Мне было ужасно приятно это слышать. Я собирался проникнуть в мир театра, вскрыв его, точно устрицу, моей пьесой. А потом…

Памела побежала наверх, и вдруг я услышал ее пронзительный крик. Я бросился за ней. На площадке лежала Стелла, она была без чувств.

Я поднял ее, отнес вниз и положил на кушетку; лицо у Стеллы было белое как мел, а дыхание такое слабое, что на какой-то страшный миг мне показалось, будто она не дышит вовсе. Руки похолодели, она походила на умершего ребенка. Пока мы старались привести ее в чувство, сердце мое сжималось от страха, а Памела дышала часто и коротко, словно всхлипывала. На лице у Стеллы не было никаких следов испуга Я спросил Памелу, не заметила ли она на лестнице чего-нибудь подозрительного, но она только покачала головой. Затем быстро сбегала к себе в комнату за нюхательной солью и шалью и сказала, что наверху ничего необычного нет — все как всегда.

Стелла была в глубоком обмороке, долгое время она не выказывала никаких признаков жизни, а потом, как раз когда я совсем впал в панику и стал думать, что надо разбудить Лиззи и вызвать доктора Скотта, дыхание ее стало более отчетливым и губы порозовели. Она открыла глаза. Я так обрадовался, словно моя собственная душа побывала на пороге смерти и вернулась обратно.

— Что со мной? — прошептала она. — Что случилось?

— Ничего, дорогая, — успокоила ее Памела. — Вы упали в обморок на лестнице и сколько-то там пролежали. — По щекам Памелы струились слезы. Она налила Стелле бренди, но ту так трясло, что она не в состоянии была пить. Однако она постаралась взять себя в руки и послушно сделала небольшой глоток. На минуту она прикрыла глаза, потом снова открыла их, посмотрела на нас и улыбнулась, отчего тени на ее щеках сгустились.

— Не беспокойтесь, я ничего не видела, — произнесла она слабым голосом.

Я почувствовал безмерное облегчение Памела перевела дух. Но она не могла успокоиться: поправляла под головой Стеллы подушки, подбрасывала дрова в камин, зажгла спиртовку под кофейником.

— Почему же все-таки вы упали в обморок? — спросил я Стеллу и тут же добавил: — Впрочем, это неважно.

— Представления не имею, — ответила она и осведомилась, который час.

Было всего без двадцати минут одиннадцать, это казалось невероятным. Стелла попросила меня позвонить деду:

— Пожалуйста, скажите ему, что у меня начался мой обычный противный озноб.

— Ей можно ехать домой? — спросил я Памелу. — Что мне сказать капитану?

— Наверно, ей не следует выходить, — озабоченно ответила Памела. — Она снова может потерять сознание. Знаете, Стелла, я бы вас сейчас же уложила в постель, оставайтесь у нас на ночь.

— Да, — ответила Стелла умоляюще, — пожалуйста, разрешите мне у вас переночевать.

Она все еще была очень бледна и продолжала дрожать. Конечно, самое лучшее для нее было бы как можно скорее согреться, но безопасно ли ей ночевать в «Утесе»? Вдруг ей здесь что-нибудь угрожает? Я стоял, глядя на Стеллу, и мучился, не зная, какое решение принять.

Ее темные глаза, встревоженные и смущенные, встретились с моими:

— Ну пожалуйста, пожалуйста, не беспокойтесь так, — сказала она.

— Вы уверены, что вам лучше ночевать здесь? — спросил я.

— О да!

— Вы уверены, что не видели ничего, что могло напугать вас?

— Совершенно уверена.

Голос у нее был слабый и дрожал. Да, наверно, ей лучше остаться.

К телефону подошел капитан Брук. В его голосе я не услышал тревоги. Наверно, он считал, что Стелла у себя в комнате. Когда я представился, он повторил мое имя, не скрывая удивления и неудовольствия. Мне ничего не оставалось, как проигнорировать его тон.

— Мисс Мередит обедала у нас, — сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало так, будто я говорю о чем-то, что он безусловно одобряет. — И мне очень жаль, но она неважно себя чувствует. По ее словам, у нее обычный озноб. Сейчас приступ — он был не очень сильный — прошел, и она отдыхает. Если вы не возражаете, моя сестра хотела бы поскорее уложить ее в постель.

Наступило молчание, потом капитан спросил сдавленным голосом:

— Стелла может подойти к телефону?

— Мы всячески стараемся ее согреть, а телефон в холле.

Он медленно сказал:

— Стелла подвержена таким ознобам — говорят, это нервное. Она что… она перенесла какое-то потрясение?

— Нет.

— Вы в этом уверены? — Он был очень взволнован.

— Она говорит, что ничего необычного не было и у нас нет оснований считать, что это не так.

— Никаких оснований?

В его тоне послышалось горькое, почти презрительное недоверие, но я твердо ответил:

— Никаких, капитан Брук. И я рад возможности сказать вам об этом. Наша служанка распространяет сплетни, о которых вы, несомненно, слышали; мы полагаем, что им верить нельзя.

— Вы можете мне в этом поручиться?

— Я уже поручился.

— Вы сами не сталкивались с тем, о чем ходят слухи?

— Мы слышали слабые звуки неизвестного происхождения, видели мерцающий свет, испытывали приступы страха и отчаяния. Это все.

Капитан помолчал. Его мучили сомнения, правду ли я говорю. Но тут уж я ничего не мог поделать.

— Стелла должна вернуться домой, — сказал он.

Я помедлил, вспоминая бледное, измученное лицо Стеллы.

