Лишенная братьев, моя красавица Бесс была истинной наследницей Англии, а Сесили — вслед за ней, и обе были в том возрасте и даже старше, когда следует выходить замуж. В Бесс заключались мои надежды, но ее положение было величайшей опасностью для нее. Станет ли она заложницей, какими стали девочки Уорика? Вес амбиций их отца почти утопил их. Уложат ли ее в постель, как это сделали с Изабеллой на мечущемся корабле, отрезанном от гавани? Заставят ли силой выйти замуж, чтобы скрепить узы между врагами, как сделали с Анной, сестрой Изабеллы, отдав ее за сына королевы Маргариты?

Большинство людей полагают, что Изабелла была отравлена, и не той женщиной, которую за это повесили, а своим мужем, Джорджем Кларенсом. А теперь даже в наше убежище проникли слухи о том, что Анна смертельно больна и Ричарду Глостеру не терпится избавиться от жены,[127] чтобы он мог жениться на одной из великих принцесс, раз уж объявил себя королем.

Глядя на Бесс, я видела еще одну опасность: в том, как она движется, как она прячется в углу, чтобы снова прочитать о Ланселоте и Гиневре, в том, как наблюдает за новым послушником в саду аббатства или встречает пристальный взгляд посланника, в маленьких жестах, которые она делает, когда думает, что я сплю. Она жаждала наслаждений брачной постели. Я могла читать это в ее мыслях: дочь сжигал жар, плоть ее жаждала рук мужчины, потому что подобное я когда-то хорошо познала на самой себе. Мы составляли для нее столько брачных планов, когда ее отец был жив: она знала цену себе и своей девственности. Но теперь, без надежды на замужество, как я могла быть уверена, что ее желание не окажется слишком сильным, чтобы уцелело ее целомудрие?

Мы были взаперти, нам было скучно, мы так устали друг от друга, даже воздух наших комнат пропитался скукой. Новое лицо заставляло наши души оживиться на час или на день. Я видела, что на Бесс, полную женского желания, но не имеющую возможности заглушить его охотой или празднествами, румянец заикающегося послушника или поклон и улыбка посланника-джентльмена действуют как крепкое вино.

Каждый из нас имел мало возможности уединиться, и вряд ли что-нибудь можно было сохранить в тайне, но даже пустой слух о том, что Бесс не целомудренна, дошедший до двора в Винчестере и дальше, мог бы принести нам непоправимый вред.

Поэтому я начала составлять планы не только ради нашей безопасности, но и для того, чтобы мои девочки запаслись терпением. В убежище мы могли составлять планы, потому что никто не мог помешать доктору Маргариты Бофор навещать меня. Мы были осторожны, но посланцы приходили и уходили: предложения помощи, советы, маленькие шаги на пути к безопасности и свободе. Следуя этому пути, я услышала наконец, что мой сын Томас Грэй и мой брат Эдуард в безопасности, в Бретани, с сыном Маргариты Генрихом Тюдором.

Многое еще оставалось устроить, но у нас было много надежд.

Ночью же ничто не могло успокоить моего ужаса. Часто я брала к себе в постель Бесс или Сесили, чтобы остановить слезы, найдя немного утешения в их юном запахе и тихом дыхании.

Я подолгу лежала, прислушиваясь к тому, как топают и перекликаются воины за стенами убежища. Каждый непривычный звук — крики, быстро скачущая лошадь, стук колес — заставлял меня напрягаться, пытаясь расслышать, что последует за этим.

Учинить такое осквернение было бы преступлением, грехом, который трудно было бы вынести. Даже молчание, пока я ожидала оклика часового, бросало меня в пот, ведь Ричард мог решить схватить нас тайно, а не устраивать публичное представление, демонстрируя свою силу.

Нас, конечно, не убьют. Даже Ричард Глостер не способен на подобное деяние!

Но именно так должен был думать Энтони во время долгой, долгой дороги к Шерифф-Хаттону. Заставят ли нас проделать тот же самый путь?

А когда наконец усталость моя становилась сильнее страхов, приходили ночные кошмары. Как чернокрылые демоны, они показывали мне то, что я отказывалась видеть днем: смерть моих мальчиков. Ночь за ночью я слышала их крики, чувствовала, как они давятся — кровью, вином или горькой тканью, — чувствовала, как их руки вцепляются в мои, как их утаскивают прочь.

Пробуждение было облегчением, хотя у меня болели глаза и ныло все тело, и весь день ночные ужасы маячили в темных уголках моего сознания. Даже при свете дня страх за моих мальчиков и горе лежали на моем сердце, тяжелые, как свинец.

Дни шли за днями, мы продолжали жить в такой же тесноте, как если бы находились в заточении.

И все-таки мы строили планы.

Моя милая, улыбающаяся крошка Бриджит нашла «счастливый боб» в пироге в канун Крещения и сидела, хлопая в ладоши, в бумажной короне набекрень, пока ее сестры танцевали.

