Лора Эштон - Тайна «Прекрасной Марии»

Он выскользнул из хижины, и его черная кожа растворилась в темноте ночи. Габриэль не думал, что его тоже могут высечь. Он не понимал, заботился ли он сейчас о Селесте, но ему нестерпимо захотелось ее увидеть. Здесь, рядом, были женщины и получше, но он желал встречи только с Селестой. Он хотел этого так давно, что ему порой казалось, что он уже привык к этому чувству.

— Что ты здесь делаешь? — прошептал Габриэль, заметив сгорбившуюся прямо за дверью Селесту, державшую на коленях какой-то предмет, слабо освещенный свечкой, укрепленной на разбитой тарелке. Она тут же спрятала этот предмет под фартук, увидев, как распахнулась дверь в хижину. Габриэль задул свечу, прежде чем это успела сделать сама Селеста.

— Ты не закрыла занавеску.

— Что тебе здесь надо? — спросила она шипящим шепотом.

Ухватив Селесту за руку, Габриэль потащил ее из хижины. — Одна бестолковая баба забыла погасить свечку, и потом у нее долго болела задница.

Селеста хитро улыбнулась.

— Ты прибежал только для того, чтобы спасти мою задницу? — Она по-прежнему держала руки под фартуком.

— Дай сюда это!

Селеста попыталась вывернуться, но Габриэль запустил руки к ней под фартук и заставил ее разжать пальцы.

— Кого ты хочешь околдовать? — Он вертел в руках маленькую фигурку, втайне надеясь, что это его собственное изображение.

Это была грубо вылепленная глиняная кукла с кусочком тряпки вместо штанов, однако лицо ее было вымазано белым мелом, а волосы сделаны из светлой соломы.

Селеста попыталась вырвать фигурку. Габриэль со злобой швырнул ее на землю, и негритянка бросилась вслед за ней.

— Не прошло еще и недели с тех пор, как он здесь появился, а ты уже думаешь, как бы забраться к нему в постель. — Габриэль пристально посмотрел на Селесту.

Селеста крепко держала куклу, спрятав ее за спиной, так, чтобы он не смог до нее добраться.

— Мне не предлагают ничего лучше!

— Неправда! Живи с такими, как ты сама, как тебе и положено!

— Кому это положено?! Моя мать уж точно так не считала, иначе бы я была такой же черной, как ты!

— Я еще не самый страшный, — бесстрастно сказал Габриэль. — Этот последний босс, я знаю, чем ты с ним занималась. Но тогда это могла быть и его затея, а сейчас ты лезешь к нему сама — а так не пойдет.

— Это не твое дело!

— Я хочу, чтобы оно стало моим, разве ты не видишь? — Габриэль схватил Селесту за плечи и сильно встряхнул. — Хватит вертеть хвостом, выходи за меня замуж и не путайся с этим белым!

Селеста наклонилась к нему.

— Тебе, конечно, этого очень хочется, правда?

Она уткнулась лицом в его щеку.

— Ты же знаешь, я не мечтаю ни о чем другом, как только жениться на тебе. — Голос Габриэля звучал хрипло.

Селеста неожиданно оттолкнула его от себя и отбежала в сторону.

— Но, по-моему, ты слишком черен для меня, — ответила она с ехидством.

Габриэль сжал свои огромные кулаки и вновь разжал их.

— А по-моему, ты недостаточно черна для меня, — злобно проговорил он, — и ты не станешь белей, если будешь по ночам лазить в постель к белым. Женщина должна гордиться собой такой, какая она есть. Ты сейчас ничем не лучше любой потаскухи с Рампарт Стрит.

Габриэль резко повернулся на пятках.

Селеста смотрела ему вслед. На ее губах играла легкая улыбка. Она испытывала какое-то непонятное удовлетворение, заставив Габриэля выйти из себя. Ей нравилась не его злоба, а то, что она была способна ее вызвать. Но стать женой Габриэля? Ну уж нет! Она снова будет любовницей надсмотрщика. Селеста крепко стиснула глиняную фигурку мужчины так, что ее грубо вылепленный фаллос безобразно высунулся наружу.

Дэнис бросил Люсьена на кровать и стащил с него сапоги.

— Эбенезер, ты не спишь? — громко крикнул он заспанному рабу, который был у них с братом вместо камердинера и ночевал на соломенном тюфяке в соседней комнате.

— Сплю, — послышался ворчливый ответ, и в дверях появился протирающий глаза Эбенезер.

— Переодень мистера Люсьена в ночную рубашку.

— Вы там проторчали допоздна у этих непутевых Мишле, — бурчал под нос Эбенезер. — Вы же сами сказали: «можешь нас не ждать»…

— Это мистер Люсьен сказал так по собственному почину, — ответил Дэнис, — радуйся, что тебе не придется обдирать кроликов.

— Кроликов? — Эбенезер с беспокойством посмотрел на Дэниса. — Я не работаю на кухне.

— Вот и объясни это мистеру Люсьену, если ему взбредет в голову заставить тебя этим заниматься, — весело сказал Дэнис. — Так что будь доволен, что он лежит пластом.

— Хммм.

Взяв охотничью сумку, Дэнис предоставил Эбенезеру возможность самому вытряхивать Люсьена из куртки и брюк.

В кухне было темно, только в очаге слабо светилась кучка мерцающих углей. Перешагнув через кошку, Дэнис зажег свечу, которую Мио всегда оставляла около двери. Вывалив содержимое сумки на чисто выскобленный дубовый стол, он зажег масляную лампу и, насвистывая себе под нос, начал обдирать кроликов в окружении любопытных кошек.

