— Да, я всегда в конторе свожу все счета по постройке, — ответил он. — Как мне в кабинет таскать все эти кассовые и иные книги, и далеко, и тяжело, и неспособно. Да и стол они мне весь завалят.

— Как ты оправдываешься! — пожала плечами императрица. — Как будто я тебя упрекаю в чем-нибудь.

— Тон вашего величества с некоторых пор так часто звучит неудовольствием и выговором.

Императрица не ответила ни слова, а только взглянула в сторону герцога, но в этом взгляде был целый разговор. Наконец она произнесла:

— Сегодня я немного устала. Я предпочитаю отложить эту твою проверку до завтра.

— В таком случае рано утром, потому что тотчас после обеда я уеду в Петербург.

— Что у вас там случилось в Петербурге? — насмешливо осведомилась императрица. — Всех туда сразу потянуло.

— Кого же это всех? — спросил Бирон своим высокомерным тоном.

Он был недоволен тоном императрицы, в особенности потому, что свидетельницей разговора была принцесса Анна, все зорко замечавшая.

Императрица как будто не заметила досады, которая звучала в его вопросе, и спокойно сказала:

— Да вот Анна пришла сообщить мне, что ее новая камеристка — та, что ты из Риги выписал, — тоже в Петербург на завтра отпрашивается.

Принцесса с любопытством подняла свой взор на тетку. Она поняла, что та говорила неспроста. Но что мог означать весь этот не понятный для нее разговор?

Бирон, напротив, тотчас же понял намек императрицы, и в его душе шевельнулось тревожное чувство.

— Что же ее высочество нашла интересного в том, что ее камер-медхен со двора собралась? — проговорил Бирон своим обычным пренебрежительным тоном.

— А я разве сказала вам, что это интересно? — подняла на него Анна Леопольдовна спокойный и холодный взор.

Императрица поспешила прервать разговор.

— Ты не видала новых аллей, которые разбиты в парке? — обратилась она к принцессе. — Вот герцог говорит, что они очень красивы!..

— Нет, я на постройке одна, без вас, ни разу не была! — ответила Анна Леопольдовна.

— Это тем более жаль, — обращаясь в ее сторону, заметил герцог, — что вам должны быть интереснее, нежели кому-нибудь, подробности всех возводимых построек.

— Почему именно мне это должно быть так интересно?

— Потому что дворец, по приказанию ее величества, так спешно отстраивается именно ввиду скорой свадьбы вашего высочества!

Анна Леопольдовна ответила Бирону холодным взглядом. Она хорошо понимала, что герцог говорил это ей назло, и не хотела показать ему, что он достиг цели. Разговор был прерван появлением шута, князя Голицына, в сопровождении своего сотоварища, итальянца Пучини.

— Анна Ивановна, я к тебе с ябедой! — крикнул Голицын плаксивым голосом. — Не вели итальянцу меня обижать… Что за порядки такие, что иностранные шуты русских дураков пересиливают? Небось я со своей глупостью в его землю не сунулся, зачем же он свою итальянскую дурость к нам в Россию привез? Слава те, Господи, такой урожай на дураков, что только обирать успевай!

— Чего вы не поделили? — рассмеялась императрица, вообще любившая шутов, а к Голицыну в особенности благоволившая.

— Да как же!.. Он женить меня собрался! — указывая пальцем на упорно молчавшего итальянца, заявил Голицын. — Какое ему, иноземное его рыло, дело до того, женюсь ли я, или холостым останусь?

Итальянец что-то произнес на ломаном языке, от чего сам же покатился от смеха. Он смеялся так заразительно, что императрица не выдержала и расхохоталась.

Голицын бросился обнимать товарища.

— Вот за это тебе мое шутовское, дурацкое спасибо! — проговорил он. — Объявляю тебе мое шутовское благоволение!.. Наша матушка рассмеяться изволила!.. Она ли дураков не видит с утра до ночи? Она ли глупостей всяких не слышит, а ты заставил ее расхохотаться.

— Ну, помирились и ступайте вон! — сказала императрица, вновь погружаясь в свою прежнюю задумчивость.

— Пойдем, Ивановна, пойдем! — раскланиваясь с нею, ответил Голицын, хватаясь за голову итальянца и нагибая ее тоже для поклона. — Мы товарищу всегда уступить готовы… На что тебе сейчас шуты? Когда одна останешься, так только моргни — мы сейчас перед тобой, как лист перед травой. И поругаемся, и передеремся… Ведь мы хорошо понимаем, что тебе без шутов да без дрязг с непривычки тошнехонько станет!.. При каждом дворе свои порядки… Вон Пучинка мой рассказывает, что у них, в ихней земле, все подряд песни поют с утра и до ночи… и жрать нечего, а они все-таки поют!.. А у нас заместо песен глупости в обычай: чуть что, мы сейчас за несуразицу — и словно пообедали. Так пришли же за нами, Анна Ивановна! Тотчас придем… твои гости!

Оба исчезли за дверью.

Бирон сделал жест нетерпения.

