Приступы пессимизма, наверное, были бы реже, если бы у меня было с кем поговорить по душам, с кем бы я мог посидеть за рюмкой в конце дня. Если бы здесь вдруг оказались мои кембриджские друзья, если бы Мэй еще была жива, я бы не ходил с таким подавленным и унылым настроением, какое иной раз нападало на меня. Но в Керрите я никому не мог довериться, и поэтому меня охватывало чувство одиночества.

Это не одно и то же – оставаться одному или оставаться в одиночестве. В приютах я очень быстро научился ценить возможность уединиться, остаться наедине с собой. Если ты целый день проводишь среди таких же, как ты, подростков, если любое действие ты совершаешь вместе с другими, на глазах у них, если ты ложишься спать и слышишь колкости, которые отпускают в твой адрес, и просыпаешься от того, что кто-то дразнит тебя, то возможность побыть одному очень скоро начинаешь воспринимать как величайший подарок. И таковой она осталась для меня навсегда.

Между желанием обрести уединение и чувством одиночества – огромная дистанция, как я выяснил на своем примере. Но теперь-то я не ребенок, слава богу, и не тот замкнутый, подозрительный молодой человек, который впервые появился в Кинге. Сейчас я нуждался в друзьях и даже способен был признаться в том самому себе. Я настолько продвинулся вперед, как считает Ник, что стал нормальным человеком, хотя осталось еще несколько «непроветренных комнат», добавлял он. «Ты уже почти научился говорить с людьми, как с людьми, а не роботами – это уже громадный скачок. И вскоре сможешь окончательно «развить эмоциональные мускулы», шутливо уверял он меня.

«И, быть может, мне удастся развить их скорее благодаря полковнику Джулиану, – подумал я, приблизившись к его дому, – если стану с ним более открытым. Хотя это и трудно, надо будет попробовать уже сегодня». Я полюбил старика и с нетерпением ждал встречи. Он пообещал открыть все коробки и ящики, чтобы отыскать письма, которые собирался показать мне. Трудно сказать, содержал ли «архив», как он называл его, что-то полезное, или там накопился бессмысленный хлам. Мне достаточно было бы только пробежать по его подборке одним глазом, чтобы понять, есть ли в них жемчужное зерно. В особенности я надеялся извлечь что-то в том случае, если он отыщет затерявшиеся куда-то папки, где лежали записки Ребекки и письма Максима.

Даже после того, как мы заключили договор и я считался его помощником, он не мог позволить мне рыться в его бумагах. И прежде чем показать мне очередную «драгоценность», он непременно сначала должен рассмотреть это сам. Но он уже больше доверяет мне, и сегодня будет сделан первый шаг дальше. При мысли об этом мое настроение заметно улучшилось. Но это длилось недолго.

Меня встретила Элли и, проводив на кухню, сообщила, что отец с утра оделся, хотел разобрать бумаги и коробки, но вскоре впал в раздраженное состояние, она уложила его в постель, и полковник заснул. Наверное, мне не удалось скрыть своего разочарования. Умевшая все подмечать Элли тотчас угадала мои чувства и тоже расстроилась, но сумела не подать виду.

– Не огорчайтесь, – попросила она с улыбкой, – отец очень хотел повидать вас, но, если вы поговорите со мной пять минут, это будет не такой уж большой потерей времени. Я приготовлю кофе, и мы попьем его в саду – сегодня такой чудесный день. Пожалуйста, не торопитесь так. У нас не было возможности поговорить наедине с того дня, как мы вернулись из Мэндерли.

Элли приготовила кофе, а я взял чашки, на которые она указала, и поставил их на поднос. У них была очень уютная кухня. Возникало впечатление, что в ней ничего не менялось годами. Наверное, с самого детства Элли. И я даже мог явственно представить, как она сидела за столом вместе с братом и старшей сестрой. Все, что касается семейных отношений, глубоко задевает меня.

На столе лежала сложенная воскресная газета и книга, которую Элли, очевидно, читала перед моим приходом. Мне захотелось посмотреть, что она читает, но для того, чтобы увидеть заглавие, надо было отодвинуть газету. И я дождался момента, когда она повернется ко мне спиной. Не знаю, что я ожидал увидеть: какое-нибудь дамское чтиво – любовный роман или Джейн Остен, которую ей могла вручить тетя Роза, или же Шарлотту Бронте. Но это оказался роман Камю «Чужой». Я быстро подвинул газету на место.

Мы вышли в сад, прошли мимо араукарии, спустились к террасе и прошли в ее дальний конец. Звонили колокола, призывавшие на службу. Из-за легкого ветерка, дувшего с моря, яхты, стоявшие на якоре, ритмично покачивались, словно исполняли какой-то своеобразный танец. Вид гавани оставлял впечатление покоя и радости. Время и пространство вдруг расширились, и все, что мне помнилось, вместилось сюда, включая и удаленный отсюда домик Мэй и Эдвина. И я полюбил Керрит всей душой, потому что он связался по ассоциации с первым истинным ощущением свободы и счастья в моем детстве.

Элли, как кошечка, наслаждавшаяся солнцем, села на невысокую каменную стену, подобрала под себя ноги и тоже стала смотреть на воду. И я никак не мог решить, то ли она настолько изменилась за тот месяц, что я впервые увидел ее, то ли я взглянул на нее другими глазами.

