Эмма Дарвин - Тайная алхимия

Далеко на севере ближе к середине лета свет меркнет целую вечность. Желтое солнце цепляется за башни Понтефракта, и они сияют, как грязное золото. Солнце касается крыши часовни, однако двор замка, где несколько человек задержались по своим делам, остается в глубокой тени. Камни все еще дышат дневным жаром.

Мне велели отправляться в канцелярию, и здесь мне суждено провести всю ночь. Я попросил, чтобы мне предоставили священника, но до рассвета священника тут не будет. Я составил завещание перед тем, как начать это последнее паломничество, но я должен еще написать Елизавете и жене.

Я слышу, как за моей спиной дребезжит железо: решетка в двери открывается и закрывается, отодвигаются засовы. Как везде, где распоряжается Ричард Глостер, все это смазано маслом и бесшумно.

Входит слуга, неся чернила и бумагу, которые я просил, и фляжку вина.

— Спасибо.

— Да не за что.

У мальчика ломается голос: он то пищит, то рычит.

— Ты не тюремщик.

— Просто помогаю, сэр. Я служу коннетаблю, сэру Джону, но тот сейчас на юге.

— А… — Свет сочится сквозь крышу часовни. Я поворачиваюсь, чтобы как следует рассмотреть мальчика. Он темноволосый и маленький, совсем не похожий на Неда. — Как тебя зовут?

— Стивен, сэр. Стивен Фейрхерст.

Я тянусь за флягой, но мои руки трясутся, как не тряслись годами — со времени моей первой битвы, моего первого рыцарского поединка, моей первой женщины. Со времени Луи.

— Если позволите… я налью вина, сэр. — В голосе мальчика нет насмешки. Может быть, он не заметил.

— Да, спасибо.

Вино пахнет солнцем, и я поднимаю чашку, чтобы вдохнуть поглубже. Этой ночью я мог бы напиться: я был бы не первым, кто напился бы в такую ночь. Но как тогда я смогу утешить Ричарда Грэя на рассвете, или помолиться от всей души, или должным образом встретить смерть и Бога?

Нет, я не напьюсь.

Парнишка смотрит на меня. Он не ребенок, но еще не мужчина.

Внезапно в голову мне приходит: ему же сказали, что я его враг. Он не знает, что даже у врага могут дрожать руки? Я-то знал это с тех пор, как, спотыкаясь, прошел между деревьями у Тоутона и встретил Мэлори.

— Налить еще?

Я протягиваю чашку. Теперь он должен это знать.

— Тихий вечер, — говорю я.

— Большинство людей отправились на юг. Их послал туда его светлость.

Он старше Неда, наверное, лет четырнадцати или пятнадцати.

— А тебя не послали вместе с ними?

— Нет. Хотя я не знаю почему. Мой хозяин сказал, дескать, он должен оставить в замке хороший гарнизон. Но я не военный, только паж. Кроме того, говорят, что здесь ничегошеньки не происходит, все дела творятся в Лондоне. Хотел бы я быть там… — Он спохватывается и отвешивает неуклюжий поклон. — Прошу прощения, сэр.

— Останься на чашку вина.

— Я… спасибо, сэр. — Он оглядывается на дверь. — Но…

— Можешь закрыть ее, а потом крикнуть, чтобы ее открыли. Просто ненадолго? Там есть чашка, на полу у постели.

Он снова наклоняет голову, идет к двери, кричит с натянутой легкостью, что господин желает его компании, и закрывает дверь. Засовы задвигаются.

— Бери чашку и придвигай другой стул.

Стивен так и делает, но садится неловко, на самый краешек, и пьет маленькими нервными глотками.

Я наблюдаю за ним. Только когда он отпивает не меньше половины, спрашиваю:

— Ты из местных?

— Нет, я из Шерифф-Хаттона. Мой отец был дубильщиком, но погиб при Тьюксбери. Друг… моей матери… выхлопотал для меня место. Он сказал, что здесь можно преуспеть — тут господа и все такое, и все занимаются делами его светлости. Но по большей части мне ничегошеньки не надо делать, а когда находится дело, выбирают не меня. Я стою там, а предпочитают кого-то другого. В гарнизоне теперь только арендаторы и крестьяне, и их ничегошеньки не заботит, кроме как то, что их оторвали от сенокоса. Как я могу проложить свою дорогу в мире, если заперт в этом месте почти год напролет? — Он возвышает голос, переходя от должного смирения к неподдельному негодованию. А потом краснеет.

Я пью.

Таковы все мальчики.

Я тоже хотел завоевать весь мир, хотя мне было дано больше, чем вдова из Шерифф-Хаттона может дать своему сыну.

— И чего же ты хочешь? Идти своим путем?

— Ага, этого самого.

Снаружи тихо и все еще жарко.

— Но человек может и сам проложить себе путь. Однажды я так устал от мира, что отправился в Крестовый поход.

Лицо его сияет.

— Я сказал, что лучше буду служить Богу, потроша мавров в Португалии, чем останусь в Англии, чтобы пировать, танцевать и плести интриги. Король был этим не очень доволен.

Мальчик пристально глядит на меня. Он никогда еще не разговаривал с другом короля. Это как я бы разговаривал с королем Артуром или царем Агамемноном.

