Хари Апте - Тайна раджи

«Почему у министра столько сомнений на мой счет? — размышлял Бхагураян. — Казалось бы, я не давал к тому повода. Неужели подозрительность и недоброжелательство живут в нем еще с тех пор, как я привез для раджи Мурадеви?»

И тревожные опасения глубоко проникли в его душу. Теперь он думал, что если Ракшас питает к нему столь враждебные чувства, то постарается избавиться от неугодного военачальника. Тогда зачем здесь оставаться? Раджа Дханананд забросил государственные дела, и этот человек заправляет всем, будто он сам раджа, да еще вздумал запугивать других, равных ему по должности! «Интересно, какова же мне цена в его глазах, если он приставил ко мне соглядатая? Какой-нибудь городской вор и я стоим на одной доске! И что это он подозревает всех и вся? Хочет выслать благородного Чанакью, избавиться от него? За что? За то, что тот привел в Паталипутру племянника Мурадеви? Ну нет, министр Ракшас, моя гордость не терпит унижения, и раз так, у Паталипутры нет больше военачальника Бхагураяна. Ах, если бы было правдой то, что нарисовал в воображении благородный Чанакья, если бы и в самом деле остался жив сын Мурадеви! Хороший урок получил бы ты, министр Ракшас. Но прошлое вернуть невозможно. Разве оживет младенец, брошенный на погибель в дикой горной чащобе? И все-таки я найду средство наказать самоуверенного министра».

Проклиная Ракшаса, захватившего в свои руки безграничную власть, вернулся в свой дворец Бхагураян. К ужину он не прикоснулся, потому что есть ему уже не хотелось. И сон не приходил. Всю ночь провел военачальник в тяжелых, мучительных думах и решил, что следует предостеречь Чанакью. Раз первый министр подозревает в чем-то брахмана, бог знает, что он может сделать. Вдруг он в самом деле вздумает нанести ему такое оскорбление — выслать из Паталипутры? Нужно, чтобы Чанакья был ко всему готов. И Бхагураян, твердо вознамерившись отправиться в обитель брахмана, едва дождался рассвета.

Наступило утро следующего дня. День тянулся целую вечность. На закате Бхагураян поспешил к Чанакье. Накануне он чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, поэтому сегодня был особенно внимателен и убедился, что за ним действительно следят. От этого Бхагураян пришел в бешеную ярость и поклялся, что не останется больше в этом городе. На миг ему захотелось приказать своим телохранителям схватить этого дерзкого соглядатая и допытаться, кто послал его. «Стоит только приказать…» — думал он, но подавил в себе это желание, унижавшее его достоинство, и пошел дальше по берегу Ганги. Но в дороге ему в голову пришла новая мысль: то ли не хотел он лишних свидетелей при разговоре с брахманом, то ли была другая причина, только вдруг он остановился и приказал всем, кто сопровождал его, вернуться назад и оставить его одного. Телохранители, слуги, солдаты были удивлены неожиданным распоряжением, но приказ есть приказ и они ушли.

Бхагураян один, подставляя горящий лоб прохладному, освежающему ветру с реки, пришел в хижину Чанакьи. Брахман ожидал его сегодня, но сделал вид, что удивлен его внезапным появлением в неурочное время.

— Вот уж не ждал, — сказал он, — но очень рад приходу такого замечательного воина и государственного мужа.

— А я не могу выразить, как я рад видеть вас и говорить с вами. Теперь я считаю вас своим наставником, судьей в моих делах и помыслах. Но сегодня я пришел не за советом, мне нужно кое-что рассказать вам, а прежде еще кое о чем спросить. Только, ради бога, не гневайтесь и не огорчайтесь из-за того, что я вам скажу.

— Гневаться или огорчаться? О кшатрий, гнев, стыд и огорчение — нищенствующий брахман давно забыл об этой троице. Отвергнув желания и страсти, как можно сохранять эти чувства? Спрашивай без опасения все, что хочешь спросить. Я с радостью отвечу, если смогу. Говори же!

И все же Бхагураян долго не мог начать. Наконец, преодолев мучительные колебания, он произнес:

— Все ли рассказали вы мне о себе? Не осталось ли чего-нибудь такого, о чем я еще не знаю? Если так, расскажите мне все. И тогда я скажу то, что хочу сказать.

Услышав вопрос, Чанакья слегка усмехнулся:

— Видно, кто-то наговорил тебе на меня, после того как мы расстались. Иначе откуда этот вопрос? Да, собственно говоря, я уже догадываюсь… Что еще я могу рассказать, кроме того, что уже известно тебе? Что может скрывать нищий брахман? Нет, не знаю… Мне нечего больше сказать. Может быть, поступим иначе? Если кто-то оговорил меня, признайся, а я отвечу, где в его словах правда, где ложь. Законы политики говорят: если в твоем государстве появился неизвестный, за ним нужно следить, чтобы знать, кто он, чем занят, с кем говорит, куда ходит. Я уверен, что именно так и поступает ваш первый министр. Люди Ракшаса следят за мной. Так и должно быть. Глаза раджи — доносчики и шпионы. Неважно, что место раджи занимает сейчас Ракшас. Он и должен проявлять необходимую осторожность. Меня это не удивляет и не пугает. Чего бояться честному брахману? Я ничего не скрываю. Значит, Ракшас расспрашивал тебя обо мне. Это понятно. Он посылает своих слуг следить за мной, но, как настоящий политик, он никому не доверяет абсолютно. Поэтому, узнав, что ты бываешь здесь, он решил разузнать обо мне от тебя. Так ли я говорю? Верно ли заключил из твоих слов?

