Нарушив все правила, она устроила Варю в соседней комнате. Маленькой, конечно, зато светлой и уютной — прямо перед окном клены, резные листья которых уже налились солнечным светом, пожелтели, покраснели, радуют глаз. Их комнаты даже дверью соединены, стоит только ключ повернуть… Елене Павловне было необходимо, чтобы девушка все время находилась под присмотром.

Сама графиня теперь занимала не свою бывшую детскую, а комнату родителей, которую сразу после свадьбы велела сделать более светлой, сменить портьеры и обновить мебель. То же Елена Павловна проделала и с остальным домом. Теперь здесь было радостно и современно, даже Владимир признавал, что в Родниках ему теперь нравится больше, чем в его родной Дубровке.

Нянька Елены приковыляла из своей избушки, что находилась неподалеку от барского дома. Теперь Пелагея стала совсем старушкой, но графиня помнила ее мягкие, чуть шершавые руки, которые поглаживали волосы девочки, любившей забираться к няньке на колени и слушать сказки. Пелагея знала их множество и рассказывала неспешно, чуть окая, что казалось Леночке просто волшебным. Ей до сих пор представлялось, что только так и нужно рассказывать всякие чудесные истории, придуманные в народе.

Завидев свою любимую нянюшку, Елена обрадовалась до слез. Пелагея являлась единственной крепостной, к кому молодая хозяйка не только не испытывала брезгливости, но и была привязана всем сердцем. Но, расцеловав старушку, Елена вдруг подумала с тревогой, что от здешних людей тоже не скроешь, что ребенка вынашивает Варя, а не она. А значит, неизбежно пойдут кривотолки и пересуды… Как она может появиться здесь следующим летом уже с ребенком? Елене Павловне, конечно, ничего не стоило заткнуть рот всем своим крепостным, но вот нянюшка Пелагея… От нее не скроешься, и ей не солжешь — она всегда свою любимицу насквозь видела.

— Хороша же ты стала! Всех красавиц, поди, в столице-то затмила? — между тем восхищалась Пелагея, по-свойски тормоша Елену, осматривая ее со всех сторон и откровенно любуясь. — Иди-ка к свечке поближе, дай разгляжу… Настоящая графинюшка, ничего не скажешь. С мужем пожаловала, аль нет?

— Владимир Иванович позднее подъедет, у него еще дела в Петербурге, — стараясь не отводить взгляда, солгала Елена.

Нянька мелко закивала:

— У господ завсегда дела найдутся… Давненько ты у нас не была, матушка. Стосковалась я уже.

Елена опять обняла старушку:

— И я соскучилась. Пойдем с тобой почаевничаем, как встарь?

— И то, — тут же согласилась Пелагея. — Покалякаем о нашем житье-бытье…

Но откровенного разговора не получилось. Елена Павловна все время была настороже, боясь выдать истинную причину того, что привело ее в Родники, и потому держалась холоднее обычного. Хотя ей так хотелось, как в детстве, забраться к старушке на колени, и откровенно поведать той все, что наболело на сердце. А Пелагея словно почуяла, что Елена чего-то недоговаривает, и тоже насупилась, замкнулась. Допивали чай уже в молчании, только изредка перебрасываясь ничего не значащими фразами. Все вопросы о деревенских новостях уже иссякли, а петербургские новости старушку не очень интересовали. Поговорить же о главном Елена Павловна так и не решилась…

— Ну, благодарствуйте, матушка, — сухо проговорила Пелагея, отставив чашку. — Чай, свидимся еще до того, как Богу душу отдам.

— Что ты, нянюшка! — воскликнула графиня. — Рано тебе еще о смерти задумываться!

— Об ней задумываться никогда не рано, — вздохнула старушка. — Вот схожу завтра, молебен за твое здоровье закажу, чтоб твоя-то жизнь впустую не прошла. Чтоб деток тебе Господь даровал… И то, что за жизнь без деточек?

И тут что-то сломалось у Елены в душе. Склонив голову на стол, она зарыдала в голос, как самая обычная баба. Все, что холодной тяжестью лежало на сердце молодой женщины, внезапно растеклось слезами, хлынуло наружу.

Испуганно ахнув, нянька прижала ее голову к своей груди, тихонько запричитала:

— Ничего, ничего, голубушка! Бог даст, все наладится. Чай, муж твой чего натворил?

— Натворил, — простонала Елена Павловна. — Я… я с другой его застала, понимаешь?

— Как не понять? Ох, он — ирод! Чего вздумал? От такой красавицы гулять! Да чтоб ему пусто было!

— Нет! — встрепенулась графиня и быстро отерла слезы. — Не надо о нем плохо… Я люблю его. Несмотря ни на что, люблю. А вот ее — ненавижу!

Нянюшка опять, как бывало в прошлом, поглаживала ее по голове, и Елена затихла, отдавшись простой ласке этих прикосновений. А Пелагея тихонько увещевала ее:

— Ты зла-то в сердце не таи… Эта ревность, уж такая гадюка — жалит и жалит. По себе помню! Уж как я, бывало, Гришку-то своего ревновала! И-и… Ночи не спала, подушку зубами грызла. Он у меня ходок-то еще тот был! Всю деревню, считай, обрюхатил… Сколько парнишек да девок повырастало с такими кудрями, как у муженька моего были.

Елена всхлипнула, обняв ее:

— Ты мне раньше этого не рассказывала…

— Так ты ж маленько еще была! А потом все не до разговоров, как приедешь. То с графом прикатишь, то вообще тебя нет как нет…

— Прости меня, нянюшка, — прошептала графиня. — Ты, наверное, обижалась на меня?

