— Надо же было этому ребенку вбить себе в голову столь несусветную чушь! Как надо было взвинтить себя, чтобы решиться одной явиться в пустой дом! Но до чего отважна! Лучше ей?

— Трудно сказать, — ответил я.

— Джудит просила меня узнать, не начала ли пробуждаться «Спящая красавица»? Она очень запомнилась нам обоим: этакий родник, искрящийся желанием жить и любить, но загнанный глубоко внутрь!

Я рассказал Максу кое-что о Стелле и не сомневался, что об остальном он догадался сам. Я не стал упоминать о худших опасениях доктора Скотта — язык не повернулся. Но и того, что я сообщил, оказалось достаточно. Макс разволновался.

— Чертовски затруднительное положение! — воскликнул он. — Но вы понимаете, конечно, что с этим надо кончать, как можно скорее? Неужели нельзя убедить Стеллу, что без экзорсизма не обойтись? Пусть отец Энсон попробует.

— Это слишком рискованно, — возразил я.

— Но почему, Родерик?

— Потому что Стелла может поддаться на уговоры, а потом до конца дней своих не найдет себе покоя. Будет считать, что я обрек душу ее матери на вечные скитания во мраке.

— Да, вы попали в западню.

— Хуже некуда.

Когда мы дошли до «Вурдалаков», тучи уже закрыли солнце и эти угрюмые скалы, возвышающиеся у самой воды, а кое-где и выступающие из моря, выглядели не самым выигрышным образом. Но Макс лазал среди причудливых каменных громад и был очень доволен.

— Воображаю, — выкрикивал он, — как выглядит это чудище, когда на востоке еще только брезжит свет! А этот уродец наверху! Как здорово здесь, наверно, на восходе, да еще в шторм! Хотелось бы мне взглянуть!

— Надеюсь, удастся, мы еще не уезжаем.

На обратном пути нам посчастливилось увидеть, как верхушка холма вдруг озарилась ярким светом, — это солнце, потерпевшее поражение в битве с тучами, отдавало земле прощальный салют, золотя вереск и дрок. Мы взобрались повыше и посмотрели оттуда вниз, на дом. Он тоже купался в последних лучах, но через минуту тень поглотила его, и дом как бы съежился и потускнел.

— Предположим, — опять обратился ко мне Макс, — предположим, случится худшее: вы ничего не добьетесь и вам останется только выбирать — прибегнуть к экзорсизму или отказаться от дома. Что вы сделаете?

— Откажусь от дома.

— Ясно, — протянул Макс. — Ну что ж, если бы речь шла о Джудит, и я бы решил так же.

Сверху нам было видно, как внизу, перед домом, от скалы к скале перебегает Ингрем, что-то говоря и оживленно жестикулируя. За ним по пятам следует явно заинтересованная Памела. Когда мы спустились, Памела отвела меня в сторону.

— Знаешь, мистер Ингрем считает, что мы могли бы развести здесь горечавки. И вообще он говорит, Можно все кругом засадить альпийскими растениями и устроить сад над морем. Пусть горечавки спускаются вниз по утесу. Одна приятельница его матери устроила у себя такое.

— Да, здесь можно создать нечто совершенно оригинальное, — вмешался Ингрем, — но работы потребуется уйма.

«Нашел же он время для подобных советов, — чертыхнулся я про себя, — ведь Памела еще больше привяжется к „Утесу“».

Памела объяснила, что сейчас мы устроим чай и основательно подкрепимся, а ужин будет поздний и убирать придется нам самим. Между этими двумя трапезами нам следует поспать, а после ужина устроить отложенное совещание. Никто не стал возражать, только Лиззи, услышав, что она может уйти раньше, посмотрела на нас с подозрением: «Интересно, чем это вы тут займетесь, когда избавитесь от меня?» — говорил ее взгляд.

Ингрем уже забыл об утренних покаянных речах. Он сетовал, что ему никак не удается разубедить Памелу в том, что у себя в спальне она видела Кармел. Памела приняла вызов, но не стала вдаваться в объяснения, почему она так упорствует.

