Профессор отнес ребенка в дом и осмотрел ожоги: у девочки пострадала только левая рука. В то время как советница была в кухне, девочка незаметно взяла с плиты спички и подожгла свое платье.

Разбежавшиеся дамы снова собрались, осыпая ласками «бедного ангела».

— Милая Каролина, — сказала советница с кротким упреком, — неужели вы не могли присмотреть за ребенком?

— За несколько минут до этого вы запретили мне выходить из дома, — мрачно возразила Фелисита, бросая на молодую женщину проницательный взгляд.

— Почему это, Адель? — удивленно спросила госпожа Гельвиг.

— Боже мой, тетя, — ответила, не смущаясь, вдова, — ты поймешь это, если посмотришь на ее волосы. Я хотела избавить всех нас от того дурного впечатления, которое производит неряшливость.

Фелисита растерянно схватилась за голову. Гребень, никогда не сидевший крепко в этих густых упрямых волосах, выскользнул и лежал теперь, вероятно, в ручье. Распущенные локоны свободно обрамляли щеки и плечи девушки, еще покрытые водяными каплями.

— Так-то вы благодарите за спасение вашего ребенка? — резко спросил адвокат, не спускавший глаз с Фелиситы.

— Как вы можете быть так несправедливы ко мне, господин Франк! — обиженно воскликнула советница. — Мужчина никогда не поймет материнское сердце. В первую минуту всегда невольно сердишься на того, кто мог бы предотвратить опасность, хотя и признаешь с благодарностью, что эта небрежность искуплена. Дорогая Каролина, — обратилась она к молодой девушке, — я никогда не забуду сегодняшнего дня... Если бы я могла сейчас высказать вам свою благодарность! — Она быстро сняла с руки браслет и протянула его Фелисите. — Возьмите его, он мне очень дорог, но за мою Анхен я с радостью пожертвую самым любимым!

Глубоко оскорбленная, Фелисита оттолкнула руку советницы, которая хотела уже надеть ей на руку браслет.

— Благодарю вас, — сказала она, гордо откинув голову, — я никогда не приму вознаграждения за любовь к ближнему, а тем более — за жертву... Вы сами сказали, что я только искупила свой проступок, и потому вы мне ничем не обязаны.

Госпожа Гельвиг почти вырвала у советницы браслет.

— Ты с ума сошла, Адель! — проворчала она сердито. — Что Каролина будет делать с этой вещью? Подари ей простой, добротной материи на платье, вот и все!

— Я нахожу, что мы все жестоко относимся к вам, — сказал Франк Фелисите. — Сначала вас оскорбили, предложив вам золото, а затем мы равнодушно оставляем вас в мокром платье... Я отправлюсь в город и пришлю вам и малютке все необходимое.

Он поклонился и вышел.

— Дурак! — раздраженно сказала госпожа Гельвиг, обращаясь к дамам, с сожалением посмотревшим вслед Франку.

Профессор, занятый ребенком, не проронил ни слова. Но в ту минуту, когда советница предложила молодой девушке браслет, он сильно покраснел... Наконец Иоганн отдал завернутую в плед девочку в нежные руки дам и направился к двери. Фелисита отошла в сторону и прислонилась к стене. Мертвенная бледность ее лица, нахмуренные брови и сжатые губы ясно указывали, что она испытывала сильную боль от обожженной руки. Взор профессора остановился на молодой девушке, и через мгновение Иоганн уже стоял перед ней.

— Вам очень больно? — быстро спросил он.

— Я могу потерпеть, — ответила Фелисита дрожащим голосом и отвернулась к окну — она не в силах была видеть эти глаза, столь ненавистные ей с детства.

— Вы не хотите принять мою помощь? — доброжелательным тоном спросил он.

— Я не хочу вас утруждать, — ответила девушка. — Я вылечу себя сама, как только мы вернемся в город.

— Как хотите, — холодно сказал профессор. — Но я должен вам напомнить, что моя мать еще нуждается в вас.

— Я это помню, — ответила она менее раздраженно. Фелисита почувствовала, что это напоминание о ее обязанностях было сделано не с целью унизить ее достоинство, а чтобы заставить ее принять его помощь. — Я отлично помню наш договор, — добавила она, — и вы найдете меня на указанном мне месте.

— Твоя медицинская помощь понадобилась и здесь, Иоганн? — спросила, подходя, советница.

— Нет, — ответил он коротко. — Но почему ты здесь, Адель? Я ведь сказал, что Анну нужно сейчас же вынести на свежий воздух. Не понимаю, что ты делаешь в этой душной комнате!

Профессор вышел, и советница поторопилась взять ребенка на руки. За ней последовали остальные дамы. За кофейным столом давно уже сидела госпожа Гельвиг. Опасность, угрожавшая двум человеческим жизням, не могла нарушить ее равновесие, основывавшееся на стальных нервах и черствой душе.

Наконец появились Роза и Генрих с одеждой. Госпожа Гельвиг позволила Фелисите вернуться в город. Девушка знала, что у тети Кордулы есть хорошая мазь от ожогов, и поспешила к ней, оставив Генриха сторожить дом.

