джорджес и другие части острова.

— Если будет безопасно, сэр, я дам знак, — сказал Эйб.

— Именно это я и хотел предложить.

— Если все станет хорошо, — заговорил Эйб, как бы размышляя вслух, — вывешу белый флаг снаружи у входа.

— А если есть опасность? — задал вопрос граф.

— Тогда вывешу черный. Значит, бунтовщики или мистер Мэйгрин в доме.

Грэйния понимала, что вывешена будет просто тряпка на палке, но ничего, главное ясность. Она протянула Эйбу руку со словами:

— Спасибо тебе, Эйб, ты заботился обо мне, когда я была совсем маленькой, и я знаю, что не покинешь меня и теперь.

— Мистер Бофор позаботится о вас, леди.

Эйб пожал Грэйнии руку и повернулся, чтобы уйти.

— Пожалуйста, Эйб, береги себя, — предостерегла на прощание Грэйния. — Я не могу потерять тебя.

Улыбка у него была такая выразительная, что Грэйнии стало ясно: он радовался их приключениям — и даже пережитым вместе опасностям.

Он уже скрылся среди сосен, когда граф обратился к Грэйнии:

— Вы теперь поступили под мою команду, и я собираюсь отдать вам приказ.

— Есть, есть, сэр! — со смехом отрапортовала она. — Но, кажется, так полагается отвечать только английским матросам.

— Завтра я научу вас, как отвечать по-французски, а пока ложитесь в постель и спите. Вам пришлось за одну ночь немало претерпеть.

Грэйния улыбнулась ему, и граф проводил ее в каюту; следом за ними вахтенный, который помогал Эйбу, внес чемоданы и аккуратно поставил их у стены.

— Открыть их сейчас? — спросил граф.

— Не надо. Все, что нужно, есть в том, который вы уже открыли.

Бофор погасил один из двух фонарей, подвешенных к потолку, а второй снял с крюка и поставил возле кровати.

Он приоткрыл маленькую стеклянную заслонку, чтобы Грэйнии легче было загасить фонарь.

— Вам нужно что-нибудь еще?

— Нет, ничего, — ответила она, — и спасибо вам. Я счастлива, что я здесь! Мне все время хочется благодарить вас снова и снова.

— Вы можете поблагодарить меня завтра, — сказал граф, — а теперь вам необходимо отдохнуть. Bonne nuit, mademoiselle, dormez bien.5.

— Bon soir, mon capitaine.6

Грэйния осталась одна.

Проснувшись, Грэйния почувствовала покачивание корабля на волнах, услышала поскрипывание бортов, шум ветра в парусах и — где-то в отдалении — голоса и смех.

Вначала она не сообразила, где находится, потом вспомнила, что плывет по морю, далеко от Родерика Мэйгрина, и нет уже больше страха, камнем лежавшего в груди.

«Я спасена! Спасена!» — хотелось крикнуть ей; она была счастлива, что уплывает вместе с Бофором.

Засыпая накануне, она с удовольствием думала, что под головой у нее его подушка, что спать она будет на его матрасе и укрываться принадлежащей ему простыней.

Она почти так же ощущала его близость, как тогда, в темноте, когда она налетела на него и уткнулась лицом ему в грудь.

Тепло его тела она почувствовала раньше, чем силу его рук, и во сне ей казалось, что он все еще обнимает ее.

Грэйния уселась на постели и откинула со лба спутавшиеся за ночь волосы.

Она, видимо, долго проспала, и теперь время уже позднее, но это пустяки.

Здесь нет ни ожидающего ее пастора, ни отвратительного Родерика Мэйгрина, готового схватить ее, ни ужасов, затаившихся среди деревьев вокруг дома.

«Я спасена!» — повторила она про себя и выбралась из постели.

Грэйния начала одеваться и почувствовала, что голодна. Тем не менее, она не спешила.

Она отыскала среди вещей свое небольшое зеркало и долго расчесывала волосы, укладывая их в такую же прическу, какую носила в Лондоне. Мама говорила, что эта прическа ей идет.

Потом она надела одно из самых нарядных платьев и только после того, как зеркало подсказало ей, что выглядит она очень элегантно, отворила дверь каюты навстречу слепящему солнцу.

На палубе, такой пустынной ночью, теперь кипела работа.

Люди тянули канаты, взбирались вверх и спускались вниз по мачтам, и морской ветер лихо надувал паруса.

Море было ослепительно синим, и чайки с оглушительными криками носились над кораблем.