— Боюсь, я просто вспомнила, что я — женщина, и посему опираюсь только на интуицию, — призналась она.

Ингрем заулыбался и процитировал:

— «Le coeur a ses raisons que la raison ne connait point»25.

Он был в великолепном настроении. За чаем царило веселье.

Макс поддразнивал меня и Ингрема:

— Вас с Родериком нельзя допускать к нашим исследованиям, — говорил он. — Вы же мелодрамы пописываете. Вот мы с Памелой — честные, простые души без склонности к драматизированию.

— Спасибо, Макс! — воскликнула Памела.

Ингрем живо обернулся ко мне:

— А я и не знал, что вы пишете пьесы! Вероятно, непростительное невежество с моей стороны?

И мы пустились в обсуждение трудностей, подстерегающих представителей нашего ремесла. О своих пьесах Ингрем заявил совершенно откровенно:

— Из того, что я задумываю, никогда ничего не получается! С диалогом все в порядке, ведь мы — ирландцы — всеми признанные мастера на этот счет, от рождения наделены талантом вести беседу, но какие бы серьезные темы я ни поднимал, под моим пером все превращается в фарс. А уж если роли достаются известным комикам… — Он рассмеялся. — Один режиссер как-то сказал мне, когда репетиции еще шли полным ходом: «Мы предпочитаем покойных авторов», на что я ему ответил: «К несчастью для вас, должен заметить, что от разочарования не умирают даже драматурги». Но играли они превосходно. Смотреть было одно удовольствие.

Мы посмеялись, позевали. У Памелы на лице проступила усталость, и она встала из-за стола, намереваясь подняться к себе.

— Если к семи я не появлюсь, барабаньте мне в дверь погромче, — попросила она. — Я буду немного одуревшей, решила напиться люминала. Кто-нибудь еще хочет? У меня небольшой тайный склад.

Мы все отказались, а Ингрем встревожился. Выходя из комнаты, я слышал, как он серьезно убеждал сестру:

— Пожалуйста, мисс Фицджералд, будьте крайне осторожны. Я очень не люблю, когда в ситуациях, где имеют место непонятные психические воздействия, прибегают к наркотическим средствам!

Наркотики! Я медленно поднимался по лестнице, захваченный этой новой многообещающей идеей. Наркоманка! Вот подходящий удел для моей Барбары! Итак, решено! А ее жертва — Дженифер — слепое орудие в ее руках… Да, да, Барбара — безнадежная наркоманка, лишенная наркотиков, она мечется, как в аду, — в аду, сотворенном ее собственными руками. Превосходная расплата за грехи! И Уэнди это здорово сыграет, я уже представлял ее себе: слабые, бессмысленные жесты, пустой взгляд, неясная речь, потом полный упадок сил и адские муки. Я повернулся поделиться своей находкой с Памелой — она легко взбегала за мной по лестнице, на губах ее играла улыбка.

— Послушай! Меня сейчас осенило насчет отмщения для Барбары. Вместо того конца, который тебе не нравился.

— В самом деле? — рассеянно сказала Памела.

— Да. Наркотики. Как тебе кажется?

— И ты о наркотиках! Меня только что долго по-отечески журили за них. Да, наверно, мысль неплохая.

Она прошла в свою комнату, а я к себе в кабинет. Моя пьеса ее нисколько не интересовала. «Оно и понятно, — утешал я себя, — ей предстоит этот сеанс и решиться на него нелегко». Но все же тут что-то не то. С чего это она так радостно и лукаво улыбается?

* * *

После ужина Лиззи приготовила нам на столике кофе и гору бутербродов, шоколад в кастрюльке и поднос с пирожными. Если даже она и подозревала нас в сношениях с нечистой силой, все равно не могла допустить, чтобы ирландцы голодали. Лиззи явно питала слабость к Ингрему, а Макс уже давно был ее любимцем.

Как только мы устроились у камина, Ингрем вынул свои записи и приготовился ознакомить нас с выводами, к которым пришел. Его недавнюю веселость как рукой сняло, я даже подумал, не была ли она напускной, он мог прикрывать так свои дурные предчувствия.