Какое-то время я, глядя на нее, видел только дочь полковника Джулиана, и ничего более. Прошло немало времени, прежде чем я заметил, какая она привлекательная девушка, хотя в ее облике было что-то мальчишеское. Наверное, то, что была тоненькая, как подросток. А сегодня она еще и подобрала вверх мягкие каштановые волосы, так что лицо оставалось открытым. На ней были блузка с короткими рукавами и узкие брюки, туфли она сбросила, и я мог видеть ее ступни – маленькие и узкие. Свет слепил ей глаза, и она надела солнцезащитные очки. И тотчас ее лицо опять изменилось. Оказывается, для меня очень много значит, вижу я выражение ее глаз или нет. У нее чудесные светло-карие глаза. Очень искренние… А сейчас она спрятала их за дымчатыми стеклами, и я сразу смешался, потому что не понимал, как разговаривать с нею.

Элли снова со свойственной ей проницательностью угадала мое состояние и, чтобы облегчить мне положение, сама взяла инициативу в свои руки, начала рассказывать, насколько лучше стало отцу. А я задумался о том, как мало знаю про нее. Сестры Бриггс рассказывали мне, что в детстве Элли была умной девочкой, и все считали, что она пошла в тетю Розу. Элли заняла первое место в Гиртон-колледже и поехала изучать литературу в Кембридж. Но ее мать заболела, и Элли была вынуждена прервать свое образование и начала ухаживать за ней. А теперь ухаживает за отцом. И я не мог понять, жалеет ли она о том, что посвятила свою жизнь другим. Мне показалось, что нет. В ее характере не чувствовалось оттенка горечи и сожаления о своей судьбе. Она была щедрой, умной, преданной и заботливой. И ее тонкие замечания в первое время поражали меня. Воспринимал бы я ее иначе, если бы она закончила Кембридж и получила докторскую степень? Я понял, что да, и устыдился собственных мыслей. Теперь я знал ее лучше и понимал, что долго недооценивал.

– Мне бы хотелось вам сказать насчет моего отца, – начала Элли после короткой заминки. – Нет-нет, не по поводу его здоровья. Мне бы хотелось, чтобы вы не осуждали его.

Я удивился: если бы Элли знала меня лучше, она бы поняла, что я никогда и никого не осуждаю.

– А почему вам кажется, что я могу его осуждать?

– Можете. Многие из тех, кто приходил сюда, только тем и занимались. И журналисты в том числе, что чрезвычайно огорчало отца. Он научился мириться с этим, но вы ему нравитесь, это делает его уязвимым. Как вы уже могли бы, наверное, заметить, он очень гордый и никогда не оправдывал себя. Поэтому я и хочу заранее защитить его.

– Элли, вам не придется…

– Мне хочется, чтобы вы поняли. Многие обвиняют отца за то, что он не стал добиваться правды, что он многое утаил. Вам это, наверное, уже успели сказать. Да и статьи в газетах вы читали, как и дурацкие книги. Там написано, что расследование не довели до конца. Но все, что болтают и что написано, такая чепуха! Некоторые пытаются уверить остальных, что свидетельство о болезни Ребекки – подложное и что это дело рук моего отца. Так вот, это неправда. Только благодаря отцу удалось отыскать врача, к которому обращалась Ребекка. Ее болезнь оказалась неизлечимой. Надеюсь, в этом вы не сомневаетесь. Доктор Бейкер написал письменное заключение, и я его видела.

– Ни на секунду не сомневался в этом, Элли. – Я замолчал, выбирая подходящие слова. Она готова была защищать отца до последнего, и я ступил на зыбкую почву. Полковник сам обвинял себя в том, что не был безупречен. Имею ли я право указать Элли на это? И решил, что могу. – Я часто спрашивал у полковника Джулиана, – нерешительно начал я, – ведь очень многое в этой истории осталось невыясненным. Что он сейчас думает? Кого винит в глубине души?

Она посмотрела на меня взглядом, выражения которого из-за темных очков я не смог разобрать. Быстро опустив ноги, Элли достала пачку сигарет из кармана. До сих пор я никогда не видел ее курящей, но в отсутствие отца я вряд ли перебросился с ней за все это время парой фраз.

– В глубине души? – спросила она, закуривая, и снова посмотрела на меня. – В душах людей трудно что-либо прочесть. Но он знает. Он, вне всякого сомнения, знает. Не с самого начала – какое-то время отец пребывал в уверенности, – как и все остальные, – что произошел несчастный случай. У него не возникло никаких подозрений, когда нашли тело какой-то утопленницы и Максим опознал в ней Ребекку. Он очень – опять же, как и все, – сочувствовал Максиму.

Элли выпустила дым.

– Только позже, когда Максим вернулся из-за границы с женой… Это вызвало скандал. Мама была в шоке. И сестры Бриггс тоже. Многие местные жители были потрясены, я думаю. Видите ли, они все считали, что Максим обожал жену. Но ее тело еще не успело остыть в могиле – как повторяла Элинор, – а он уже вернулся из Франции с девочкой-невестой. Как в «Гамлете» – вы понимаете, что я имею в виду?