Я выпрямилась во весь рост и возвысила голос, так что он заполнил комнату.

— Мои господа, прошу прощения. Не женские страхи и не упрямство заставляют меня отказывать в вашей просьбе, но материнская забота о детях. Боялась ли я отослать моего сына Эдуарда, принца Уэльского, в Ладлоу, хотя тогда он был всего лишь маленьким ребенком? Нет, потому что это делалось ради блага королевства. Но если вы заберете Ричарда, герцога Йоркского, из-под моего присмотра, от этого не будет никакой пользы, а лишь много вреда. Закон не разрешает ни одному человеку быть опекуном того, чья смерть могла бы принести ему выгоду, будь он протектор или менее значительная личность. Я взываю лишь к законам человеческим и законам природы. Вы, кто думает о благе моих сыновей, я знаю, поймете. Я знаю также, что какие бы оскорбления он мне ни бросал — оскорбления, которые я не буду повторять, потому что презираю их, — протектор не причинит своей душе такого огромного вреда, какой причинят ей угрозы святому убежищу. Засим я благодарю вас за учтивость, господа, и желаю вам хорошего дня.

Среди них раздался шорох, как будто они собирались шагнуть ближе и спорить еще ожесточеннее, хотя я и знала: все доводы исчерпаны.

Конечно, мне было бы жаль, если бы все эти хорошие люди желали мне зла, особенно Томас Кентерберийский, а они определенно не желали мне добра. Но это не заставит меня передумать.

Потом Томас шагнул вперед. Он не улыбался, но смотрел на нас очень дружелюбно. На мгновение он положил руку на голову Дикона, тот поклонился, принимая благословение.

— Мадам, у нас с вами длинная и счастливая история, с тех пор как я короновал вас и помазал на царствие столько лет тому назад, здесь, в Вестминстере. Я даю слово, что вам не надо бояться за своего сына. Вы не можете думать, что мы, Совет, обманем вас или что мы настолько неразумны, что позволим протектору нас обмануть. — Он поднял руку. — Я, Томас Кентерберийский, кардинал-архиепископ, торжественно клянусь перед Богом своим телом и душой, что ваш сын, принц Ричард, будет в безопасности. И жизни его, и положению принца ничто не угрожает в королевстве герцога Йоркского. Аминь.

В зале наступила тишина. Снаружи раздавались шаги марширующих людей и звон стали, когда люди вставали по стойке «смирно». Если они нанесут удар любому человеку — священнику, монаху или храброму мальчику из святилища, кто осмелится им помешать? Скажут ли тогда священники или даже сам Бог, что на моих руках невинная кровь, что я причина столь ужасного события?

Я отвернулась, все еще держа Дикона за руку, чтобы яснее понять, что же мне надлежит делать.

Я могла доверять Томасу Кентерберийскому, это я знала. Эдуард доверял ему все годы своего правления, и Томас никогда не предавал его, как предавали короля другие. Я могла верить в доброту его сердца, в святость его души, в проницательность его житейской мудрости. Я могла верить его клятве.

Но это было так трудно. Я любила Неда, но не видела его каждый день, как мог видеть его Энтони. Дикон был моим маленьким мальчиком и, с тех пор как крошку Джорджа забрал Бог, моим единственным сыном, который все еще держался за мою юбку, держал меня за руку и показывал мне книжку, или гусеницу, или ссадину на своем колене, как делали Томас и Ричард много лет тому назад среди яблоневых деревьев и кукурузных полей Графтона.

Я опустилась на колени, чтобы обнять Дикона, и не смогла удержаться от слез, хотя улыбалась изо всех сил.

— Сын, ты должен пойти с архиепископом, он отведет тебя к брату. Вы сможете играть, петь, и вместе читать сказки, и быть счастливы. Когда его коронуют, мы снова будем вместе.

Он серьезно посмотрел на меня. Волосы его были темней, чем у Неда, его длинный французский нос чем-то напоминал нос моей матери, и то, как он быстро посмотрел на великих людей, теперь стоявших тихо на другом конце зала, тоже напомнило мне мать.

У Дикона был насморк, его верхняя губа все еще была обветренной и красной.

— Мадам, я хочу увидеть брата, но не хочу покидать вас и сестер.

— Знаю, дорогой, — сказала я, вытирая ему нос — Но это все к лучшему, и тебе понравится быть с Недом. И это ненадолго. Самое большее — на несколько недель, а ты часто расставался со своими сестрами на такой срок. И ты будешь в Тауэре. Ты сможешь поиграть в дядю Энтони, убивающего мятежников. Там будут люди, которые защищали Тауэр, они смогут рассказать тебе много историй.

Пока я говорила, лицо его просветлело.

— Это мне понравится. Пожалуйста, мадам, скажите Анне и Катерине, что они могут играть моими солдатиками, но только пока я не захочу их обратно. А Бриджи может играть с моей игрушечной собачкой. Мне уже скоро десять лет, и собачка будет мне не нужна.

— Au revoir,[110] дорогой, — произнесла я, обнимая его. — Все мы скоро снова будем вместе. И передай брату, что я его люблю и смиренно служу ему. Помни, что он теперь твой король, и обращайся с ним с должным почтением. Господь да благословит вас обоих.

Дикон кивнул.

Я встала, взяла его за руку и подвела к Томасу Кентерберийскому.

— Мадам, вы поступаете мудро и хорошо, — сказал Томас — Совет восхваляет вашу мудрость и радуется, что вы прислушались к нему. — Он взял Дикона за руку. — Пойдемте, сир.

— Вы поклялись телом и душой, — напомнила я Томасу. — Не забывайте об этом.

— Я не могу забыть об этом так же, как не могу миропомазать на царствие другого короля, а не вашего старшего сына, — ответил он.

За моей спиной раздался сдавленный всхлип, потом другой. Я не могла пойти утешить своих девочек, потому что тогда я бы тоже сломалась. Лорды Совета могут думать, что я вручила свое доверие их чести, я не позволю им думать, что они сокрушили меня.

Я стояла неподвижно, пока они кланялись и целовали мою руку, наблюдала, как Томас Кентерберийский выводит моего сына из зала и из убежища, как все остальные лорды следуют за ним.

ГЛАВА 9

Энтони — Канун дня святого Иоанна