— Так она говорит.

— А у Элизабет, я вижу, свои соображения. Это была наша детская уловка — называть Лиззи Элизабет, когда требовалось ее задобрить. Но на сей раз растопить ее сердце не удалось. Встревоженная, с укором глядя на меня, она потребовала отчета.

— Чем вы занимались вчера в детской?

— Господи милостивый! Неужели мы за собой не убрали? — простонал я.

— Небось столы вертели, — продолжала Лиззи. — Разве это христианам пристало? Да от такой гнусности все дьяволы из ада повылазят. Я знаю, как священник смотрит на такие дела! Что же он подумает обо мне, когда узнает, что я осталась жить в этом доме, где люди занимаются колдовством да якшаются с привидениями.

— Клянусь честью, Лиззи, что никаких дьяволов здесь и близко не было, — заверил я ее.

— Все равно, что-то вы видели, иначе с чего бы это у мисс Памелы глаза, как плошки, да еще и провалились совсем? Нет, мистер Родерик, я сразу учуяла что-то недоброе, так оно и оказалось. Я этого не потерплю. Вот вам мой ультиматум, — выпалила она.

— И что же вы хотите сказать, Лиззи?

— Хочу сказать, что я… что я… — Она повернулась ко мне спиной и без всякой нужды дернула занавеску. — Мистер Родди, — проговорила она глухо, — вам должно быть стыдно.

— Не исключено, что я и впрямь стыжусь.

Она повернула ко мне нахмуренное лицо, расстроенное и встревоженное.

— Позвали бы вы отца Энсона.

— Об этом и речи быть не может, Лиззи.

— А он согласен.

— Зато я — нет. Послушайте, Лиззи, — начал увещевать ее я, — вы зря беспокоитесь. Мы задумали большие перемены. Не будь вы такой неисправимой старой сплетницей, я бы вам кое-что рассказал. Но вы и так скоро все узнаете.

Она ушла, с сомнением покачав головой.

Утро начало хмуриться. Никто еще не вставал. Я подошел к Чарли, наводившему последний лоск на изгородь у края обрыва. Он стал объяснять мне, что хочет посадить вдоль нее красивый кустарник, лучше терновник. Я не люблю терновник и сказал, что предпочитаю дрок, но тут же вспомнил, что никакой изгороди больше не требуется.

— Бросьте это дело, — сказал я Чарли, — пойдите лучше помогите Лиззи.

Чарли был удивлен и озадачен, но послушался.

На севере, над вересковым полем, в небе вспыхивали отблески света — это плыли в воздушном море сияющие острова Тир-на-ног — острова Блаженства. В здешних местах только в середине лета да в зимнюю тьму можно наблюдать одну и ту же картину, а так и два дня подряд пейзаж не бывает одинаков бесконечно меняются и небо, и море, и суша, все зависит от погоды, от времени года, от часа, ветра и приливов. Эта беспрерывно, с утра до ночи, меняющаяся красота природы волнует и трогает. Я подумал, что скорее соглашусь жить в заброшенной среди вересковых пустошей хижине пастуха, чем видеть вокруг себя городские стены.

Стая чаек, наперегонки с ветром летевшая с моря, вдруг свернула в сторону и с пронзительными криками устремилась вниз, к подножию утеса. Слушая, как они оглушительно бранятся, я вспомнил рассказ Стеллы о чайках на восходе солнца: «Волшебное зрелище!» — сказала она тогда.

Каково будет Стелле в стерильно чистой спальне заведения мисс Холлоуэй? Каково будет ей оказаться в окружении унылых невзрачных женщин, под неусыпным оком своей бывшей гувернантки? Не покажется ли ей, что она в тюрьме, покинутая друзьями?

А почему бы не напомнить ей сразу, что друзья у нее есть? Как называлась та цветочная лавка в Бристоле, где мы заказывали розы для Уэнди? Ведь если Стелле пришлют цветы, причем неизвестно от кого, вряд ли это причинит ей неприятности. Она, конечно, догадается, но не сможет написать нам. И все же это утешит ее, не даст впасть в отчаяние. А вдруг, наоборот, нарушит с трудом обретенный покой? Неизвестно, как лучше поступить.

Войдя снова в дом, я позвонил доктору Скотту. Его хозяйка, которой я уже, наверно, надоел, ответила, что доктора опять нет. Но, если звонит мистер Фицджералд, то велено передать, что его другу лучше и после обеда он уезжает.

А на что, интересно, я рассчитывал? Стелле лучше — это замечательно. Однако дурные предчувствия меня не оставляли. В каком смысле лучше? Более бодрая или более смиренная? По крайней мере, решил я, наверно, Стелла больше не кажется то безумной, то святой, а значит, ей уже не грозит страшный жребий.

«Увяллоу» — вот фамилия хозяина цветочного магазина. Я нашел номер в бристольской телефонной книге и позвонил. Мне ответил приветливый женский голос. Моя собеседница записала заказ, с интересом выслушала мои пожелания и обещала послать розы, не указывая, от кого они, и ничего к ним не прилагая.

Макс спустился вниз, и мы вышли на крыльцо. Я рассказал ему про цветы. Беспокойство так терзало меня, что я не сумел скрыть своих страхов насчет будущего Стеллы в лечебнице мисс Холлоуэй. Макс слушал с большим вниманием.

