Как-то она даже подумала, что ее новый облик мог бы стать для Владимира Ивановича своеобразной проверкой: если он действительно любил ее, то должен был не только красотой ее тела упиваться, но и душу чувствовать! Теперь ее душа стала еще шире, как и талант, неужели этого недостаточно для того, чтобы любить ее, как прежде?

Варя гнала прочь разумные мысли о том, что никакой любви со стороны графа и не было, что, кроме ее юного тела, для Владимира Ивановича вообще ничто в ней не представляло интереса… Она опровергала доводы рассудка тем, что даже во время беременности Владимир желал ее столь страстно, что примчался к ней на заимку, рискуя встретиться здесь с женой или, по крайней мере, с горничной Елены Павловны. А ведь в то время Варя была такой же полной и неуклюжей…

Сейчас она хотя бы научилась двигаться легко и плавно, держаться с достоинством. Уже первые выходы на сцену наполнили душу Варвары Крушинниковой гордостью и чувством самоуважения, потому что зрители устраивали ей овации. Крики «браво» ласкали слух, цветы, которыми ее забрасывали, волновали сердце. И Варя понимала, что нашла для себя то единственное, что делало ее безумно счастливой. Ей не хватало только возможности с кем-то разделить свое счастье.

Хотя сначала обретенное одиночество даже окрыляло ее. Всю свою жизнь Варя полностью находилась в чьей-то власти, кому-то принадлежала: хозяевам, родителям, мужу… Теперь она сама распоряжалась своей судьбой и ликовала от мысли, что никто не вправе диктовать ей чужую волю. Антрепренеры считали Варвару Крушинникову капризной и своевольной, она могла внезапно отказаться от выступления только потому, что ей не хотелось в этот вечер выходить из дому. Голос ее неизменно собирал полные залы, но работать с ней отваживались немногие.

Правда, через довольно короткий промежуток времени Варя пришла к тому, что не стоит так портить жизнь ни в чем не повинным людям, и стала более покладистой. А недобрые мысли ее все чаще обращались к Елене Павловне Петровской. После смерти супруга графиня являлась единственной на свете, кому молодая певица всей душой желала всяческих бед. Варя пыталась замаливать этот грех в церкви, исповедовалась батюшке, но наступившее просветление бывало только временным. Вскоре ее душу опять охватывала черная ненависть: «Она лишила меня любви! Она обращалась со мной, как с грязной собачонкой».

Но тут Варя неожиданно вспомнила, как скрупулезно графиня заботилась о ее здоровье, когда она ждала ребенка. И это снова показалось ей странным, как и тогда, ведь во всем остальном Елена Павловна не проявляла к ней добрых чувств.

— А не было ли у нее своей корысти? — вслух раздумывала Варя, прохаживаясь по своему московскому дому, оставленному ей покойным супругом. — Только в чем же она могла быть? Ребенок мой родился мертвым, несмотря на все ее старания…

И ее вдруг пронзило: «А мертвым ли он родился?!» Его тельца Варя так и не увидела. Когда бедняжка очнулась от родовой горячки, ей сказали, что ребенка уже похоронили, и даже показали могилку, на которой она плакала часами, пока оставалась в Родниках. Недолго это продолжалось: через пару дней, когда доктор посчитал, что роженица достаточно окрепла, управляющий имением отослал ее назад в Дубровку. Елена же Павловна уехала еще до того, как Варя пришла в себя. К чему такая спешка? И когда у Петровских появился ребенок?

Обуреваемая страстями и догадками, Варя металась по комнатам в поисках решения. В конце концов она пришла к мысли, что необходимо разыскать того земского врача, что принимал у нее роды. Конечно, много лет прошло. Но вдруг какие-то подробности сохранились в его памяти?

И Варя пустилась на розыски доктора. Отыскать его не составило особого труда, но вот делиться с ней какими-либо воспоминаниями старый пьянчужка отказывался до тех пор, пока Варвара Васильевна не достала кошелек.

Не сводя с него жадного взгляда, доктор пробормотал:

— Долги, знаете ли. Детишек кормить надо. Докторское жалованье, сами знаете какое…

«То же самое он говорил, и когда графиня Петровская подкупала его». Варя уже почти не сомневалась в этом, и через пару минут врач все подтвердил. Да, ребенок в самом деле родился живым и здоровым. Кажется, мальчик. Графиня тут же забрала его, а доктору велела объявить матери, что младенец родился мертвым. Даже подобие могилки уже соорудили…

— Как же вы… — начала Варя и тотчас оборвала себя.

В чем упрекать спившегося старика? Ей и самой слишком часто приходилось делать вещи, которые были ей глубоко противны. Обстоятельства вынуждают… И Варвара Васильевна заставила себя щедро вознаградить человека, участвовавшего в заговоре против нее.

Теперь все встало на свои места. И заботливость Елены Павловны, и переезд в Родники, где Варю никто не знал… Все продумала, все рассчитала. О том, что Владимир Иванович мог быть как-то замешан в этом чудовищном преступлении, Варя не хотела даже думать.

