Васубхути сказал Вриндамале:

— Что такое ты говоришь? Дитя, домашние беды не для чужих ушей. Верный слуга своего господина обязан быть нем. Я догадываюсь, как страдает и терзается Мурадеви, зная, что если бы другие жены не возвели на нее напраслины, то сегодня ее сын, а не Сумалья был бы наследником престола, Но ты нигде и никому не должна открывать этой тайны. Верный слуга держит открытыми глаза и уши, но уста его должны быть крепко-накрепко закрыты. Никому не смеешь ты открывать такой тайны, одному только твоему наставнику.

Вриндамала молча выслушала все, что сказал ей Васубхути и ответила:

— Благостный! Я выслушала твое наставление и со смирением спрячу его в своем сердце. Но я пришла к тебе с просьбой о помощи. То, что я поведала тебе, я не доверила до сих пор ни одному человеку. Сегодня же я не могла больше молчать. Если ничего не изменится в ближайшее время, может случиться несчастье: либо другие узнают, что говорит и думает моя госпожа, и донесут радже, либо она убьет себя. Ты мой наставник. Не ты ли учил меня, что если кому-то грозит гибель и в наших силах помешать этому, то наш долг — сделать все? Поэтому я пришла к тебе за советом. Я уверена, что если все останется как есть, то либо умрет моя госпожа, либо беда случится с кем-нибудь другим. Но я не знаю, как помешать этому. Я пыталась образумить госпожу, но все напрасно. Вот я и пришла просить помощи.

Васубхути не хотел, чтобы она рассказывала о своем деле при Чанакье, и он взглядом и голосом старался дать ей это понять. Но то ли женщина решила, что Чанакья, как и она, тайный ученик Васубхути, то ли не могла больше сдерживать себя, но только она без утайки все открыла монаху в присутствии Чанакьи. Не пытаясь больше остановить ее, Васубхути сказал:

— Дочь моя Вриндамала! Если твоя госпожа не в силах вернуть покой душе, приведи ее сюда. Что еще могу пока сказать? Я очень удручен твоим рассказом. И подумаю еще над ним, и тогда, может быть, смогу помочь тебе. Приди ко мне завтра. Только запомни хорошенько: никто не должен знать того, что ты мне рассказала, даже сама с собой об этом не говори. Зная госпожу по твоим рассказам, я думаю, что от нее зависит будущее нашего города. По-видимому, она необычайно злопамятна и мстительна. Сколько лет прошло, как погубили ее младенца? Лет пятнадцать — семнадцать?

— Шестнадцать. Но сегодня госпожа была в такой тоске и отчаянии, словно это злодейство совершилось только вчера.

— Да, — тяжело вздохнул монах, — не знаю, чего хочет всевышний. Ты теперь ступай и приходи завтра.

Вриндамала ушла, а монах все сидел молча, задумавшись. Чанакья тоже не вставал с места: ему хотелось узнать подробнее обо всем услышанном. Сразу начать расспросы было неудобно, поэтому он тоже молчал.

Вдруг монах еще раз тяжело вздохнул и многозначительно сказал гостю:

— Благородный брахман, может быть, ты не поверишь, но в нашей «Махапариниббанасутте»[44] есть предсказание, что три бедствия обрушатся на Паталипутру: пожар, наводнение и междоусобная война. Уж не приближается ли третье? Если раджа и министры не возьмутся за ум, так оно и будет. Мурадеви — царевна, дочь раджи киратов, но ее объявили шудрянкой и плод, зачатый в ее чреве Дхананандом, — нечистым; младенца отняли у матери и убили в гималайском лесу. Может быть, это злодейство и станет причиной страшной усобицы, предсказанной в нашей священной книге.

Нечего и говорить, что Чанакья с величайшим любопытством и заинтересованностью выслушал эти слова буддийского монаха.

РАЗДУМЬЯ ЧАНАКЬИ

Пока монах Васубхути говорил, в голове Чанакьи, мелькали разные мысли. Итак, мало того, что в царской семье обстоятельства сложились в пользу дела, ради которого он оставил свою обитель и явился в этот город. Теперь ему представился случай, который поможет разжечь огонь раздора в доме раджи. Что еще требовалось нашему брахману? Его проницательному уму не стоило труда связать рассказ монаха о сыне Мурадеви с историей Чандрагупты. Это совпадение наполнило его радостью. Однако он не спешил торжествовать победу. «Нет, — остановил себя брахман, — прежде нужно убедиться в правильности своих выводов, а тогда уж решать, что делать: радоваться или скорбеть. Преждевременная надежда часто бывает причиной жестоких разочарований».

И, подумав так про себя, Чанакья обратился к Васубхути:

— Досточтимый монах, я почти ничего не знаю об этом городе, ведь жил все время в своей обители на берегу Марудвати в Гималаях. Паталипутра — великий город, далеко идет слава о его правителе. Потому я и пришел сюда искать могучего покровителя и надежное пристанище. Мне горько слышать, что в царской семье нарушен мир. В доме, где начались раздоры, долго не задержится Лакшми[45]. Конечно, все это меня не касается. Но расскажите мне, благостный Васубхути, кто такая Мурадеви? И кем и за что был убит ее сын? Простите мое любопытство, но раз уж я все это услышал, то, зная подробности, смогу, быть может, своими молитвами утишить пламя вражды и вернуть мир в царскую семью.