— Она не сможет с этим долго мириться, — сказал он. — У Стеллы слишком сильный характер, она восстанет.

— Даже если так, что она сможет сделать?

— Напишет Памеле.

— Письмо перехватят.

— Не тюрьма же это, в конце концов!

— Предлогом послужит необходимость полного отдыха.

— Но деду-то ей позволят писать?

— Ему она жаловаться не станет, он болен.

— Ну что-нибудь она придумает! Убежит!

— Куда? Мы запретили ей появляться в «Утесе», а деда она волновать не захочет.

— Родерик! Девушке восемнадцать! Существуют гостиницы, я пошлю ей наш адрес.

— Ей его не передадут.

— Ну есть же у нее какие-то друзья?

— Очень сомневаюсь. К тому же там, в этой лечебнице, у нее отберут деньги.

Макс был поражен:

— Вы уверены?

— Эта Холлоуэй на все способна. Я подозреваю, что она убила Кармел, — ответил я.

Словом, у меня был классический приступ пессимизма. Мне сделалось стыдно. Макс и так сокрушался, что мы вынуждены отказаться от «Утеса», видно было, как ему это неприятно.

— Да, положение неважнецкое, — заключил он.

Оба мы обрадовались, когда к нам присоединился Ингрем. Он сбежал с лестницы, бодрый и свежий, как само утро, с веселым блеском в глазах. Узнав, что Памела сегодня решила остаться в постели, он заметно поскучнел, но утешился сообщением, что это никак не связано со спиритическим сеансом. За завтраком он поделился с нами новой идеей.

— Может быть, ваша сестра захочет уехать к своей кузине в Дублин? Это прекрасно помогло бы ей отвлечься, не правда ли? Не согласится ли она туда лететь? От Бристоля до Дублина самолетом два часа. Я давно ищу предлог совершить такой перелет, а дела у меня в Дублине всегда найдутся. Я был бы счастлив составить вашей сестре компанию! Как вы на это смотрите? Правда, при условии, что это будет не раньше чем через восемь дней.

Он был в восторге от своей выдумки, и мне даже стало жаль его, когда я объяснил, что Памела пока ни в какую Ирландию не собирается.

Чтобы прервать наступившее тяжелое молчание, Макс стал заверять меня, что сразу по приезде вышлет мне испанский словарь. Он попросил у Ингрема его записи, но оказалось, что они остались у Памелы.

Лиззи, которая пришла убрать со стола, сообщила, что Памела все еще спит. Я попросил Лиззи, когда сестра проснется, сразу рассказать ей, что передал доктор Скотт насчет Стеллы. В одиннадцать, когда настала пора везти Ингрема к поезду, Памела все еще спала.

Утреннего хорошего настроения Ингрему уже не удалось вернуть. Он сидел в машине, жалобно глядя на дом, словно мальчишка, которого отправляют в школу после каникул. Макс тоже был угрюм.

Поезд Ингрема уходил в Бристоль в тридцать пять двенадцатого. Макс, которому предстояло вернуться в Лондон, заявил, что не собирается терять утро в вагоне, а предпочитает пройтись до станции пешком, позавтракать в каком-нибудь пабе и уехать поездом в три пятнадцать. Он поставил в машину свой чемодан. И тут зазвонил телефон. Это оказался Питер Кэри, вне себя от восторга после встречи с Пеннантом. Я объяснил ему, что спешу, говорить не могу, и позвал к телефону Макса.

— Счастливо, Родерик! — попрощался Макс со мной. — Может, мы с Джуди еще составим вам компанию в «Золотой лани».

Тут я сообразил, что, уезжая, он может встретиться на станции со Стеллой. Что, если передать ей с ним записку? Соблазн был велик, хотя я и понимал, что лучше сейчас не тревожить Стеллу. В конце концов я так ничего и не сказал Максу. Когда я выходил из дома, он с довольной улыбкой слушал Питера.

Пока мы ехали, Ингрем больше молчал, а если и заговаривал, то только о нашем «Утесе».

— Чаще всего в домах, где обитают привидения, никаких неприятностей не бывает. Ну испугают разок-другой кого-нибудь из детей или слуг. А ваш случай очень сложный, к тому же мисс Фицджералд так впечатлительна. Уверен, вы приняли единственно правильное решение.

Когда мы въехали на вершину горы Тор, перед нами открылся такой вид, что на минуту я даже притормозил. Ветер рябил свинцовое море, и по нему бежали серебряные полосы, а остров Ланди как бы выглядывал из-под серебристой челки. Солнце было закрыто огромной иссиня-черной тучей с ослепительно белыми подпалинами, из-под нее веером выбивались плоские лучи, и над вересковыми полянами, куда они падали, стояло призрачное лиловое сияние.

— Здорово! — воскликнул я. — Вот будет подарок Максу, когда он пойдет здесь.

Ингрем помолчал, а потом сказал:

— Я согласен с мистером Хиллардом — среди зимы в ваших местах, наверно, настоящее великолепие.

— С удовольствием пригласил бы вас в «Утес» на Рождество, — сказал я, — но увы!

Ингрем бросил на меня благодарный взгляд:

— Я был бы счастлив, если бы вы пригласили меня куда угодно, где бы вы ни оказались. Если, конечно, мы не встретимся в Ирландии.

Прося о встрече, он впервые на моей памяти проявил застенчивость, и я смог, не кривя душой, пообещать ему гостеприимство.