— Разговор не займет много времени, — заверила я. — Затем я вернусь и буду сидеть с Клариссой.

— Срочности нет. Миссис Пендавс дала ей снотворное. О чем Вы хотели говорить?

— Перед тем, как ей стало плохо, Кларисса пыталась рассказать о преследующих ее кошмарах — они связаны с той фигурой, которую она наблюдала тогда в тумане.

Может быть, нужно было рассказать о рисунке, но что-то удерживало меня.

Он снова пристально разглядывал меня поверх сложенных ладоней, волчья голова перстня привлекла мое внимание.

— Ей удалось сказать что-то вразумительное? — спросил он.

Я отрицательно покачала головой.

— Но что она все-таки сказала?

Я колебалась, понимая, что мой ответ ему не понравится. Но не могла же я утаить такую важную вещь!

— Она узнала в той фигуре знакомого и близкого ей человека. Мне кажется, она уверена, что видела мать.

— Это исключается, — он смотрел на меня с явным отвращением. — Вы хотите заставить меня поверить в призраки, мисс Лейн?

— Я сама в них не верю. Но Кларисса верит. А воображение ребенка просто непредсказуемо.

Он с минуту подумал, потом, хоть и неохотно, кивнул в знак согласия.

— Простите меня. Вы же не виноваты в ее видениях, призрак это или не призрак. Но меня беспокоит эта склонность к фантазиям. Я…

— Вы опасаетесь, что можете потерять ее, как потеряли ее мать, — сказала я мягко.

Он провел рукой по волосам.

— У меня кроме нее никого нет. Я не хотел бы лишиться ее, мисс Лейн.

Я вздрогнула от этой мысли.

Он замолчал, слышно было только тиканье часов на камине и наше дыхание. Он машинально крутил перстень на пальце, а я поймала себя на том, что считаю махровые розы на узоре ковра и не могу решиться сказать, что меня беспокоит.

— Милорд…

— Джессами…

Мы одновременно начали говорить и одновременно остановились. Я заставила себя продолжать, прежде чем он успел собраться с мыслями, ибо, если бы он начал первым, моя задача была бы труднее.

— Извините, милорд, но должна Вам сказать еще кое-что. Одну минуту.

Я принесла гребни из спальни и положила их на стол перед ним.

— Хочу вернуть Вам их.

Он взглянул на них, но не взял.

— Извините, но я не могу их принять, — добавила я. Он с горечью усмехнулся.

— Да, конечно, я понимаю, что Вы их не можете принять. Снова вынужден извиниться перед Вами. Я слишком поглощен своими заботами, у меня не было времени подумать о Ваших.

— Милорд?

— Вы не тот человек, за которого я принимал Вас, мисс Лейн, — он сделал знак рукой, предупреждая возражения. — Не хочу обвинить Вас в том, что Вы намеренно ввели меня в заблуждение. Скорее, Вы не знаете сами себя.

— Вы говорите загадками, — сказала я, ощущая, как чувство неловкости овладевает мной.

Он вздохнул.

— Все очень просто. В постоянной заботе о насущных проблемах я не разглядел в Вас некоторые черты.

Я выпрямилась.

— Естественно, Вы не можете знать все подробности о Ваших людях, но не понимаю, почему это должно огорчать Вас.

— Я ошибочно принял Вашу спокойную сдержанность за силу характера…

— То есть…

— …Ваше умение контролировать свои эмоции за безмятежность и ясность ума…

— Вы не смеете…

— …и Ваши колебания за девичью робость.

Он сделал паузу, чтобы яснее прозвучали последующие слова и окинул меня холодным взглядом, который лишил меня остатков самообладания.

— Вчера вечером я убедился в своей ошибке. Мне захотелось пощупать, цел ли мой узел на затылке.

— Должна признаться, Вы напугали меня вчера, — сказала я дрожащим голосом.

— Напугал? Вы были в ужасе. Дайте руку и я покажу, какую шишку Вы мне наставили.

Я отдернула руку назад, больно ударившись локтем о край дивана.

— Это ни к чему. Согласна, что проявила чрезмерную вспыльчивость. Но в той ситуации Вы должны были предвидеть, что сдержанность может мне изменить.

— Моя дорогая Джессами! Что я Вам сделал такого плохого? Только обнял Вас и сказал, как Вы мне дороги.

Это вовсе не причина для баталии, которую Вы затеяли.

— Я гувернантка и у Вас на службе. Вряд ли было уместно…

— Чепуха. Вы прекрасно знаете, что для меня Вы гораздо больше, чем гувернантка. Вам просто удобнее ограничить наши отношения официальными рамками.

— То, что Вы говорите, смешно. К чему мне настаивать на зависимом положении, если у меня есть право на другое? Это было бы непростительной глупостью.

Его взгляд выражал полную уверенность в своей правоте.

— Потому что чем ниже положение, тем безопаснее расстояние.

— Какое расстояние? Между мной и Вами?

— Нет. Думаю, если бы Вы хотели держать меня на почтительном расстоянии, Вы нашли бы, как это сделать.

— Тогда о каком расстоянии идет речь? Не вижу логики.

— Отделяющее Вас от жизни, Джессами, — он повертел кольцо на пальце. От жизни и счастья. От всего, что стало бы принадлежать Вам, если бы Вы немного ослабили узду на своих чувствах. — Сказав это, он неожиданно замолчал.

