— Пожалуйста… о, пожалуйста!

— Нет, Грэйния! — воскликнул он. — Ни вы, ни я не в состоянии изменить положение вещей. Вы обладаете всем, о чем может мечтать мужчина, что он ищет и большей частью не находит. Но вы не для меня!

Он взял Грейнию за руку и, опустив глаза, долго смотрел на эту руку, как на драгоценность. Потом медленно и с неописуемым изяществом наклонил голову и поцеловал сначала тыльную сторону кисти, а после — ладонь.

Девушка вздрогнула, словно от поразившей ее вспышки молнии, потом ощутила жаркую слабость и желание всем существом прильнуть к Бофору.

Но он уже отпустил ее руку и направился к двери.

— Прощайте, любовь моя, — очень тихо проговорил он. — Бог поддержит и защитит вас.

Грэйния вскрикнула. Дверь захлопнулась, и она услышала шаги Бофора на веранде, а потом на лестнице.

Она поняла, что это конец. Ничего нельзя больше ни сказать, ни сделать…


Прошло много времени, Грэйния легла в постель и подумала, что здесь он спал прошлой ночью.

Эйб переменил простыни, они были прохладные и гладкие, но ей чудилось, что и на них остался отпечаток его тела, что они излучают ту же вибрацию, какую она ощущала от его прикосновений. Она словно лежала в его объятиях.

Она хотела плакать, но не могла. Камень лежал в груди и делался тяжелее и тяжелее с каждой минутой.

Грэйния закрыла глаза и перебрала в уме весь день, час за часом, минута за минутой, вспоминая слова и ощущения, чувство, испытанное ею, когда Бофор поцеловал ей руку.

Она прижалась губами к своей ладони, пытаясь снова пережить ту мгновенную вспышку восторга, которую вызвал его быстрый поцелуй.

Чувствовал ли он то же самое?

До сих пор она безразлично относилась к мужчинам и любви, но была уверена, что он не пробудил бы такой отклик, если бы сам оставался равнодушным.

«Я люблю его! Я люблю его!»

Эти слова снова и снова звучали у нее в голове, и Грейнии хотелось умереть, хотелось, чтобы настал конец света, и не наступило завтра.

Должно быть, она задремала на какое-то время, но внезапно распахнулась дверь — распахнулась с грохотом, — и Грэйния, сразу пробудившись, в испуге села на постели.

В глаза ей ударил свет и ослепил на несколько секунд; потом она увидела, что в дверях стоит Родерик Мэйгрин с фонарем в руке.

Сначала ей пришло в голову, что это дурной сон: не может быть, чтобы он стоял перед ней вот так во плоти, огромный и толстый, расставив ноги для равновесия, с лицом, красным при свете фонаря, стоял и смотрел на нее налитыми кровью злобными глазами.

— Какого черта вы вздумали бежать? — задыхаясь от ярости, спросил он. — Я приехал забрать вас назад.

Грэйния не сразу собралась с силами, чтобы заговорить. Потом произнесла голосом, который ей самой казался чужим:

— Г-где папа?

— Ваш отец не в состоянии путешествовать, — ответил Родерик Мэйгрин, — так что я вместо него и скажу вам, юная леди, что вы причинили мне множество хлопот!

Грэйния попробовала выпрямиться и сказала уже более четко и ясно:

— Я не собираюсь… возвращаться в ваш дом. Я хочу, чтобы папа приехал сюда.

— Ваш отец ничего подобного не сделает! Мэйгрин переступил порог и подошел к спинке кровати, ухватившись рукой за медную шишку.

— Если бы вы не оказались такой маленькой дурочкой, чтобы удрать, как самая настоящая трусиха, — заговорил он весьма напористо, — вы бы узнали, что я разделался с бунтовщиками, которые, как видно, напугали вас, и в моих владениях все тихо.

— Как вы можете быть в этом уверены? — спросила Грэйния.

— Так вот и уверен, — заявил Мэйгрин. — Перебил вожаков и приобрел уверенность. Теперь они уже не могут подстрекать моих рабов.

— Вы их… убили?

— Перестрелял, прежде чем они причинили мне ущерб.

Он явно хвастался своими деяниями, он радовался убийствам, и Грейнии без расспросов было ясно, что убивал он безоружных.

Она принялась, было думать, как ей от него избавиться, но тут заметила, какими глазами он смотрит на нее, одетую всего лишь в полупрозрачную ночную рубашку и укрытую тонкой простыней.

Ей стало противно; инстинктивно отодвинувшись поближе к спинке кровати, она услыхала грубый уверенный, похотливый смех мужчины, полностью уверенного в себе.

— Выглядите вы чертовски привлекательно и будете выглядеть еще лучше, когда я научу вас быть настоящей женщиной, — заявил он. — А теперь давайте-ка поскорее одевайтесь. Возле дома ждет карета, хотя за ваше поведение стоило бы заставить вас пройтись пешком.

— Вы собираетесь увезти меня прямо сейчас? — едва понимая, что она говорит, спросила Грэйния.

— Это будет романтическое путешествие при луне, — издевательским тоном произнес Мэй-грин, — а дома у меня ждет пастор, который обвенчает нас завтра утром.

— Я не выйду за вас замуж! — выкрикнула в ужасе Грэйния. — И не поеду с вами! Я… отказываюсь! Вам понятно? Я отказываюсь!

