– Если бы я знал, – отозвался Сесил. – Когда Эдуард заболел повторно, герцог полностью его изолировал, запретив свидания с кем бы то ни было. Никто не может сказать, что произошло. Почему Нортумберленд так печется, чтобы все поверили в выздоровление короля, а сам отправляет лорда Роберта проверить, достаточно ли оружия в Тауэре и охраны на городских воротах? Даже если бы ее высочество пожелала вернуться в Хэтфилд, ей преградили бы путь. Но она не пожелает. Она уверена, что герцог удерживает Эдуарда против его воли. Если это так, боюсь, мы не многое сможем сделать для короля. Я же беспокоюсь о том, чтобы она не оказалась в той же ловушке.

Впервые после смерти мистрис Элис кто-то разговаривал со мной вот так, на равных. Доверительный тон Сесила понемногу разрушал мою оборону, но быстро сдаваться я не собирался. Двуличие при дворе – что-то вроде заразной болезни, и мастер секретарь вряд ли оказался к ней невосприимчив.

– А ей вы высказывали свои опасения? – осведомился я, тут же вспомнив, с какой резкостью она отвечала вчера на уговоры Сесила.

Пожалуй, Елизавета не из тех, кого остановили бы подобные предостережения. Он вздохнул:

– Высказывал многократно, но, увы, без всякой пользы. Она должна увидеть Эдуарда, даже если это будет последним делом в жизни, – вот ее слова. Поэтому я и обращаюсь к тебе. Мне нужны неопровержимые доказательства того, что Дадли действуют против нее.

Я сидел, стиснув колени. Больше не желаю ничего слышать. Не хочу, чтобы меня силой влекли через тот рубеж, который я по доброй воле перешел минувшей ночью, предложив Елизавете свои услуги. Опасности, о которых рассуждает Сесил, – разве они мне по силам? Согласившись, я подпишу себе смертный приговор.

Я уже открыл рот, чтобы произнести убедительные слова отказа, но не смог. Какая-то – очевидно, не лучшая – часть моей природы воспротивилась этому. Во мне что-то неудержимо менялось. Брендан Прескотт больше не хотел оставаться безвестным оруженосцем, чей жребий – быть бледной тенью своего господина. В этот момент я испытал настоятельную потребность участвовать в событиях, превосходящих мое разумение. Это было нечто неизъяснимое, ошеломляющее, даже пугающее, но совершенно непреодолимое.

– Ее высочество является для меня всем, – добавил Сесил. – Но важнее, что она является всем для Англии. Она наша последняя надежда. Эдуард взошел на престол слишком юным и с самого начала был порабощен так называемыми протекторами. Теперь он, возможно, при смерти. Если ее высочество окажется во власти герцога, это конец начинаний для тех, кто предан Англии. Наши мечты о великом народе, неуязвимом перед бесчинствами французов и испанцев, – все это пойдет прахом. Герцогу известно, насколько велика ее роль. Если ему суждено выжить, Нортумберленд будет стремиться подчинить Елизавету себе. Но что он может предложить ее высочеству, чтобы она согласилась участвовать в его планах?

Он замолчал, вперив в меня взгляд бледно-голубых глаз.

Моя рука невольно потянулась к карману. Перстень. Роберт дал мне перстень. Он сказал, что намерен получить обещанное.

– Но это… это невозможно, – прошептал я. – У лорда Роберта уже есть супруга.

Сесил улыбнулся:

– Мой милый мальчик, достаточно обратиться к примеру Генриха Восьмого, чтобы понять, насколько легко избавиться от ненужной жены. Брак Роберта с Эми Робсарт был ошибкой, о которой сожалеют и он сам, и его отец. Всего лишь дочь сельского дворянчика – у герцога найдутся партии получше для его сыновей. Если он смог убедить Совет одобрить союз Гилфорда и Джейн Грей, почему не сделать то же самое для Роберта и принцессы? Это будет последний штрих, лучший бриллиант в семейной короне Дадли и самое надежное средство гарантировать власть герцога. Ибо, имей в виду, страной правит герцог. Так было с тех пор, как обезглавили лорда-протектора и Нортумберленд полностью подчинил себе юного Эдуарда.

Перстень в моем кармане словно стал вдвое тяжелее. Все сказанное Сесилом на первый взгляд напоминало бред, но прекрасно соотносилось с тем, что я знал о Дадли. Как сказал тогда Роберт? «Передай ей это. Она поймет». Поняла ли она? Значит, именно поэтому отказалась принять кольцо? А может быть где-то в глубине души, не решаясь признаться самой себе, она боялась? Я видел выражение ее лица, Елизавета сама говорила, что понимает толк в страстных желаниях. Кто измерил глубину ее страсти? Возможно, она вожделела Роберта не меньше, чем он ее.

Я перевел дыхание. Все происходит слишком быстро. Нужно сосредоточиться на фактах.

– Но ее высочество и король… у них ведь есть старшая сестра, леди Мария. Она наследница престола. Даже если ее высочество станет супругой лорда Роберта, ей все равно не быть королевой, пока…

Я умолк. Было слышно, как муха жужжит над недоеденным фруктом. Я боялся даже представить дальнейший ход собственных рассуждений.