— Да чего обижаться-то? Ваше дело — господское. У вас там балы да разные развлечения… Нешто до меня тебе было?

— Как ты живешь? Не нуждаешься ли в чем? Ты говори, говори, даже не думай утаить от меня!

Нянюшка дробно рассмеялась, показав беззубый рот:

— Да что мне надо-то, старой? На печи лежать да кости греть. Ноют, проклятые, день и ночь.

— Я вызову тебе врача, — загорелась Елена. — Как здесь местный доктор? Свое дело знает?

— Как горькую пить, он знает, — проворчала старушка. — Сказывают, большой он любитель этого зелья. Ну, да мужики они все одним миром мазаны! Только самогонку жрать да по бабам бегать. Мой, Царство ему Небесное, таким же был. Всю мою молодость испохабил, ирод…

— А ты ему Царства Небесного желаешь? — удивилась Елена.

Нянька всплеснула сморщенными руками:

— Да как же не желать? Все под Богом ходим, прощать надо друг дружку. А то, пока тут на усопшую душу кто зло держит, и там ей покоя не будет. Отмаялся уж, так пусть отдохнет тама…

Елена жестко усмехнулась:

— Отчего же он так маялся, если только водку пил да гулял? Это ты с ним всю жизнь маялась!

— Так моя ж доля бабья такая, — вздохнула Пелагея.

«Нет, ей нельзя рассказывать о том, что я задумала, — поняла Елена. — Она будет уговаривать меня смириться да Бога молить. Я это все уже прошла… Если я сейчас не воспользуюсь создавшимся положением, то ребенка у меня никогда уже не будет. Не я это закрутила, но сама распутаю так, чтоб все при своем остались. Кроме Варьки. Ну, да она сама виновата! Хотя и ей, может, только в радость будет от младенца избавиться. В Дубровку вернется да замуж выйдет. А с дитем ее кто возьмет?»

Эта догадка даже вдохновила Елену Павловну и сняла с ее души тяжесть. Она вовсе не собирается погубить свою соперницу, а ей же и облегчает жизнь. В самом деле, ну зачем Варьке ребенок? Что она с ним будет делать? Куда подастся от позора? А так никто ничего и не узнает. Мало ли зачем увезла ее с собой барыня? Прихоть господская! А потом надоела ей Варька, вот и вернула ее в Дубровку. Все очень даже правдоподобно. Никому и в голову не придет, что девушка успела родить за время отсутствия…

Проводив старушку, Елена Павловна вернулась в свою комнату, кликнула Глашу.

— Что там Варя? Легла?

— Вы же сами ей велели. Спит уже!

— Смотри, чтоб она никуда не отлучалась без моего разрешения.

«А я его и не дам, — заключила про себя графиня. — Придется самой составлять ей компанию, выгуливать ее как собаку. А как иначе? За ней глаз да глаз нужен. Нужно думать, что я для ребеночка стараюсь, чтоб ему свежий воздух поступал. И если она двигается, ему это на пользу, насколько я знаю. Послед не прирастет, или что-то в этом роде».

Когда все приготовления ко сну с Глашиной помощью были закончены, Елена вытянулась на постели и с наслаждением простонала:

— Как же хорошо!

Она снова была в родном доме, где по углам таились детские воспоминания, каждое из которых можно как следует рассмотреть. Но графиня не хотела торопиться. Те долгие месяцы, что ей предстояло провести здесь, необходимо будет чем-то занять.

«Нужно попросить Владимира, чтобы захватил с собой новых журналов да книг, — подумала она, уже засыпая. — Буду читать… Надо связать пинетки, чепчик… надо…»

* * *

Следующее утро выдалось солнечным, совсем летним. Прозрачная паутина на веранде, где Елена Павловна пила чай, поймала яркий луч и засеребрилась, заблестела. Графине подумалось, что она и сама точно так же преобразится, когда прижмет к себе маленького, солнечного «зайчика» — своего малыша.

— Позови Варю, — велела она Глаше. — Она будет завтракать со мной.

— За одним столом? — поразилась горничная.

— А почему бы и нет? — Елена Павловна взглянула на нее надменно. — Что за сословные предрассудки?

Тем не менее Глашу она с собой за один стол никогда не сажала. Но Варя должна была есть под ее присмотром — чтобы вдоволь и только самое свежее, самое полезное. Девка — дура, налопается какой-нибудь гадости, а потом плохо станет. А если ей плохо, значит, и ребенок в этот момент страдает. Елена Павловна уже ненавидела эти приступы токсикоза, которыми Варя мучила «ее» малыша. И саму Варю ненавидела…

Когда девушка, смущаясь, уселась за стол и спрятала руки, Елена Павловна пристально вгляделась в ее порозовевшее после сна лицо, черты которого были тонкими, совсем не крестьянскими. Опущенные длинные ресницы казались такими черными, будто Варя намазала их углем, и брови им под стать. Но дольше всего взгляд графини задержался на губах девушки — пухлых, влажных, словно та только что целовалась. Как же Владимиру, должно быть, хотелось целовать эти губы, раздвигать их языком, вбирать снова и снова… Зубы у нее здоровые, белые, это Елена сразу заметила. Таких белых, пожалуй, ни у кого не видела. Наверное, улыбками этой девки ее муж так и упивался, смехом наслаждался, когда валялись в постели.