Дождь лил по-прежнему. Я пересек площадь и подошел к автобусной остановке, досадуя еще сильнее, что оставил свою машину в Кембридже. Расписание, висевшее на остановке, можно было считать фикцией. Теоретически автобус должен был прибыть через двадцать минут, но на практике он мог и уехать двадцать минут назад. Автобусная остановка находилась напротив полицейского участка, где вели расследование по делу о смерти Ребекки. И, стоя под проливным дождем – струйки уже начали стекать мне за ворот, – я вспоминал ту часть следственных материалов, которые касались второй миссис де Уинтер.

Процесс шел уже по накатанной версии до тех пор, пока вдруг не дошла очередь до свидетельских показаний судостроителя Джеймса Табба. Отстаивая свою профессиональную честь, он привел доказательства, что яхта затонула не потому, что буря бросила ее на рифы: на обшивке не нашлось такого рода пробоин. Яхта пошла ко дну, потому что кто-то открыл кингстоны и проделал отверстия в днище.

Максим де Уинтер затруднился дать ответы на вопросы, с которыми к нему обратились для разъяснения. Более того, они вызвали у него смятение, что видели все присутствовавшие в зале. В ту минуту его вторая жена упала в обморок. Все внимание переключилось на нее, и Максим де Уинтер получил время на то, чтобы прийти в себя и подготовиться к дальнейшему опросу. Обморок случился в столь нужный момент, что я нисколько не сомневался: она знала, что ее муж виноват, и пришла ему на помощь. Можно ли ее таким образом считать соучастницей или эта женщина – образец невинности, как считали многие обитатели Керрита?

Получив из Канады враждебный ответ на свой запрос, я с сожалением понял, что выяснить правду насчет ее будет так же трудно, как и выяснить правду о Ребекке. Глядя в ту сторону, откуда должен был подойти автобус, я не заметил, как возле меня остановилась машина и пожилая женщина махнула рукой, приглашая меня сесть. Это была Джоселин Бриггс, которая ездила в Лэньон к друзьям.

– Купила шляпу, – объяснила она, – да заодно набрала и массу всякой мелочи. – Пакеты и сумки в самом деле занимали все пространство на заднем сиденье. – Да вы промокли до нитки! До чего противная погода – я как раз собираюсь зайти выпить чашку кофе. Вы не присоединитесь ко мне? А потом мы подбросим вас до Керрита…

В первую секунду я собирался отказаться, но, когда сообразил, что под словом «мы» подразумевается Джеймс Табб, тотчас согласился.

Зальчик в «Голубом чайнике» был забит до отказа, поэтому мы прошли в заднюю половину кафе – пристройку, где народу оказалось поменьше, и сели за столик, покрытый кружевной скатертью. На окнах висели кружевные занавески, а на полках стояли чашки, блюдца и десертные тарелочки, расписанные букетиками роз. Престарелая официантка в кружевной наколке и фартучке принесла нам домашнее печенье и чашки с ароматным напитком. В этом уютном мирке я чувствовал себя, как иностранец за границей, но зато именно здесь Джоселин сообщила мне нечто такое, что заставило меня забыть и о неловкости, и обо всем на свете.

До того мне никогда не удавалось разговаривать только с одной из сестер. Обычно они встречали меня вдвоем. И вот сейчас я обнаружил, что Джоселин, когда строгая сестра постоянно не одергивала ее, способна на большую откровенность. К тому же она была более мягкосердной, это я всегда ощущал, и склонной сочувствовать другим. А сегодня я открыл и другие свойства ее характера: у нее было сильно развито чувство материнства.

Выпив кофе, она засыпала меня расспросами:

– А теперь, дорогой мой, признайтесь, чем вы огорчены и обеспокоены – это из-за полковника Джулиана или из-за дорогой Элли? Я уверена, что Артур поправится, он очень волевой человек… Элли сказала, что обследование, которое он должен сегодня пройти, всего лишь рутинная процедура – так положено делать, и ничего более…

Она помолчала, но я понимал, что она не удовлетворена объяснением, которое сама дала за меня.

– Как печально, – с рассеянным видом продолжила она все тем же теплым тоном. – Элли такая сильная натура. И очень самоотверженная. К сожалению, отец – человек сложный и трудный в общении. С ним очень непросто, думаю, что вы и сами успели это заметить. Но его беспокоит ее будущее, конечно, так же, как и нас. Что произойдет, когда он умрет? Ведь мы должны быть реалистами и понимать: рано или поздно это все же случится – мы все там будем.

Она негромко вздохнула и покачала головой:

– Видите ли, если что-то случится с Артуром, что делать бедной Элли? Жить одной в таком большом доме? Скорее всего, «Сосны» придется продать – и на его месте выстроят какое-нибудь современное здание. Я говорила Элинор: «Надеюсь, мы не доживем до этого момента и не увидим перемен». – Она похлопала меня по руке. – Будем надеяться, что это случится не столь скоро. Расскажите мне про вашу поездку в Лондон, что там вас так огорчило?

