Виктория Холт - Тайна поместья

Сама галерея была небольшая. На ней, быть может, с трудом поместился бы оркестр из десяти музыкантов, не больше. Ее задняя стена была завешена гобеленом, который явно не снимали уже много лет. Саймон прошел по галерее из конца в конец, простукивая стену, но так как он стучал по гобелену, звук почти не прослушивался. В одном месте он заметил, что гобелен можно сдвинуть немного в сторону, и я замерла от волнения, когда мы увидели скрытую под ним дверь. Однако, когда Саймон открыл ее, за ней оказался всего-навсего пустой стенной шкаф, из которого на нас пахнуло сыростью и пылью.

— Он вполне мог бы спрятаться здесь и пересидеть суматоху, — сказал Саймон, закрывая дверь шкафа.

— Но он ведь тогда появился сверху — с третьего этажа.

— Вы говорите о Люке?

— Да, я имела в виду Люка, — ответила я, отпуская край гобелена, который я придерживала, пока был открыт шкаф.

Саймон пробормотал что-то невнятное, и в этот момент позади нас послышалось какое-то движение, и мы оба, словно воры, застигнутые врасплох, одновременно обернулись назад. В проеме двери, ведущей из галереи в коридор, стоял Люк.

— Ах вот, кто это, — сказал он, — а я уж решил, что к нам пожаловали призраки менестрелей.

Он стоял спиной к свету, и я пожалела, что не могла видеть выражения его лица.

— Плохо, что галерея никак не используется, — сказал Саймон. — Здесь даже воздух какой-то затхлый.

— Она слишком мала для современного оркестра. Когда мы в прошлый раз давали бал, для оркестра сделали специальный помост в холле.

— Мне кажется, если бы музыка звучала с галереи, было гораздо более эффектно, — услышала я собственный голос.

— Да, особенно если это клавесин или псалтерион или на чем там они еще играли в далеком и туманном прошлом. — Голос Люка звучал насмешливо, и я подумала, что это неспроста: сегодня утром он застал меня в библиотеке, а сейчас еще и на галерее менестрелей…

Мы вышли из галереи на лестницу, и Люк вместе с нами пошел в зимнюю гостиную. Там мы все сели у камина и заговорили на какую-то нейтральную тему, но меня не оставляло ощущение подспудной настороженности в этом разговоре, и мне казалось, что ее присутствие ощущает каждый из нас.

В этот вечер ужин должен был быть накрыт в холле. Такова была многовековая традиция, связанная с Рождеством, и она должна была быть соблюдена даже, несмотря на семейный траур.

Длинный, старинный обеденный стол в холле был сервирован с большим вкусом. Пламя свечей в оловянных подсвечниках, стоящих вдоль всего стола, отражалось и играло в начищенных до блеска приборах и хрустальных бокалах, а по огромной белой кружевной скатерти, покрывающей стол, были разбросаны небольшие веточки остролиста. Впечатление дополняли десятки свечей, освещавших холл со стен, и я подумала, спускаясь по лестнице и любуясь на всю эту красоту, что именно так он, должно быть, выглядел и сто, и двести лет назад.

На мне было нарядное платье свободного покроя из темно-серого бархата, с широкими рукавами и с воланами из нежно-зеленого кружева вокруг шеи. Я выписала его к Рождеству из Хэрроугейта и была уверена, что ничего более подходящего к случаю и к моему положению я бы найти не смогла.

Я уже знала от Рут, что, по семейной традиции, обмен рождественскими подарками всегда происходит за ужином, поэтому не удивилась, увидев разноцветные свертки, горками возвышающиеся рядом с, накрыты ми приборами. Я заметила, что имена всех присутствующих были написаны на маленьких карточках, которые указывали каждому из нас, где он должен сидеть. Места были накрыты на довольно большом расстоянии друг от друга, потому что на весь этот длинный стол нас было всего семь человек. Однако, как мне сказал сэр Мэттью, после ужина ожидалось несколько человек гостей, которые вместе с нами будут пить вино в честь праздника. Среди них, как я знала, будут доктор Смит, Дамарис, священник Картрайт с женой и кое-кто из членов их семьи.

Когда я спустилась, Рут была уже внизу и о чем-то говорила с Уильямом, который вместе с двумя горничными хлопотал у столика на колесах.

Увидев меня, Рут сказала:

— А-а, вот и вы. Ну, как вы себя чувствуете?

— Очень хорошо, благодарю вас.

— Я очень рада. Было бы слишком досадно, если бы вам сегодня нездоровилось. Но если вы устанете и захотите уйти к себе до того, как все начнут разъезжаться, вы всегда можете незаметно исчезнуть. Я извинюсь за вас перед гостями.

— Спасибо, Рут.

Она неожиданно взяла мою руку и сжала ее в своей. Это было первым проявлением тепла, которое мне от нее удалось получить за все время. «Вот что значит Рождество», — подумала я.