— Конечно, Эдуард меня простил. Он всегда всех прощал, даже своего брата Джорджа. И когда я вернулся, он вверил мне своего сына, принца Уэльского. Он поручил мне… — Я не могу больше говорить. Отворачиваюсь и отпиваю еще вина, и мальчик не нарушает молчания. — Тихая ночь, — говорю я, когда вновь овладеваю голосом.

— Ага, — соглашается Стивен.

Я повторяюсь. Катится ли песок в песочных часах, все тот же песок, что и раньше? Когда Бог решит сломать стекло и вытрясти души, чтобы лучше их судить?

— И я совершал паломничество в Рим и Компостелу… — Мысль, которая подспудно не давала мне покоя, вдруг обретает форму. — Тихо. Топоры не стучат или просто сюда не долетает звук?

— Топоры?

— Хотя… должен признать, что мой конец — не публичное зрелище. Зачем Ричарду Глостеру приказывать строить эшафот?

То, что я так говорю о его втором господине, заставляет мальчика багрово покраснеть, как не заставляли краснеть мои разговоры о короле.

— Я… я не знаю. Я… простите, сэр.

— То был риторический вопрос, — успокаиваю я, дотрагиваясь до его руки. — Не требующий ответа.

Он улыбается, должно быть испытывая облегчение оттого, что не оскорбил меня.

— Еще вина, сэр?

Меня трясет больше, чем я ожидал. Я машу рукой, и он наливает.

Я пью и снова пью, потом ставлю чашку.

— Но священнику велено явиться… явиться к утру?

Стивен откашливается и хрипло говорит:

— Конечно, господин. Сэр Джон в любом случае его прислал бы, но его светлость самолично отдал приказ насчет этого в одной из своих депеш. Он человек Бога.

— Так говорят. Он желает иметь всю земную власть, которую… — Я замолкаю. — Неважно… Я должен написать несколько писем.

— Значит, мне уйти, сэр?

— Нет. Останься.

Не существует человека, которому я мог бы доверить свои послания. Я должен подумать над тем, что изложу на бумаге. Любой, кто сломает печать, сможет прочесть их — хотя любой мог бы слышать то, что я говорил своей жене в течение десяти лет и понять: в этом нет ничего интересного. Что принес бы мне брак с сестрой короля шотландского, затевавшийся с целью не погрязнуть в набегах и кровопролитии на границах? Бог знает, сам я не могу вычислить этого.

Слова короля, потому что хотя я никогда ее не любил, она была хорошей женой, и я исполнял обязанности мужа, заботясь о благополучии ее духа, а не только тела. Я молюсь, чтобы, когда меня не станет, к распоряжениям, которые я сделал относительно ее в своем завещании, отнеслись с уважением.

— Ты присмотришь за тем, чтобы это отослали? Если сможешь подождать, я буду благодарен. Мне осталось написать всего одно.

— Да, сэр.

Теперь свет быстро угасает.

Я беру кремень и кресало, но руки все еще дрожат. Стивен, не говоря ни слова, забирает у меня кремень и кресало, зажигает трут, а от него — свечку.

Мне очень хочется написать Луи, но я не должен этого делать. Это из-за меня пропал Нед. Я бы не вынес мысли о том, что из-за моих действий схватили Луи.

Пламя свечи расцветает, становится ярче, и я пишу Елизавете.

Наконец письмо написано. Однако я не желаю его кончать: закончить это письмо означает закончить что-либо навсегда.

В окна струится ночной воздух, и маленький кусочек неба, который я могу рассмотреть, похож на черный бархат.

Мне очень холодно.

Все это время мальчик тихо сидит рядом со мной. Большинство мальчишек не могут просидеть тихо и двух минут, хотя я обучал Неда вести себя как истинный король. Но этот парнишка Стивен — тихий и вдумчивый мальчик и составляет мне компанию, не тревожа моей души.

Мне сказали, что Ричарда Глостера завтра объявят королем. Если бы меня это заботило, я бы счел, что он боится меня — раз не совершает столь незаконное, предательское деяние, пока я еще жив. Но если это уже решенная вещь, тогда закон и обычный люд не помешают ему. Не больше, чем помешали приговорить меня к смерти, хотя сам Совет не смог найти никаких оснований для привлечения меня к суду за измену. Как бороться с великим человеком, который будет делать все, что пожелает, хотя это запрещает ему закон? Может быть, так будет всегда, пока королям нужны великие люди, чтобы править за них.

Если Ричарда должны провозгласить королем, с моим мальчиком все кончено. Ричард прекрасно знает, знает лучше других, как легко убить короля, когда у тебя есть ключи от Тауэра и страже велено отвернуться.

Мне очень холодно. Я складываю письмо Елизавете, потом беру свечу и держу ее наискосок, капая на письмо воском, чтобы запечатать. Одно биение сердца — и на желтоватый пергамент падают красные капли, образуя круглое озерцо, влажное и блестящее, как кровь. Потом к воску прижимается печать, красное окаймляет медь. Еще вздох, и я поднимаю кольцо: на письме остается раковина пилигрима, твердая, быстро застывающая.