Слова Чанакьи произвели на Бхагураяна очень сильное впечатление. Он еще более удивился мудрости брахмана, его умению читать в сердцах и умах людей. Удивление и восхищение так явно были написаны на его лице, что Чанакья улыбнулся и сказал:

— С вопросом твоим покончено. А что же ты хотел рассказать мне? Поспеши удовлетворить мое любопытство.

— Да, да, — кивнул Бхагураян, — сейчас все расскажу. — И он изложил Чанакье все события вчерашнего вечера, с того момента, как оставил пустынь.

Кровь бросилась в голову Чанакье, когда он узнал, что Ракшас не только следит за ним, но уже сумел, видимо, проникнуть отчасти в тайну пребывания его, Чанакьи, в Паталипутре. Или если еще не проник, то, во всяком случае, что-то заподозрил.

«Итак, министр Ракшас, — заключил он, хоть губы его не шевельнулись, — вы сказали первое слово, и теперь между нами началась война. Что ж, пусть будет так. Мы еще посмотрим, кто победит и кто проиграет в этой борьбе».

А вслух произнес:

— Хорошо, кшатрий, что ты мне это сказал. У меня тоже есть кое-что для тебя, но только нужно, чтобы этого никто не услышал. Пойдем отсюда в другое место, где нам никто не помешает.

На следующий день после полудня министр Ракшас удалился во внутренние покои своего дворца и там предался размышлениям. Ему нужно было побыть в одиночестве, поэтому, чтобы никто его не беспокоил, он выбрал самую дальнюю часть дворца и приказал стражнику никого к нему не допускать, кроме некоторых его тайных соглядатаев.

Министр Ракшас был человек величественной внешности — высок ростом, широкоплеч, строен, с гордой осанкой. На всякого, кто впервые видел его, он производил незабываемое впечатление. Благородство внешности вполне отвечало благородству души первого министра: человек безукоризненно честный и бескорыстно преданный своему долгу, он всем внушал уважение и трепет настолько, что никто не посмел бы ослушаться его приказа; однако нельзя сказать, чтобы он пользовался всеобщей любовью. В народе он славился бескорыстием и справедливостью, все знали, что он правая рука раджи и верно служит своему господину. Но при дворе Ракшаса недолюбливали, ему подчинялись, но не почитали его. Слишком много власти, казалось другим придворным, взят он себе, слишком надменно держался в отношении остальных министров и приближенных раджи. Самым обидным для них было то, что он не делал различия в обращении с мелкими служащими и важными сановниками.

Все знали, что у Ракшаса зоркий глаз и длинные руки — в каждом уголке страны были у него тайные слуги. В народе этим были довольны: люди чувствовали себя в безопасности от воров и грабителей, с которыми Ракшас почти покончил в Паталипутре. Но министры и знать терпели это с трудом: ведь и за ними вел надзор первый министр, как за какими-нибудь простолюдинами. Их оскорбляло, что Ракшас не доверяет им, и многие из них таили против него мстительную злобу. Но первый министр ничего этого не знал.

Сейчас Ракшаса больше всего занимали Мурадеви, ее новоявленный племянник и Чанакья. С тех пор как этой отверженной вернули свободу и милость, она обрела непостижимую власть над раджой. Ракшас никак не мог понять, каким чудом она настолько овладела сердцем Дханананда, что тот словно навеки решил поселиться в ее покоях, и теперь ему, первому министру, стало необычайно трудно даже увидеть своего господина. Ракшас страшился этой непонятной власти, что-то недоброе чудилось ему в неожиданной перемене. Он чувствовал, что необходимо как можно скорей вызволить раджу из плена, но не знал, как этого достичь. Мурадеви окружила Дханананда неусыпными заботами и никому не давала возможности остаться с ним наедине: она ни на миг не отлучалась от своего господина, едва являлся какой-нибудь посетитель, и присутствовала при всех беседах раджи со своими подданными. Ракшас уже думал о том, чтобы найти во дворце Мурадеви верного человека, который доносил бы ему обо всем, что там происходит. Он придумал даже план, как через одну из своих рабынь сговориться с какой-нибудь из служанок Мурадеви. Выбор его пал на Вриндамалу. Он слышал, что это самая любимая и доверенная прислужница Мурадеви, и решил во что бы то ни стало сделать ее своей сообщницей. Позвать ее к себе и поговорить; если удастся ее уломать лестью или приказом — тогда задача будет решена. Когда он до последнего слова будет знать все, что говорит радже Мурадеви, он найдет путь, как развеять ее чары. Собственно говоря, Ракшас был уверен, что стоит ему самому поговорить со служанкой, как она сразу его послушается. Ведь она такой же человек, как все, а Ракшас знал свою власть над людьми. Значит, исполнить задуманное — дело нескольких дней.