Тем временем маленький енот, до этого мирно дремавший в кармане куртки Дэниса, завозился там, потом высунул нос и наконец вскарабкался к нему на грудь, цепляясь за пуговицы своими маленькими черными лапками. Кошки разом вытянули к нему шеи и дружно зашипели словно змеи, заставив зверька заверещать в ответ. Дэнис отцепил енота от куртки и усадил на стол поближе к лампе, разобравшись, что это вовсе не «он», а «она».

Дэнис вновь спрятал зверюшку в карман и дал ей холодный бисквит, надеясь, что енот не станет его полоскать, прежде чем съесть. Ему только сейчас пришло в голову, что подарку Дины придется провести эту ночь вместе с ним.

Бедная девочка. У Дины было слишком доброе сердце, чтобы жить в такой семье. Она даже внешне не походила ни на кого из Мишле со своей изящной фигурой и золотисто-каштановыми волосами, цвет которых напоминал опавшие листья. Подумать только, она столько лет хранила все эти жалкие испачканные куклы лишь потому, что их сделал для нее он.

Ободрав и выпотрошив кроликов, Дэнис нарезал кошкам требуху, а мясо сложил в горшок, чтобы отнести его в прохладную кладовку под крышей, где оно не испортится до утра. Услышав тихие шаги на дорожке, вымощенной раковинами устриц, он замер, держась за щеколду. Вскоре Дэнис увидел Харлоу Маккэми, идущего от дома надсмотрщика. Казалось, он просто прогуливался в темноте, сложив руки на груди так, будто ему было холодно.

— Все в порядке?

Маккэми вздрогнул, а потом поднял робкий взгляд, узнав Дэниса в человеке, стоявшем на пороге кухни.

— Да, все хорошо, я просто… не мог заснуть. Сегодня какая-то скверная ночь.

— Да уж. Похоже, через пару часов начнется дьявольская гроза. Смотрите, чтобы она вас не застала на улице, а то моей матушке придется отпаивать вас своим отваром из трав. На свете, наверное, нет более отвратительного пойла.

Маккэми усмехнулся.

— Я помню.

Дэнис весело помахал ему на прощание. Маккэми взглянул на небо. Еще один хороший дождь, и можно будет начинать рубку тростника. Он и так уже колыхался мелкой рябью, словно настоящее море, готовое захлестнуть фруктовый сад и парки.

Теперь, когда сахарный тростник уже не требовалось полоть, высвободившиеся рабочие руки можно было использовать для очистки канав, починки изгородей и плотин. Кроме того, было нужно вывезти кукурузу и хлопок, уродившиеся на более сухих местах. Маккэми долго ломал над этим голову, хотя даты начала наиболее важных работ он заранее записал в специальную книжку.

Где-то в гуще деревьев ухнула сова, и ее крик тут же повторила птица-пересмешник. От внезапного страха Маккэми вздрогнул всеми мускулами. Он знал, почему ему не спалось в эту ночь; его одолевал страх, страх перед призраками, которые внезапно вновь прокрались в его постель.

Все началось с той девчонки возле ручья. Она стояла, наклонившись над камнями, с сеткой для ловли лангустов в руках. Ее лицо обрамляли спутанные волосы, а подоткнутые юбки плотно облегали бедра. Ее платье было расстегнуто почти до самой талии, оно было мокрым, и тонкий ситец прилип к ее неестественно большим грудям, напоминавшим подушки, которые могли поглотить и задушить его. Она облизывала губы и улыбалась, обнажая ряд острых голодных зубов.

Повернувшись, Харлоу бросился прочь, преодолев непроходимые заросли вирджинского вьюна и вновь оказавшись среди сахарного тростника, доходившего ему до пояса. Ее голос преследовал его, дразнил до тех пор, пока ему не показалось, что он доносится со всех сторон. Споткнувшись, он упал, запутавшись в густых стеблях и топча тростник под ногами.

Голос преследовал его, казалось, он хватал его за ноги, и Харлоу снова побежал сломя голову, пока не добрался до края плантации, где свалился на четвереньки с бешено колотящимся сердцем.

В ту ночь его снова стали мучить кошмары: ему снились громоздящиеся друг на друга части женского тела с открытыми ртами и чудовищными грудями; огромные разинутые рты, готовые проглотить его, если он не обратится в бегство.

Его все время преследовал один и тот же кошмар, от которого Харлоу никак не удавалось избавиться. Куда бы он ни отправлялся, он надеялся увидеть что-то новое, однако его преследовали те же фурии. Проснувшись, он чувствовал боль в ноге. Он сломал ее когда-то, еще в детстве, он даже не помнил точно, как это случилось, но после кошмаров к нему всегда возвращалась боль.

Харлоу тяжело опустился в плетеное кресло, которое Мио держала возле кухонной двери, и обхватил голову руками. Он думал, что она умерла. Он сам похоронил ее.

«Люсиль Маккэми, любимой матери». Эти слова были выбиты на ее надгробном камне в Вермонте. Но стоило ему взглянуть на женщину, неважно какую, он сразу понимал, что она до сих пор рядом. Она ждет, пока он согрешит, ждет, чтобы он разозлил ее. Тогда она схватит его и станет бить, из-под ее ночной рубашки покажутся ее отвислые груди и голые ноги, и это будет продолжаться до тех пор, пока мужчина, с которым она была в ту ночь, не прикрикнет на нее и не заставит вернуться в постель.