— Вы хотите, чтобы я поднял ее и повез в Уилмкот вместо того чтобы дать ей уснуть?

Капитан молчал, но я чувствовал, как в нем закипает гнев, и понимал, что по телефону он воли себе не даст; я ждал. Сражение продолжалось.

— В каком она состоянии?

— Слаба, ее бьет дрожь, в остальном ничего.

— Мне бы хотелось поговорить с мисс Фицджералд.

Я позвал Памелу.

Она заговорила очень мягко:

— Капитан Брук, Стелла просит передать вам, что с ней ничего страшного не случилось, просто один из ее ознобов, легкий обморок. Сейчас она очень устала и не может подойти к телефону. Она просит вашего разрешения остаться у нас на ночь. Если вы согласны, я сделаю для нее все, что нужно.

Снова возникли какие-то сложности, снова послышались заверения, но наконец Памела вынудила его согласиться.

Когда мы сообщили об этом Стелле, она вздохнула с облегчением, но тут же встревожилась, не сердится ли дедушка. Нам пришлось признаться, что сердится.

— Беда в том, — сказала она озабоченно, — что он подумает, будто я что-то видела, а это плохо для вас. Боюсь, я вас ужасно подвела.

Мы старались разуверить ее, но сами были расстроены и обеспокоены, поэтому наши слова звучали не слишком убедительно.

Памела спросила Стеллу, как она думает, хватит ли у нее сил подняться наверх.

Стелла не сразу ответила.

— Пожалуйста, — прошептала она наконец, — мне бы туда не хотелось.

— Но вы же сказали, что ничего там не видели! — воскликнул я.

У Стеллы сделался несчастный вид.

— Я знаю. И это правда. Я ничего не видела. И пугаться мне вроде бы было нечего, и все же что-то на меня там нашло. Не знаю, как это описать. Нет, пожалуйста, разрешите мне не подниматься туда!

— Я только что была наверху, — сказала Памела. — Там все тихо и спокойно.

— Стелла может переночевать здесь, — предложил я.

Она умоляюще посмотрела на Памелу:

— Мне бы очень хотелось переночевать в маленькой комнате, если, конечно, это не причинит вам особых беспокойств.

— В детской? В вашей комнате? Ну что ж, пожалуйста! — улыбнулась Памела. — Можно постелить там, это совсем нетрудно.

Памела ушла, чтобы все приготовить, а меня не покидало ощущение опасности, ведь именно в детской я слышал стоны и видел свет. Но глаза у Стеллы сияли радостью и щеки порозовели.

— Вы оба очень, очень добры ко мне, — сказала она.

— Стелла, я бы предпочел, чтобы вы остались в этой комнате.

Она была еще очень слаба; опустив голову, она сказала:

— Хорошо, Родерик. — Но слезы градом хлынули у нее из глаз.

Я допустил промах — Стелла нуждалась в утешении, ей необходим был покой и крепкий сон, а я из-за каких-то беспричинных страхов ее расстроил. Я не мог видеть, как она плачет. Надо было на что-то решаться.

— Не плачьте, — сказал я отрывисто. — Может быть, там вы будете лучше спать. Делайте, как вам хочется.

Она улыбнулась мне. Но я был не в состоянии улыбнуться в ответ, меня томили предчувствия. Еще час назад все было хорошо, нам грезилось безоглядное счастье, а теперь между нами пролегло что-то мрачное, леденящее — тень из прошлого. Нет, нельзя было приглашать Стеллу в этот дом.

Я сел в кресло рядом с ней, но ничего не сказал.

— Ну пожалуйста, постарайтесь меньше беспокоиться обо мне, — снова умоляюще сказала она и нежно дотронулась до моей руки.

Раздраженный тем, что надо все скрывать, я ответил резко:

— Ладно. Постараюсь. Если не возражаете, я лучше закурю.

Я обрадовался, когда вернулась Памела и забрала Стеллу в детскую, а я смог выйти под дождь и завести машину в гараж. Вернувшись, я ходил по гостиной из угла в угол, не в силах собраться с мыслями, в голове у меня все перемешалось — надежды, страхи, предчувствия.

— С ней сейчас все в порядке, — быстро сообщила мне Памела, войдя в комнату. — Я разожгла камин, чтобы не оставлять ее в темноте. — Тут голос у Памелы задрожал, она села на диван и заплакала, потом подняла на меня глаза.

— Я хочу переночевать здесь, Родди. Будь другом, принеси сверху мои вещи.

Я постелил Памеле на кушетке и сказал, что ночью буду время от времени проверять, как обстоят дела. Мы договорились, что позовем друг друга, если только услышим что-нибудь подозрительное.

Но ничего не произошло. Я не стал закрывать дверь в спальню, спал урывками, несколько раз спускался вниз. В холле и на площадке всю ночь горел свет. Ветер постепенно стих. В доме стояла тишина, в полуоткрытую дверь детской было видно, как мерцает огонь в камине, и время от времени я слышал легкие вздохи и сонное бормотание; ничего удивительного, думал я, Стелла вряд ли смогла крепко заснуть и, наверно, видит беспокойные сны. На душе у меня стало легче: если в доме и кроется какая-то непонятная опасность, сейчас она затаилась, а может, никакой опасности вообще нет. Не исключено, что обморок Стеллы объясняется ее возбуждением от проведенного с нами вечера, от пьесы, ее боязнью не попасть вовремя домой. Все еще может быть хорошо! Все еще будет хорошо Я начинал понимать, что имел в виду Макс, когда сказал, что «жизнь, оказывается, бывает прекрасна».