Монах с улыбкой ответил:

— Благородный брахман! Как поведать тебе всю истину? Слава Паталипутры не столь заслуженна, как это кажется вам, живущим вдалеке от нее. Раджа Дханананд переменчив нравом, вспыльчив и непоследователен, часто несправедлив и живет больше не своим, а чужим умом. При нем много министров и советчиков, но такова непостижимая воля провидения, что большинство из них — глупцы и корыстолюбцы. А их разумением вершатся все дела. Мурадеви была когда-то в большой милости у раджи. Тот и минуты не мог прожить без нее. Естественно, все другие жены раджи воспылали к ней ненавистью и всячески старались навредить ей. К тому времени, когда главный военачальник Бхагураян передал радже свою пленницу Мурадеви и тот, воспылав любовью к необыкновенной красавице, взял ее в супруги, ни у одной из жен Дханананда еще не было сына. В случае рождения мальчика Мурадеви первой подарила бы радже наследника. И этого не смогли пережить ее соперницы. На нее наговорили, что она распутница, дочь рабыни, принадлежавшей радже киратов, и что она скрыла свое низкое происхождение. Дханананд, долго не раздумывая, приказал бросить ее в темницу, а ребенка, когда он появится — сына ли, дочь ли, — предать смерти. Кто посмеет воспротивиться воле раджи? Все было сделано точно так, как он повелел. С тех пор прошло много лет. Несколько дней тому назад принц Сумалья, как старший из сыновей Дханананда, был торжественно наречен наследником престола. По случаю праздника Мурадеви была освобождена вместе с другими помилованными и по приказу раджи снова заняла свои покои, наравне с другими царскими женами. Но эта милость нисколько не обрадовала несчастную. Вот только что Вриндамала рассказала, что ненависть и месть жестоко терзают ее дух. Да просветит совершенный Будда ее разум! Если примет ее душа нектар божественного назидания, я освобожу ее от страстей и страданий этого мира и укажу путь к обретению нирваны. Тогда, быть может, она забудет о своих врагах и захочет принять обет отшельницы, отрекшись от мирских привязанностей и желаний.

Брахман слушал молча, ничем не выдавая собственных мыслей. Только когда монах заговорил об обете отшельничества, он едва заметно улыбнулся. Однако ограничился ничего не значащими словами:

— Всё во власти божьей. Чего он пожелает, то и свершится. А что можем мы противопоставить его воле?

С этими словами он поднялся, чтобы уйти на ночлег в храм Кайласанатха. То ли потому, что уже настала глубокая ночь, то ли оттого, что монах задумался о чем-то, но он не удерживал более Чанакью. Брахман ушел. В своем саду он бросился на постель из шкуры антилопы, но сон не приходил к нему. Мысли роились в его голове. Теперь для него первым делом было расположить к себе Вриндамалу, чтобы через нее встретиться с ее госпожой. Тогда-то он сумеет разжечь ее тщеславие и сделать орудием в своих руках. Ему казалось, что, связав историю Чандрагупты с судьбой ее сына, он без труда сможет убедить Мурадеви, что Чандрагупта и есть ее сын. «Если Чандрагупта действительно ее сын, тем лучше, — рассуждал брахман, — но, если даже и нет, все равно нужно внушить ей мысль, что она должна помочь возвести на престол этого юного кшатрия. Стоит ей поверить, что он ее сын, не понадобится особых стараний, чтобы исполнить мою клятву. Она отдаст все свои силы осуществлению этого замысла, и, кроме того, на нее можно будет наверняка положиться, не опасаясь, что по ее вине или оплошности интрига раскроется, — ведь этот заговор станет ее личным делом».

Да, видно, в счастливый час пришел он в Паталипутру. Ведь не прошло и суток — восьми страж, — как в его руках оказалось столько средств и возможностей действовать. Конечно, увидевшись с Мурадеви, он приложит все усилия, чтобы убедить ее, что ее сын жив. Но как устроить их встречу? Вриндамала — вот единственный путь. Однако не стоит говорить с ней при ее духовном наставнике. Надо постараться встретить ее в другом месте. Пожалуй, лучше, чтобы Васубхути вообще ни о чем не знал. Конечно, весьма полезно иметь помощником такого человека — Васубхути вхож во многие дома, у него есть тайные ученики среди знати. Но все же трудно рассчитывать на помощь монаха в таком деле. «Начну лучше с Вриндамалы, — решил Чанакья, — а уж если Васубхути сам обо всем узнает, откроюсь ему, насколько будет нужно, и попрошу помощи».

В таких раздумьях, не уснув ни на миг, провел брахман долгую ночь. Наконец наступил рассвет. Чанакья посмотрел на восточный край неба, кроваво-красный от света зари, и ему показалось, что это заря осуществления его гордых замыслов.

Великой торжественностью дышало начало дня, и брахман сказал сам себе:

«О глубокий, покойный сон! Сегодня ты отказался посетить меня, так не являйся ко мне и впредь, до того часа, пока я своей рукой не возведу Чандрагупту на престол Паталипутры!»

И он приступил к утреннему ритуалу. Он со всем старанием исполнял привычный обряд, но душа его не участвовала в святом таинстве. Все его мысли были устремлены к Вриндамале, Мурадеви и Чандрагупте. Уже заполдень, исполнив долг благочестия, он почувствовал голод. Как и накануне, Васубхути прислал ему от себя кое-что из съестного, и Чанакья уже не пренебрег этим подношением. Принимаясь готовить еду, он пожалел, что не взял с собой хотя бы одного ученика — тогда он избавил бы себя от подобных забот. Но потом подумал, что стоит только освоиться в городе и выказать намерение обучать, как от учеников не будет отбоя.