– Ну, видишь теперь? – мягко произнес Сесил. – Ты ловишь все буквально на лету. Да, леди Мария – следующая в очереди на престол. Но она открыто признает себя католичкой и пресекает все попытки обратить ее. Англия больше не стерпит вмешательства Рима в наши дела. Ее высочество, напротив, была рождена и воспитана в протестантской вере. К тому же она семнадцатью годами моложе Марии и, вероятно, способна произвести на свет наследника мужского пола. Народ хочет видеть на троне ее, а не папистку. Это, мой мальчик, и есть то, что герцог готов предложить Елизавете: саму Англию. Искушение, противостоять которому почти невозможно.

Я дотянулся до кубка и отпил большой глоток. Религия, вечное яблоко раздора. Люди гибнут из-за нее. Я не забыл те головы, выставленные на лондонских воротах по приказу герцога. Но сотворить то же самое с принцессой? Ведь именно на это и намекает Сесил. Во имя воцарения Елизаветы Мария должна умереть. Откуда мне было знать, что творится в душе человека, которого я и видел-то меньше десятка раз и чьи ценности вряд ли совпадали с моими? Неужели герцог смог бы? Думаю, он не робкого десятка, когда речь идет о жизни и смерти. Но в этой логике было какое-то слабое место, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, в чем дело.

– Ее высочество никогда не стала бы безмолвно потакать убийце своей сестры.

– Нет, – отозвался Сесил, к моему великому облегчению. – Они с Марией никогда не были особенно близки, но ты прав. Она не станет пачкать руки государственной изменой, по крайней мере по доброй воле. И это, я надеюсь, роковой изъян герцогских планов. Он недооценивает ее – всегда недооценивал. Она взойдет на трон, но лишь тогда, когда пробьет ее час.

Значит, государственная измена. Ее-то и замышляет герцог – заговор против короля и его сестер. Я снова услышал шепот Елизаветы: «Отныне я не хочу быть связана с ними, ибо люди лишались жизни за куда меньшие прегрешения».

Елизавета предупредила меня. Она решилась не покидать Лондон именно потому, что предугадала намерения герцога. Принцесса не хотела рисковать чужими жизнями. Она прибыла ко двору, хорошо понимая, какие опасности ее подстерегают.

Я вытащил перстень:

– Роберт приказал мне передать это. Она отказалась принять его. Роберт еще не знает.

Сесил облегченно вздохнул:

– Слава богу. – Он невесело улыбнулся. – Твой господин, кажется, перестарался. Его отец вряд ли одобрил бы столь вульгарный жест. Возможно, отчасти в этом и кроется причина настойчивости ее высочества. Теперь она попытается использовать неудавшуюся уловку Роберта, чтобы все-таки добраться до короля. – Он поднял взгляд на меня. – Жаль, у тебя не слишком много времени на осмысление всего этого, но, как ты понимаешь, время – единственная недоступная нам роскошь. В нашем распоряжении, возможно, всего несколько дней, чтобы спасти принцессу.

Я смотрел в окно. В сад вышла женщина, держа за руку с трудом ковылявшего ребенка. Она улыбалась мальчику. Тот тянул ручонку в сторону реки, завидев то ли проплывавшую лодку, то ли стаю лебедей. Склонившись к малышу, женщина поцеловала его в щеку и заботливо убрала непослушный локон под шапку.

Я почувствовал, как бесконечное одиночество заполняет меня. В этот момент я вспомнил о мистрис Элис и, с меньшей приязнью, о мастере Шелтоне. Мажордом никогда не простит мне содеянного сегодня – в его глазах это предательство в отношении семьи, давшей мне возможность выжить. Но Элис поняла бы. Из всех преподанных ею жизненных уроков один я усвоил наиболее твердо, хотя никогда не говорил об этом вслух. Найденыш и, возможно, бастард, безымянный слуга, я всю свою сознательную жизнь посвятил выживанию. Ни на что большее я и не рассчитывал – разве что когда читал книги, но и знания необходимы были мне, чтобы выживать. Но в глубине души я страстно желал быть хозяином собственной судьбы и стать не тем, кем мне позволено быть, а тем, кем хочу я сам.

Я перевел взгляд на Сесила:

– Так что же вы хотите от меня?

– Возможно, правильнее будет спросить: чего же хочешь ты сам? – улыбнулся он. – Полагаю, по меньшей мере, ты ожидаешь оплаты своих услуг.

Я знал, чего я хочу. Но я по-прежнему не знал, могу ли я доверять Сесилу. Вопрос, требующий ответа, так и сжигал меня изнутри, но я не был уверен, следует ли задавать его вслух. Как он там сказал? «То, на что мы втайне надеемся, редко оказывается правдой». Действительно ли это так?

– Необязательно решать прямо сейчас, – сказал Сесил. – В любом случае я обещаю на всю оставшуюся жизнь освободить тебя от тяжелой работы и предоставить постоянную должность у себя на службе.

Он потянулся за бухгалтерской книгой. Повисла секундная пауза, а затем он проницательно заметил:

– По опыту я знаю: обычно люди жаждут чего-то большего, чем материальные блага. А ты? Жаждешь?

Он посмотрел мне в глаза. Интересно, видит ли он мое замешательство? Я снова вспомнил реплики, которыми обменялись леди Дадли и герцогиня Саффолк. В их словах скрывалась правда обо мне, запутанная и непонятная. Но я не решался заговорить об этом с Сесилом. Пока я не могу полностью довериться этому человеку – как бы то ни было, я пока едва знаком с ним.