Я вскочила на ноги, не в силах больше сносить его нападки. Он был невыносим. Я всегда знала, что он заносчив, но это было уж слишком. Как я могла считать его умным человеком? Это были оценки человека, склонного к алкоголю. Презрение к нему охватило меня и было так велико, что я не находила слов, чтобы выразить его. Во мне бушевало столько противоречивых чувств, что я вообще не могла говорить.

— Как? Вы не хотите ответить, осадить меня?

— Ваши комментарии не заслуживают ответа, — наконец проговорила я. — Вы несете чушь.

— Нет, любовь моя. Проанализируйте свое прошлое и Вы поймете, что я прав, — его голос снизился до нежного шёпота, в глазах появилось выражение, которое мне нравилось и располагало к доверию. — Когда Вы были ребенком, Вас взяли в состоятельный дом, разбудив мечты о прекрасной жизни, но потом все отняли в одночасье, и весьма неделикатным образом. Неудивительно, что Вы боитесь рисковать очутиться в том же положении вторично. То, что Вы не принимаете, никто не сможет у Вас отнять.

— Вы ссылаетесь на события моего детства. Прошло много лет. Я изменилась.

Он встал и попытался подойти ко мне, но я отошла так, чтобы он не достал меня. Вздохнув, ор не стал настаивать, но укрыться от слов было невозможно.

— Даже жизнь — слишком короткий период времени, чтобы изгладить горькие воспоминания в чувствительном сердце. Но страх боли можно преодолеть.

Я начала злиться.

— Вы обвиняете меня в трусости, однако пригласили в дом, потому что считали храброй. Один человек не может быть одновременно и трусом, и смельчаком, милорд.

— Иметь смелость на то, чтобы терпеть невзгоды в одиночку, когда нет другого выбора, — не то же самое, что добровольно согласиться терпеть разочарование от других.

Он опять сделал несколько шагов в мою сторону, я отступила, но бежать было некуда. Не дав мне опомниться, он схватил меня за руку и потащил в спальню. У меня перехватило дыхание. Неужели он собирается…

Я не могла даже мысли об этом допустить.

Он остановился перед зеркалом. Я вырвала руку, но передышка длилась недолго. Он прижал мне руки и заставил посмотреть на свое отображение.

— Посмотрите на себя, — сказал он. — Ваши волосы. Платье, которое Вы специально выбрали сегодня. Вы снова стали той самой сироткой, которая впервые появилась в этом доме. Суровая. Одинокая. Недотрога. Странно, что Вы не вынули одно из своих траурных платьев.

К своему стыду, я покраснела. Он застонал и отпустил меня.

— Боже Милосердный, Джессами, это я так Вас напугал, что Вы снова замкнулись в своем коконе? Почему Вы не делаете то, что подсказывает Вам Ваше чувство? Вы надели бы свой траур, если бы не боялись напомнить Клариссе о смерти? Так я понял?

Ответить положительно значило дать ему лишний козырь против меня самой. Я нарочито сжала губы, чтобы показать, что я отказываюсь отвечать на его вопрос.

Он сказал вместо меня, прочитав ответ в моем лице как в открытой книге.

— Думаю, Вам самой не доставило большого удовольствия то, что Ваши мечты не состоялись.

Неужели он прав? Нет, не может быть, его обвинение не имеет под собой почвы. Но даже если и так. Нет, это неправда.

— Вам обязательно нужно мучить меня? — сказала я тихо.

— Господь с Вами, Джессами. Вы считаете, что я хочу намеренно причинить Вам боль? Напротив, мое единственное желание, чтобы Вы не убегали от себя самой и не отказывались от счастья, если оно само идет к Вам в руки.

— Тогда Вам незачем беспокоиться. Я вполне довольна жизнью в Вульфбернхолле, она меня с самого начала устраивала.

— Это не настоящее счастье, любовь моя. Гувернантка не имеет личной жизни. Ей дано лишь место в чужом доме, право учить чужих детей, есть чужую пищу с чужих тарелок. Вокруг нее кипит жизнь, но все проходит мимо, оставляя ее за кулисами.

— Меня это устраивает, как и многих других женщин.

— В самом деле? И правда. В такой жизни не рискуешь много потерять. Но в один прекрасный день Вы поймете, что Вы принесли в жертву саму себя, свою молодость, свои мечты. Вы не хотите, чтобы я поверил, что Вы желаете себе такой участи?

На такие вопросы я не собиралась отвечать. Гордо подняв голову и распрямив плечи, я посмотрела ему в глаза с вызовом. Какое право он имел так обращаться со мной? У меня тоже есть гордость и право на уважение.

— Я не хочу больше слушать… — начала я.

— Придется послушать, никуда не денетесь, — перебил он, теряя самообладание, — потому что если Вы не сделаете это сегодня, то я заставлю выслушать меня завтра, послезавтра. И не оставлю Вас в покое, пока не выскажу все, что считаю нужным.

В глазах его теперь горел фанатичный огонь; волосы, которые он время от времени взъерошивал рукой, упали на лоб. Он отбросил их движением головы. Выражение его лица придало мне силы продолжать борьбу.

Какой у меня был выбор? Чтобы дать ему возможность высказаться, я вернулась в гостиную. Он последовал за мной. Я заняла свое место на диване, убеждая себя — пусть себе говорит, сколько вздумается, на меня это не подействует.