Мэйгрин расхохотался:

— Такое, значит, ваше отношение! Полагаю, мисс гордячка, что вы считаете меня недостойным вас! Тут вы ошиблись, позвольте вам сказать. Если я не поручусь за долги вашего пьяного папаши, он угодит в тюрьму. Вбейте это себе в голову. — Прищурившись, он добавил: — Если вы не готовы сопровождать меня одетой, я увезу вас, как есть и буду очень этому рад.

Свою угрозу он, видимо, готов был привести в исполнение, потому что двинулся вокруг кровати к девушке. Грэйния закричала от страха.

В эту самую минуту постучали в дверь, и Родерик Мэйгрин повернул голову.

В дверях появился Эйб.

На серебряном подносике у него в руке стоял высокий стакан, лицо совершенно бесстрастное. Он сделал шаг вперед и предложил:

— Выпить для вас, сер.

— Я выпью! — ответил Мэйгрин. — Хоть это и наглость с твоей стороны явиться за мной следом сюда!

Он взял стакан с подноса, потом, так как Эйб стоял неподвижно, обратился к нему:

— Подозреваю, что это ты помог своей хозяйке удрать таким нелепым способом. Завтра утром я тебя выпорю за то, что ты ничего не сказал хозяину.

— Я пробовал разбудить хозяина, сэр, — ответил Эйб. — Не мог.

Родерик Мэйгрин промолчал.

Он жадно глотал ромовый пунш, принесенный Эйбом, лил его в глотку, словно воду.

Прикончил полный стакан и брякнул его на поднос, который слуга держал в руке.

— Принеси еще! — приказал Мэйгрин. — А пока я буду пить, можешь снести вниз вещи твоей хозяйки и погрузить их в мой экипаж. Она уезжает со мной. Ты следуй за нами да захвати лошадей твоего хозяина. Сюда вы не вернетесь.

— Да, сэр, — ответил Эйб и повернулся, чтобы уйти.

Грэйнии хотелось окликнуть его и попросить не покидать ее, но ведь Родерик Мэйгрин мог отхлестать его и даже убить, и она была бы не в силах этому воспротивиться.

Однако появление Эйба, кажется, отвлекло внимание Мэйгрина от нее; отерев губы тыльной стороной руки, он повернулся к ней:

— Одевайтесь поживее, иначе убедитесь, что я не шучу, когда говорю, что заберу вас как есть. В качестве моей жены вам придется привыкнуть к послушанию, иначе вам не сдобровать.

После этих слов он направился к двери.

Дойдя до нее, сообразил, что если унесет с собой фонарь, то Грэйния останется в темноте.

С громким стуком водрузил фонарь на комод и, держась за перила, начал спускаться по лестнице с криком:

— Зажги свечи, ты, ленивый раб! Какого дьявола мне тут спускаться в темноте?

Грэйния не в состоянии была двигаться, как будто ее разбил паралич. В голове лихорадочно пронеслась мысль, что лишь один человек на свете мог спасти ее сейчас, избавить не только от возвращения в Мэйгрин-Хаус, но и от брака с его хозяином.

Увы, добраться до этого человека было невозможно.

В доме была только одна лестница, слуги спали не в доме, а в хижинах, каждая семья в своей.

Уйти было можно только через холл, а Родерик Мэйгрин сидел либо в столовой, либо в гостиной и, разумеется, увидел бы ее и догнал.

Мало того, он мог бы проследить, куда она направляется, и тогда она выдала бы графа человеку, который отомстил бы и, вполне вероятно, погубил бы всех, кто находился на корабле.

«Что же мне делать? Что же делать?» — твердила Грэйния, как в бреду.

Выбора не было, и она встала с постели.

Она вовсе не склонна была недооценивать угрозу Мэйгрина увезти ее отсюда «как есть», то есть прямо в ночной сорочке, чтобы унизить ее и тем самым доказать свою власть над ней и над ее отцом.

И завтра она станет женой такого человека!

Нет, она не выйдет за него замуж. Если такова ее судьба, то она скорее убьет себя, чем вступит в ненавистный брак.

Покончив с собой, она, наверное, окажет помощь отцу: пока его графский титул полезен Мэйгрину в общественном смысле, он не приведет в исполнение угрозу упрятать отца в тюрьму.

«Я убью себя!» — твердо решила Грэйния; оставалось только придумать, как осуществить это.

Время шло, и она медленно начала одеваться.

Едва она успела достать из гардероба платье, в котором была днем, и накинуть его на себя, как появился Эйб.

Он так тихо поднимался по ступенькам лестницы, что Грэйния его не услышала и теперь смотрела на него, как смотрела, бывало, в детстве, угодив в какую-нибудь переделку.

— Эйб… Эйб! — пролепетала она. — Что мне делать, Эйб?

Эйб приложил палец к губам, потом подошел к одному из чемоданов, закрыл его, перевязал и, наконец, проговорил еле слышным шепотом:

— Ждите здесь, леди, я за вами приду. Грэйния уставилась на него в изумлении. Что он задумал?

Эйб поднял чемодан, водрузил его себе на плечо и пошел вниз по лестнице, стараясь топать как можно громче.

Должно быть, он прошел через холл; через несколько минут Грэйния услыхала, как он сказал очень спокойно и почтительно:

— Еще выпить, сэр?

— Да, принеси и заканчивай с багажом! — прорычал Родерик Мэйгрин, и Грэйния догадалась, что он расположился в гостиной.