— Я положительно не стану входить к вашему величеству, когда при вас эти шуты состоять будут! — произнес герцог с такой заносчивостью, что принцесса Анна подняла на него взгляд непритворного удивления — она еще не слыхала такого его тона.

Императрица заметила это и ей стало досадно.

— Чего это ты расходился? — спросила она, обращаясь к Бирону. — Или и вправду хочешь доказать, что я без шутов и без дураков никогда не остаюсь?

Принцесса с глубоким удивлением и искренним одобрением вслушалась в слова тетки. Такого обращения с фаворитом ей тоже еще никогда не приходилось наблюдать. Она видела и скорее чувствовала, нежели умом понимала, что вокруг нее совершается что-то странное и не совсем обычное, но, не привыкшая вмешиваться в то, что лично ее не касалось, она обходила все молчанием и только теперь в душе аплодировала тетке, сознавая, что фаворит давно заел у живал подобный урок.

Бирон встал с недовольным видом и, откланявшись императрице и принцессе, собрался уходить. Однако Анна Иоанновна остановила его вопросом:

— Ты когда же намерен заняться передачей мне отчетов?

— Вы изволили приказать отложить это до завтра.

— А если я прикажу тебе и твою поездку отложить?

— Я исполню приказание вашего величества и поеду послезавтра, — ответил Бирон, стараясь упорно разобраться в том, шутит императрица или ему действительно придется отложить свою поездку.

Государыня как будто прочла этот вопрос в его душе.

— Бог с тобой, поезжай, коли собрался! — сказала она таким тоном, который сразу успокоил фаворита. — Лучше уж покончи с тем делом, по которому ты едешь и которое тебя, видимо, так сильно занимает, а наши с тобой расчеты потом сведутся и проверятся!

В последних словах императрицы Бирону снова послышался какой-то отдаленный намек, но ее лицо было так спокойно и ее голос звучал так ровно, что фаворит вновь успокоился и откланявшись вышел из комнаты.

Тотчас после его ухода государыня, отпустив принцессу, послала сказать Ушакову, чтобы, когда все во дворце улягутся, он явился к ней потайной дверью и привел с собой князя Никиту Трубецкого.

Этот приказ, переданный через личного вестового императрицы, старого казака Силантьева, душой и телом преданного Анне Иоанновне, был в точности исполнен и о нем не узнал никто, кроме самого посланного. Силантьев был предан Анне Иоанновне по-настоящему, и она знала, что не было той услуги, какой он не оказал бы ей, не было того поручения, какого он не исполнил бы.

В то время во дворце, в дни, когда не было собраний и гостей, ложились рано, и полночь считалась часом очень поздним, а потому, когда ровно в двенадцать часов Юшкова, бывшая в ту ночь дежурной при императрице, пришла доложить ей о прибытии начальника Тайной канцелярии и его помощника, весь дворец уже был погружен в крепкий и непробудный сон.

Императрица встретила Ушакова и Трубецкого на ногах. Волнение, в каком она находилась, придавало ей силу и бодрость, и в той, хотя и тяжело, но бодро выступавшей женщине, которая шла навстречу вызванным ею посетителям, никто не узнал бы измученной, совершенно обессилевшей старой монархини, за жизнь которой все так трепетали еще несколько часов тому назад.

— Здравствуйте! — ответила императрица на поклоны новоприбывших, милостиво допуская их к руке, — здравствуйте. Подняла я вас не в урочный час, да что делать!..

— Для нас, ваше величество, нет урочных часов, — ответил Ушаков, — не такая наша служба, чтобы нам урочные и неурочные часы разбирать.

— Ты, граф, оповестил князя Никиту о том, что вам обоим предстоит исполнить?

— Настолько, насколько я сам уведомлен, я и князя уведомить успел, — ответил Ушаков. — Но вашему величеству не благоугодно было оповестить меня о том, как угодно вам будет поступить далее.

Императрица опустилась в кресло и провела рукою по глазам.

— Об этом вы сейчас узнаете. Вы оба, конечно, понимаете, что никакого надругания над собой я в собственном своем дворце допустить не могу и не должна.

Оба поклонились в знак согласия.

— А между тем то свидание, которое назначено на завтра, есть именно надругание. Это — насмешка надо мной, и над всем, что мною сделано для человека, обязанного мне всем — и своей жизнью, и своим положением, и благополучием всего своего семейства.

Ушаков и его помощник слушали в глубоком и немом молчании. Они понимали, что тот приказ, который они готовились услыхать, был непреложнее и тверже всякого другого приказа, потому что он был дан не самодержавной владычицей могучего царства, а глубоко оскорбленной женщиной. Императрица может простить и все забыть, обманутая женщина ни забыть, ни простить ничего не может.

— Вами сделано распоряжение, чтобы разговор лиц, которые на завтрашний вечер отдаются под ваш непосредственный надзор, был по возможности подслушан и возможно подробно передан мне? — спросила государыня.

— Так точно, ваше величество! — ответил Трубецкой, на котором — при совместном действии обоих вершителей судеб всех обвиняемых и заподозренных в преступлении против священной особы императрицы — лежало исполнение всех побочных распоряжений.