— Только не он, — исступленно твердила она. — Он слишком благороден и хорош, чтобы оказаться мерзавцем. Я не верю в это! Не верю…

Все открывшееся требовало от нее немедленно отправиться в Петербург и любыми путями проникнуть в дом Петровских. Увидеть мальчика собственными глазами. Прислушаться к себе: дрогнет ли сердце? И уж тогда решать, что дальше делать. Пока же у Вари не было никаких конкретных планов по этому поводу.

Она написала старому другу Петра Потаповича, князю Ларионову, и просила помочь ей освоиться в Петербурге, свести с людьми, которые могли бы заняться устройством ее выступлений. Титулованный старик все сделал в лучшем виде. В отличие от своего покойного друга князь питал слабость, правда, с некоторого времени чисто платоническую, к женщинам в теле. И Варвара Васильевна оказалась как раз в его вкусе. Князь готов был выполнить любую прихоть этой женщины, которая к тому же оказалась и прекрасной певицей: ее сопрано совершенно очаровало все семейство Ларионовых. Поэтому Варе ничего не стоило уговорить князя ввести ее в дом Петровских. Когда Ларионов заговорил о том, что скоро в семье графа будут отмечать день рождения сына, а это как раз удобный случай представить им новую певицу, Варя вздрогнула: князь назвал день, когда родился ее мальчик. Все совпадало, Петровские даже не удосужились изменить дату.

«Как же графине удалось заставить Владимира принять это и смириться? — пыталась понять Варя. — Как он мог молчать все эти годы? И даже не пытался найти меня, чтобы открыть правду. Не может быть, чтоб он предал меня! Он же был моим первым мужчиной… Единственным возлюбленным».

Перед тем как войти в дом графа Петровского, Варя едва не лишилась чувств — такого накала достигло ее волнение. Она еле держалась на ногах, сознавая, что сейчас наконец увидит своего любимого, их руки соприкоснуться… Узнает ли он ее? Подскажет ли ему сердце, что перед ним прежняя Варенька, отдававшаяся ему так полно и самозабвенно?

Однако гостей встречала графиня. И для Вари самым неприятным стало то, что Елена Павловна почти не изменилась. Ее красота ничуть не увяла, глаза сияли и выглядела она совершенно счастливой.

«Украла у меня все, и счастлива!» Варя чуть не задохнулась от такой несправедливости и едва удержалась от желания по-простому, как принято в деревне, оттаскать более удачливую соперницу за волосы. Но Варя сумела взять себя в руки, и даже оказалась в состоянии поддерживать разговор до того момента, как увидела Сашу. Все в ней сжалось и заныло от боли, когда красивый, улыбающийся мальчик подбежал к ней, чтобы принять поздравления. Он смотрел на нее приветливо, но как на чужую, впрочем, иначе и быть не могло. А Варя так ждала, так хотела, чтобы он почуял родную кровь…

Этого не произошло. Сын только вежливо поблагодарил ее за подарок, который больше предназначался той, что выдавала себя за его мать. Варе хотелось поселить в душе Елены Павловны беспокойство и безотчетный страх. И слова куклы: «Я знаю твою тайну», на ее взгляд, как раз способствовали этому. Ведь графиня хранила свою тайну уже десять лет.

А потом, во время домашнего концерта, Варя наконец-то увидела Владимира Ивановича. Граф не узнал ее. И специально для него Варя не только голосом, но всей своей изболевшейся душой запела ту песню, которая когда-то заманила его на делянку, где ее прятали. Она слышала, как в ее голосе дрожат слезы и тоска, страсть, радость и надежда. И увидела, как граф Петровский вздрогнул и подался вперед. Потрясенный, всмотрелся в ее лицо…

«Разгляди меня прежнюю! — хотелось выкрикнуть Варе. — Ту, что отдала тебе рассвет своей юности! Ту, что любила тебя больше жизни! Ту, которая все еще во мне, под этой изменившейся оболочкой. Не смотри на нее, смотри на меня!»

* * *

И теперь, когда Владимир Иванович поднимался к ней в номер, Варвара Крушинникова молила о том же. Застыв посреди огромной комнаты, она вся трепетала от радости и страха: «Зачем он пришел? Что именно хочет сказать мне? Услышал ли он в моей песне то, что я хотела до него донести? Почему выбежал из зала? Чтобы скрыть слезы? Или не мог больше видеть того, как я изменилась?»

Дверь приоткрылась, и Варя на мгновение закрыла глаза. Когда она вновь их открыла, Владимир Иванович уже стоял перед нею, сняв цилиндр.

— Здравствуй, Варенька, — тихо проговорил он.

И от этих простых слов у нее вдруг выступили слезы и сбилось дыхание. Она прижала к лицу платок, но граф заставил ее опустить руку.

— Не прячь лица… Дай же мне посмотреть на тебя.

— Я стала другой, — выдохнула Варя. — Но это лишь внешние изменения. В душе я все та же…

Он кивнул:

— Я и не сомневался в этом. Я ведь слышал, как ты пела. Такую красоту может родить только чистая душа…

Слезы уже не пощипывали глаза, теперь они струились по щекам, и Варя ничего не могла с этим поделать. Ей хотелось предстать перед графом красивой и уверенной в себе, а душа изнывала от боли.