На рассвете первая часть моего плана исполнилась, когда мы услышали, что на Рождество в Руане сын моей старой подруги Маргариты Бофор, Генрих Тюдор, граф Ричмонд, обручился с Бесс. И это несмотря на то, что Ричард Глостер — я не стану называть его королем — объявил, что мой брак с Эдуардом недействителен, а дети мои незаконнорожденные. И все равно последний из Ланкастеров сочетается браком с наследницей Йорка.

На то, чтобы спланировать вторжение, уйдет время, но это все равно произойдет.

На следующий день я проснулась, зная, что должна вести себя так, словно мои мальчики в самом деле мертвы, а Бесс — законная королева Англии.

— Если вы, — кивнула она, — думаете, что все к лучшему, мадам, то так тому и быть. Желала бы я, чтобы никогда до такого не доходило.

— Знаю. Но желание не вернет их обратно из… где бы они ни были. А сейчас мы должны сделать все, что сможем. — Я вытерла глаза. — Кроме того, когда родился твой брат, ты ударила Мэл за то, что она сказала: ты больше не принцесса Уэльская.

— Я это сделала? — улыбнулась Бесс. — Я и забыла. Будет хорошо снова очутиться в большом мире. Иногда я так сильно ненавижу это место, словно задыхаюсь здесь. Мне хочется вопить, но я лишь давлюсь пищей.

— Сейчас мы не можем помочь твоим братьям. Но я не уйду отсюда до тех пор, пока не буду знать, что это безопасно. Даже если нам придется оставаться тут до Судного дня.

Бесс вздохнула и повернулась к окну. На подоконнике лежал снег, и дочь открыла оконную створку, впустив в комнату веяние ледяного воздуха, отчего задрожало пламя очага. Я не пожурила ее. Как часто я сама открывала окно только для того, чтобы убедиться: наша клетка сделана не из железа?

Не столько из железа, сколько из стали. Всегда за стенами мы слышали и видели воинов, ожидающих нас: звон пик, стук сапог и звяканье доспехов, перекличку часовых, днем и ночью.

Снова и снова Ричард посылал гонцов, чтобы уговорить нас покинуть убежище. Будущее для моих девочек лежит только в большом мире, это я знала, но там для них не было безопасного места.

Снова и снова я отказывалась, до тех пор, пока он не поклялся перед епископами, лордами и простым людом, что я и мои дочери будем в безопасности и он будет защищать и обеспечивать их. Вот тогда я смогла поверить, что Ричард не поставит под угрозу свою душу, нарушив такую клятву, ведь он был таким же верующим человеком, каким был Эдуард. Это же не Ричард — какой я была дурой! — поклялся, что мои мальчики будут в безопасности.

«Довольно», — сказала я себе. Я должна трудиться ради девочек, найти им в мире не просто место незамужних девушек, но мужа и надежное поместье, в котором они будут жить с удобствами, может, даже счастливо.

А как же я? Если я смогу знать, что они обеспечены, меня больше не будет заботить собственное положение. Я слишком устала и не желала многого для себя: горе из-за мальчиков бежало по моим жилам, как изнуряющая болезнь. Но я не могла пожелать, чтобы горе прошло, пожелать этого было бы все равно что пожелать их смерти.

У меня не было надежды, и я решила действовать так, как будто они мертвы. Но надежда все равно не умирала.


Итак, однажды утром мы по доброй воле вышли из убежища и прошли через сады аббатства к воротам.

Я не выказывала страха, и Бесс с Сесили тоже не должны были выказывать его, я их об этом предупредила: мы должны вести себя соответственно положению тех, кем мы и являлись, — величайших леди королевства.

Все должно было получиться, однако торжественные клятвы и заверения, письма и послания, весь здравый смысл и доводы не могли заглушить моих страхов. Что, если я предаю своих девочек врагам, точно так же, как предала Дикона? Мартовский ветер был не холоднее моего страха, и я дрожала.

Привратник сделал шаг назад, чтобы выпустить нас: я остановилась поблагодарить его и дала ему золотой. Я не позволяла ни одному человеку забыть, что мы царственные особы, даже самым ничтожным из тех, которые некогда были моими подданными.

Потом он открыл ворота, и мы увидели то, что находилось за ними.

Меня окатило маленькое облегчение после всех пережитых страхов: все воины, кроме горстки, ушли, а оставшиеся не были охранниками, они сидели верхом, построившись для эскорта.

«Достаточно, чтобы быть в безопасности, но слишком много, чтобы ехать быстро», — сказал бы Эдуард.

Память обожгла меня.

Когда мы вышли на простор, ветер подхватил наши обтрепанные плащи и начал так хлестать по лицу, что Бриджит расплакалась. Катерина уставилась на охотничьих собак, разносчиков и суетящихся оруженосцев, потому что едва помнила, как все это выглядит. Бесс подняла Бриджит и дала ей конфету.

Единственный человек, ожидавший возле лошадей, не был солдатом.

— Господин Несфилд?

— Госпожа Елизавета, добро пожаловать, — произнес он, изображая поклон. — Уверен, вы не сочтете наше путешествие слишком утомительным.

Я воздержалась от ссоры из-за того, как он ко мне обратился, но посмотрела ему прямо в глаза. Мне нужно было знать, как далеко отсюда нас будут держать. Если я узнаю это, я узнаю многое другое.