Пока испуганная старая дева доставала мазь и перевязывала пострадавшую руку, Фелисита рассказала ей обо всем случившемся, не упомянув, однако, о браслете. Когда старая дева спокойно заметила, что ей не следовало бы отказываться от врачебной помощи, девушка воскликнула:

— Нет, тетя! Эти руки не должны прикасаться ко мне, даже если бы они могли спасти меня от смертельной опасности! Тот класс людей, из которого я происхожу, ему ведь «невыразимо противен». Эта фраза тяжело ранила мое детское сердце, я ее никогда не забуду! Долг врача заставил его сегодня преодолеть то отвращение, которое он питает к «парии», но мне не надо его жертв!

— Он не бессердечен, — продолжала она после паузы, — я знаю, что он отказывает себе в удовольствиях ради бедных пациентов. Если бы это делал кто-нибудь другой, я была бы тронута до слез, но у него это только возмущает... Это неблагородно, тетя, но я ничего не могу поделать: мне тягостно и неприятно видеть что-нибудь хорошее, потому что я ненавижу его.

Затем Фелисита впервые пожаловалась на бессердечное поведение молодой вдовы. Странный румянец снова появился на щеках старой девы.

— Неудивительно, ведь она дочь Павла Гельвига! — сказала старушка, и в этих словах послышался приговор. Фелисита была удивлена. Никогда тетя Кордула не высказывала своего отношения к кому-либо из Гельвигов. Известие о прибытии советницы она приняла молча и, по-видимому, совершенно безучастно. Фелисита подумала, что родственники на Рейне никогда не были близки тете Кордуле.

— Госпожа Гельвиг называет его избранником Божьим, неутомимым борцом за святую веру, — сказала, колеблясь, молодая девушка. — Говорят, что он верующий человек...

Фелисита взглянула на тетю Кордулу и испугалась: выражение бесконечной горечи и презрения придало этому обыкновенно спокойному и милому лицу сходство с Медузой. Она засмеялась тихим, но язвительным смехом. Через минуту, однако, постаралась сгладить впечатление, произведенное на молодую девушку.

На большом круглом столе посреди комнаты лежали папки с нотами. Фелисита очень хорошо знала лежавшие там листы и тетради. На толстой пожелтевшей бумаге выцветшими чернилами и подчас неразборчивыми каракулями были написаны имена Генделя, Глюка, Гайдна, Моцарта. Это было собрание рукописей знаменитых композиторов, принадлежавшее тете Кордуле. Когда Фелисита вошла в комнату, старушка разбирала бумаги. Теперь она снова принялась за работу, осторожно складывая листки в папки. Стол постепенно пустел, и, наконец, показалась лежавшая внизу толстая нотная тетрадь, на обложке которой было написано: «Музыка к оперетке Иоганна Себастьяна Баха „Мудрость властей при устройстве пивоварения"».

— Ты ведь этого еще не знаешь? — спросила старушка с печальной улыбкой. — Эта рукопись пролежала много лет на верхней полке тайного шкафа. Сегодня утром в моей старой голове бродили разные мысли, и я подумала, что надо привести все в порядок раньше, чем я отправлюсь в последнее странствие. Это единственный экземпляр, со временем он будет цениться на вес золота, милая Фея. Текст этой оперетки, написанный специально для нашего города, был найден лет двадцать тому назад и возбудил большой интерес в музыкальном мире. А музыка, которую все так энергично ищут, хранится здесь. Эта мелодия представляет для музыкантов нечто вроде клада Нибелунга, тем более что это единственное, собственно, оперное произведение, сочиненное Бахом. В 1705 году ученики местной городской школы и увлеченные горожане поставили эту оперетку в старом зале ратуши.

Она перевернула заглавный лист. На оборотной стороне его было начертано: «Собственноручно написанная партитура Иоганна Себастьяна Баха, полученная от него на память в 1707 году. Готгельф ф. Гиршпрунг».

— Он тоже принимал участие, — сказала старуха слегка дрожащим голосом, указывая на последнее имя.

— А как эта тетрадь попала в твои руки, тетя?

— По наследству, — коротко и почти резко ответила тетя Кордула, убирая партитуру в красную папку.

Старая дева открыла рояль, а Фелисита вышла на галерею... Солнце заходило. Маленькая деревушка у подножия горы уже спряталась в тени, но на шпиле колокольни еще горел последний луч, а через широко открытые двери сельских домиков виднелся огонь, ярко горевший в очагах. Вечерний покой спустился на землю, и от этого еще трогательнее звучал похоронный марш Бетховена, но после нескольких аккордов Фелисита испуганно подняла голову и со страхом заглянула в комнату — это была уже не игра, а умирающий шепот звуков, и молодую девушку вдруг охватило тяжелое предчувствие: руки, скользившие по клавишам, смертельно устали, и в пробуждавшихся звуках слышалось трепетание души, стремившейся улететь навеки.

Глава XIV

Ночью у ребенка началась сильная лихорадка, а Фелисита проснулась с головной болью. Несмотря на это, она, как обычно, исполняла днем свои обязанности.

После обеда профессор вернулся домой. Он только что сделал глазную операцию, на которую не решался ни один врач. Его осанка и походка были так же спокойны, как всегда, но глаза Иоганна блестели необыкновенно ярко. Он остановился у двери, ведущей во двор, и спросил проходившую с ведром воды Фридерику, как она себя чувствует.