Немного помедлив, я, непонятно по каким причинам, быть может, под влиянием симпатии и мягкости, или давней моей приязни к ней, или общей атмосферы благожелательности, царившей в кафе, выложил все. Я был намного откровеннее, чем до сих пор, и даже объяснил, почему так упорно занимаюсь этими поисками, почему они так задевают меня, как значимы для моего самоощущения и о том разочаровании, которое я испытал уже не раз, упираясь в тупик. Я не рассказал всего, но Джоселин многое угадала. Она слушала предельно внимательно и ни разу не перебила меня.

А когда мое сбивчивое эмоциональное повествование подошло к концу, Джоселин вздохнула:

– Мы с Элинор с самого начала догадывались, как много это значит для вас и что это такое – попытка воскресить мертвых, расспрашивая о прошлом. Мы отчасти пережили нечто подобное с Элинор, когда попробовали восстановить собственную семейную хронику: в семье многое скрывают друг от друга, и не всегда возможно добиться правды. Вам подсовывают мифы и легенды, которые вы слышали в детстве и поверили им, а потом… Впрочем, это не имеет значения.

Она отвернулась, и я подумал: интересно, о ком она пыталась навести справки в своей семье. «Воскрешение мертвых», как она верно сказала, – вот чем я занимался все это время.

– Даже если вы найдете миссис Дэнверс, – продолжала Джоселин, – что вам это даст? Конечно, у нее еще могут оставаться какие-то вещи, принадлежавшие когда-то Ребекке, но я не уверена, что разговор с ней поможет вам. Эдит всегда отличалась странностями. Моя сестра относилась к ней, как к своего рода вампиру, поскольку Эдит никогда не жила своей собственной жизнью и словно бы подпитывалась энергией Ребекки. Для нее существовала одна тема для разговора – Ребекка. Говоря о ней, она переживала неестественное воодушевление, словно наркоман, получивший свою дозу. Только в такие минут она оживлялась… Правда, надо сказать, Эдит Дэнверс с детства отличалась странностями.

Слова ее поразили меня как гром среди ясного неба. Ни в ее словах, ни в словах ее сестры никогда не проскальзывал даже намек на то, что они знали Эдит Дэнверс до ее приезда в Мэндерли.

– С детства? – невольно повторил я следом за ней.

– Да, ведь она начинала служить у нас. Поступила одной из горничных к маме. Мы тогда жили в «Сант-Винноуз», – запнувшись, продолжила Джоселин. – Но задержалась у нас недолго, маме она чем-то не приглянулась, да и остальная прислуга не ладила с ней. Эдит исполнилось лет шестнадцать или пятнадцать, она была ненамного старше Элинор. И мама взяла ее, так сказать, на пробу, поскольку любила ее мать.

– Она знала мать Эдит? Миллисент Дэнверс?

– Конечно, и очень хорошо. Миллисент служила у нас долгое время и ушла только после того, как вышла замуж – она уже была в годах – и переехала в свой дом, который после смерти мужа стала сдавать приезжим. А до того как обзавелась своей семьей, служила у нас няней и даже ухаживала за моей мамой: старшей из сестер Гренвил. Кроме моей мамы, Евангелины, была еще бедная Вирджиния, которая вышла замуж за Лайонела де Уинтера и очень рано умерла, а еще младшая – Изольда. Сестры славились своей красотой. И есть даже известная картина художника Сарджента, на которой изображены они все вместе. Картина называлась «Три грации». Она висела в Мэндерли и очень нравилась Максиму. Благодаря Сардженту остался лишь один портрет его матери, вместе с сестрами. Ребекка тоже, помнится, восхищалась им. Как жаль, что он сгорел. – Джоселин горестно покачала головой. – Таким образом, Миллисент вырастила всех сестер, моя мать обожала ее. И продолжала поддерживать связь со своей няней, оставалась в курсе всех ее дел после того, как та вышла замуж. Вот почему мама согласилась взять Эдит, правда, как я говорила, это ничем не кончилось. Девушка отличалась трудным характером. Еще чашечку кофе? А печенье? Вы совсем не едите, а оно такое вкусное.

Она смотрела на меня с простодушным видом, но я все никак не мог осознать всю безыскусность ее признания.

– Миссис Бриггс, – сказал я, – почему вы никогда не рассказывали мне об этом?

– Но вы ведь никогда не спрашивали нас о миссис Дэнверс, – мягко ответила она. – Вы никогда по-настоящему не объясняли, что именно хотите найти, а мы с Элинор не решались вмешиваться. До сегодняшнего дня я не осознавала, насколько важны для вас эти разыскания, вернее, почему они настолько важны для вас. Но теперь многое прояснилось. Хотя вряд ли я сообщу что-то новое. И вряд ли мои рассказы помогут отыскать Эдит…

Джоселин нахмурилась.

– Мне бы только хотелось добавить еще кое-что к сказанному, – продолжала она. – Даже если вам удастся с ней встретиться, не принимайте ее слова слишком близко к сердцу и не особенно верьте ей. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что она никогда по-настоящему не понимала Ребекку. С ее слов создается впечатление, что Ребекка всегда была несгибаемой и жестокой, что она не позволяла никому вставать на ее пути. Но у меня сложилось другое впечатление. Конечно же, Ребекка умела добиваться своего, конечно же, ее отличала сильная воля, но это давалось ей дорогой ценой. Недаром в ее глазах всегда пряталась грусть, как мне казалось. Тонкие люди не могли не ощущать ее, хотя Ребекка никогда ни о чем не рассказывала…