— Боюсь, я вынужден вас немного расстроить, — начал он, — когда я перечитал ваш дневник еще раз, мне бросилось в глаза одно обстоятельство, о котором вы не упоминаете. Это касается мисс Мередит — Стеллы, если вы позволите так ее называть. Вы заметили, что после каждого ее посещения потусторонние явления усиливаются?

— Мне кажется, мы это поняли, — сказала Памела, и, конечно, была права.

— Вы полагаете, что эти явления непосредственно связаны со Стеллой? — спросил Макс, и Ингрем очень серьезно ответил:

— По-моему, да.

Не знаю, на что я рассчитывал, глупо было надеяться, будто Ингрем мог как-то повлиять на эту связь или признать ее несуществующей, но у меня даже горло перехватило, я не мог произнести ни слова. Заговорил Макс, он спросил:

— Я вижу, вы нашли этому объяснение?

— Целых два, — ответил Ингрем.

— Два? — удивилась Памела.

— Да, к сожалению. Это значит, что пока ни одно из них меня полностью не удовлетворяет. Но в обоих я принимаю за основу то, на чем вы оба так настаиваете, а именно, что мы видели Мери Мередит.

— Спасибо, что вы решили с нами согласиться, — съязвил я.

— В обеих моих теориях я исключаю вариант с «Лолой» — это, видимо, бессознательное потустороннее вмешательство, либо просто случайное движение стакана.

Мне показалось, что Памела хочет возразить ему, но она сдержалась.

— Я полагаю, — продолжал Ингрем, — нам необходимо представить себе, как страдала Мери в этом доме, но нельзя забывать и о том, какое безоблачное счастье и покой она здесь вкусила. Я склонен думать, что женщина, изведавшая такие противоположные ощущения, стала особенно чуткой к другим, боясь, как бы им тоже не пришлось пережить тяжкие муки, и страстно желала, чтобы они все были счастливы. Кроме того, надо учитывать, что Мери преклонялась перед отцом и потому идеализировала мужчин. Вполне вероятно, что относительно Мередита у нее были какие-то романтические иллюзии. Он же не только уничтожил эти иллюзии, но, более того, он и нарушил покой ее дома — осквернил ее очаг. В обоих вариантах моей теории об этом необходимо помнить. — Ингрем говорил тихо, задумчиво, не отрывая глаз от огня. — Мой первый вариант идет вразрез с результатами нашего сеанса. В данном случае я придерживаюсь мнения, что в доме обитает только один призрак Собственно, я уже говорил вам об этом. Я представляю себе, что Мери, и умирая, оставалась такой же доброй, как при жизни. Ее призрак исполнен нежности. Она горюет о Стелле, страдает оттого, что ее дочери одиноко, старается ее утешить. Она приходит к Стелле в детскую, окружает ее теплом и любовью, зажигает призрачный свет; она приносит с собой сладкий цветочный аромат, она выводит вас к коробке Кармел; ей хочется, чтобы вы нашли пустой флакон и поняли, что она здесь, с вами, что она — разумное существо, и хочет, чтобы вы рассказали об этом Стелле. Мери надеется, что Стелла помнит запах. Она чувствует, как Стелла хочет ее увидеть, и жаждет установить связь со своей дочкой. Когда Стелла приходит сюда, сразу появляется и Мери, а потом она бродит по дому, ищет дочь и, не находя ее, плачет. Но трагедия Мери в том… — Ингрем поднял глаза на Памелу, лицо ее все еще выражало некоторое недоверие. Макс старался не пропустить ни слова, а что до меня, то я был и растроган и полностью убежден. Ингрем продолжал страстным тоном: — Судьба Мери трагична и после смерти, она превращается в устрашающую фигуру, и Стелла при встрече с ней пугается до потери сознания, чуть не лишается жизни. И так будет всегда — став видимой, Мери всегда будет внушать ужас. — Он кончил; все молчали, потом я сказал: