Через некоторое время ее неподвижность и молчание начали беспокоить меня, и я удивленно взглянул на нее. Она просто смотрела на меня своими бездонными, как море, глазами. Может быть, она ворожила? Может быть, это какая-то речная нимфа. Эдвин и Мэй показывали мне книгу с картинками про богов и богинь, читали мне истории о созданиях, которые могут выпрыгивать из воды, которые прячутся в деревьях и бегают наперегонки с ветром. У них были странные имена, которые мне было трудно прочесть, но я запомнил, как они называются. Зефир. Нереиды. Дриады. И я закрыл глаза, чтобы проверить, не исчезнет ли она. А когда снова открыл их, то уже знал ответы на вопросы, которые Ребекка не успела задать мне.

– Сейчас я живу в Шотландии. И мы приехали сюда на каникулы, – проговорил я, продолжая тереть бумагу и искоса глядя на нее. – А до того я жил в приюте. Меня усыновили.

– Я знаю, – ответила она и добавила: – Мэй рассказала мне.

– Мне одиннадцать лет. Обычно в таком возрасте не усыновляют. Почти все хотят усыновить малышей.

– Знаю.

– У меня два имени. Одно, которое дали в приюте. И новое. И снова украдкой посмотрел на нее, чтобы проверить ее реакцию. Мэй говорила, что я должен этим гордиться. Это означает, что меня выбрали, потому что полюбили меня, но я не очень-то верил ее словам.

– Прекрасно, – сказала женщина, слегка запнувшись. – Всем надо время от времени менять имена, как ты считаешь? Имя должно подходить тебе. И когда ты найдешь такое, то можешь оставить его навсегда. Тебе нравится имя Том?

Я задумался. До сих пор мне не приходило в голову примерять имя, словно перчатку или шапку.

– Может быть, – медленно проговорил я.

– Мне кажется, что оно подходит тебе. Как праздничный костюм, так и имя Томас.

Я повертел эту фразу в уме так и эдак. И, наверное, улыбнулся, потому что она тоже улыбнулась. Лицо ее сразу озарилось каким-то особым светом. Протянув руку, она прикоснулась к моей щеке пальцем. Ребекка словно околдовала меня: я перестал смущаться и не отворачивался, пока она смотрела на меня.

– Ты живешь здесь? – спросил я, когда она наконец отодвинулась.

Ребекка засмеялась:

– Здесь. В церкви? Нет, пока еще нет.

Ее взгляд упал на мои руки. Я постоянно грыз ногти, и по краям остались следы от заусениц. Покраснев как рак, я сжал руки в кулаки, чтобы она не заметила моей слабости.

– Я очень часто грызла ногти, – сказала она доверительно. – И у меня были ужасные руки. Мама говорила, что я похожа на каннибала. Она пошла в аптеку и купила какое-то лекарство. Надеялась, что оно будет таким горьким, что я брошу дурную привычку. Но это не помогло. Я так разозлилась, что стала грызть их еще сильнее…

Теперь я, в свою очередь, посмотрел на ее пальцы. Они были тонкие и длинные, с красиво очерченными ногтями, но коротко остриженными. На левой руке у нее было два кольца. И одно из них сверкало, как солнечные зайчики на воде.

– Могу поделиться с тобой своим опытом, – продолжала Ребекка, словно ей было столько же лет, сколько и мне, и мы знали друг друга целую вечность. – Если тебе хочется грызть их, то грызи! И пусть все идут к черту. Но если тебе хочется остановиться, тогда приложи усилие. Если что-то очень сильно хочется, то можно сдвинуть с места горы. Ты способен сделать все, что угодно…

На меня произвело очень сильное впечатление ее «к черту», особенно потому, что она произнесла это в церкви. До сих пор никто не говорил мне о том, что я могу свершить все, что угодно. В приюте только вера могла двигать горы, и поэтому так важна была молитва. Сколько времени я провел в молитвах? Я молился, чтобы меня усыновили, последние семь лет. Но, может быть, я не молился, а просто очень сильно захотел, чтобы это случилось.

– Все, что угодно? – недоверчиво спросил я.

– Все-все на свете, – ответила она. – Например, в детстве я была очень маленькой, и мне казалось, что я никогда не вырасту. А мне очень хотелось стать высокой, и тогда я очень сильно захотела. И выросла за полгода. Как растут растения в горшках. Это очень легко и просто.

– А ты можешь, например, заставить себя читать лучше, если захочешь?

– Проще не бывает. Щелкни пальцами – и у тебя получится.

Я нахмурился. Ее слова вызывали воодушевление, но мне казалось, что мы что-то упустили. Быть может, забыли про господа бога? Я искоса посмотрел на алтарь в синем и золотом, потом взглянул на нее и увидел, что она не так уж уверена в том, что говорит. Может быть, она просто не очень верила в это сейчас. Где-то в глубине души таилось сомнение – печаль поднималась, как прилив.

Я недоверчиво поморщился и указал рукой на надгробие Жиля де Уинтера:

– А как же он? Спорим, ты не сможешь его вернуть. Он ведь умер.

– Нет, ты не прав. – Ребекка вздохнула, не обратив внимания на мой грубый тон. – Ты можешь заставить вернуться и мертвых. Но тут надо быть очень осторожным, Том. Иногда они проявляют себя совсем не так, как ты ждешь. Иной раз лучше оставить их в покое… Что они будут делать тут?

Она говорила очень серьезно, ее выразительные глаза цвета бездонного моря пристально смотрели на меня. И я вдруг ощутил какой-то могильный холод в церкви и вздохнул, подумав про тех мертвецов, что лежали под плитами. Мне кажется, она тоже подумала о них и слегка нахмурилась. И тут вдруг ударили церковные часы. С последним ударом подруга Мэй выпрямилась и протянула мне руку.

– Была рада познакомиться с тобой, Том, – сказала она. – Попроси Мэй как-нибудь привезти тебя ко мне. Я живу в Мэндерли. Мэй знает, где это. Недалеко отсюда. Мы можем поплавать на моей яхте. Она очень надежная и быстроходная. Тебе хотелось бы выйти в море?

Мне очень хотелось оказаться на яхте, и я тотчас обратился с этой просьбой к Мэй. Она явно была рада, что наша встреча с ее подругой прошла хорошо, но к моей просьбе отнеслась как-то рассеянно. Мы стояли на залитом солнцем дворе и смотрели, как скрылась из виду машина.

Я взял руку Мэй в свою, решив, что не стану обижать ее. И еще я решил, что будет лучше, если я заставлю ее полюбить меня, – и, похоже, мое желание сработало. Она вспыхнула от радости и крепко обняла меня.

– Когда мы сможем пойти в гости к твоей подруге и покататься на яхте? – спросил я по дороге домой, а потом неоднократно повторял тот же вопрос.

– Как-нибудь на днях, – неопределенно отвечала Мэй, бросая короткий взгляд на мужа, но потом, похоже, забывала про свое обещание, хотя я продолжал напоминать о нем.

Почему-то всегда оказывалось, что нам не хватает времени, мы все время чем-то были заняты. Но я догадывался, что это уловки. И мне удалось выяснить, что эта женщина вышла замуж за человека, которого звали Максим де Уинтер, – потомка того самого Жиля, фигуру которого я копировал на плите. А еще – что Мэй познакомилась с Ребеккой, когда той было пятнадцать, а Мэй двадцать. И что они жили по соседству в Беркшире. Но больше мне ничего не удалось вытянуть из моей приемной матери.

Как-то раз Эдвин отвел меня в сторону и объяснил, что мои вопросы огорчают Мэй. У нее создается впечатление, что я отдал предпочтение ее подруге.

– Дай ей время, Том, – попросил он. – Мы узнаем друг друга получше. Мэй очень хочет, чтобы ты был счастлив.

Мне не хотелось огорчать Мэй, поэтому я стал обходить неприятную для нее тему. Вскоре наш отдых подошел к концу, мы вернулись к себе домой в Шотландию.

Больше мы никогда не приезжали в Пелинт и даже в Керрит, и я больше никогда не встречался и ничего не слышал о Ребекке. Но наша встреча надолго запомнилась мне, она была такой необычной и завораживающей. Странная подруга Мэй оказалась права: я стал читать намного лучше и уже не казался таким глупым.

Но однажды мне стало ясно, что люди становятся игрушками судьбы. Прямо на первой полосе газеты я увидел портрет Ребекки. Яхта оказалась не такой надежной, как ей казалось, и их обеих поглотило море.

Прошло время, ее тело обнаружили на борту затонувшей яхты. И снова я прочел в газете отчет о проведенном следствии. И вердикт: самоубийство. Последний акт воли, который может совершить человек. Тогда я подумал, что теперь никогда не узнаю, кем она приходилась мне и почему захотела встретиться в тот день. Сомнений нет – это она настояла на встрече. И вынудила Мэй дать согласие.

Задвинутый в дальний угол памяти эпизод очень редко всплывал на свет божий. Но история все же не завершилась, и моя причастность к ней тоже осталась непроясненной. Эдвин Галбрайт – добрейшей души человек – умер, когда я еще учился в школе. Мэй, к которой я привязался всем сердцем, последовала за мужем через два года после обширного инфаркта. И когда дом в Шотландии наконец продали в прошлом году, я перебирал ее личные вещи и обнаружил письмо, которое Мэй, наверное, сожгла бы или порвала на кусочки, если бы смерть не настигла ее так внезапно.

Я до сих пор ношу листок при себе. Сидя под свадебным деревом, я снова развернул и перечитал его. Обратный адрес: Тайт-стрит, Лондон. Дата – 1926 год. Это письмо Ребекка написала вскоре после свадьбы, за несколько месяцев до нашей встречи с ней.


Дорогая Мэй!

Хорошо, что мы увидимся завтра, потому что меня так опечалило твое сообщение: для женщины непереносима мысль, что ей не суждено родить ребенка. Но ведь это не означает, что ты должна лишить себя радости материнства? Ведь ты можешь усыновить ребенка, чтобы заботиться о нем и любить его. Уверена, что Эдвин не станет возражать, если ты решишься на это.

Так получилось, что я узнала про мальчика, который мечтает о том, чтобы его усыновили. Он сейчас живет в приюте недалеко от Лондона – место ужасное. Его подкинули в младенческом возрасте, мальчика там и окрестили. Он оказался в числе тех, кого крестили на букву Т, – и его назвали Теренс. А фамилию в приютах часто дают по цвету: Блэк, Брайн, Уайт. Его фамилией стала – Грей, но мне кажется, ему больше подходит фамилия Галбрайт.