Вслед за мной в холле появилась Хейгэр. Я смотрела, как она спускалась по лестнице, и, хотя ей при этом приходилось опираться на палку, она все равно выглядела очень величественно. На ней было бархатное платье цвета гелиотропа, который удивительно шел к ее седым волосам. Платье было сшито по моде двадцатилетней давности, что его совсем не портило, и я подумала, что никогда в жизни не видела человека, в облике и манерах которого было столько достоинства, как у Хейгэр. Я была уверена, что многие перед ней трепетали, и меня очень радовало, что мы с ней подружились.

Ее шею украшало изумрудное колье, в ушах были такие же серьги, а на пальце сверкал огромный изумруд квадратной огранки.

Подойдя к нам, она на мгновение приложила щеку к моей и сказала:

— Ну что ж, Кэтрин, мне очень приятно видеть вас среди нас в этот день. Саймон еще не спускался? — Она покачала головой с притворной досадой: — Я уверена, что он тянет время, переодеваясь к ужину.

— Саймон никогда не любил наряжаться ради особых случаев, — сказала Рут. — Я помню, он как-то сказал, что ни один случай не стоит подобных хлопот.

— Да, у него весьма своеобразное отношение ко всему этому, — согласилась Хейгэр. — А вот и Мэттью. Как поживаешь, Мэттью?

Сэр Мэттью в этот момент спускался по лестнице, а за ним я увидела тетю Сару.

У Сары был очень оживленный вид, и она была одета в голубое атласное платье с довольно-таки вызывающим декольте и с игривой отделкой из лент и кружев. То ли благодаря своему наряду, то ли из-за того детского предвкушения праздника, которое легко читалось на ее лице, она вдруг показалась мне намного моложе своих лет.

Она взглянула на накрытый стол и радостно воскликнула:

— Ой, подарки! Это самое интересное, правда, Хейгэр?

— Ты, наверное, никогда не повзрослеешь, Сара, — отозвалась Хейгэр.

Но Сара уже повернулась ко мне.

— Ты ведь любишь подарки, Кэтрин? Разве не так? У нас ведь с тобой много общего, правда? — Обращаясь к Хейгэр, она добавила: — Мы так с ней решили, когда… когда…

Она так и не договорила, и в этот момент на лестнице появился Саймон. Я впервые видела его в вечернем костюме и подумала, что, хотя красивым его назвать было, пожалуй, нельзя, у него, несомненно, была очень незаурядная и изысканная внешность.

— Ага! — воскликнула Хейгэр. — Так, значит, мой внук все-таки решил подчиниться традиции.

Он подошел к ней и поцеловал ей руку, и я заметила довольную улыбку на ее губах.

— Бывают случаи, — сказал Саймон, — когда ничего не остается, кроме как подчиниться.

Мы стояли все вместе в освещенном свечами старинном холле, и вдруг сверху, с галереи менестрелей, зазвучала скрипка. Все тут же умолкли и посмотрели наверх. На галерее было темно, но скрипка продолжала играть, и я узнала мелодию под названием «Свет ушедших дней».

Первой заговорила Хейгэр.

— Кто это? — спросила она.

Ей никто не ответил, но звуки скрипки по-прежнему лились сверху, наполняя холл.

— Я пойду посмотрю, — сказал Саймон, но он не успел дойти до лестницы, как на балконе галереи появилась фигура скрипача. Им оказался Люк, который стоял, глядя на нас сверху со скрипкой в руках, и его длинные светлые волосы обрамляли его бледное лицо.

— Я решил вам спеть серенаду. По-моему, сегодня она будет очень даже кстати, — объявил он и запел приятным тенором, аккомпанируя себе на скрипке:

Закончив, Люк театрально поклонился, положил скрипку и через минуту он уже бежал вниз по лестнице, чтобы к нам присоединиться.

— Очень эффектно, — сухо пробормотал Саймон.

— Ты в точности, как твой дед, Люк, — вставила Хейгэр, — тебе надо, чтобы тобой восхищались.

— А тебе вечно надо на меня нападать, Хейгэр, — со смехом отпарировал сэр Мэттью.

— Я все время говорю, что Люку надо всерьез заняться скрипкой и пением, — сказала Рут, с нежностью глядя на сына.

Вскоре мы уже сидели за столом, и пока Уильям и горничные подносили каждому блюда с едой, мы разворачивали свои подарки. Сара, открывая каждый сверток, как ребенок взвизгивала от восторга, ну а все остальные делали это чинно и вежливо благодарили друг друга.

Среди моих свертков лежал один, который для меня имел особое значение, потому что размашистой рукой на нем было написано: «Счастливого Рождества от Хейгэр и Саймона Рокуэлл-Редверс». Меня, правда, слегка обескуражило, что они сделали мне один общий подарок, и я подумала, что у Саймона для меня ничего не нашлось и Хейгэр просто приписала его имя на своем подарке. Но когда я развернула сверток и открыла оказавшийся там футляр, я была поражена, потому что в нем лежал перстень с рубином, обрамленным бриллиантами. Было очевидно, что это было очень дорогое и при этом старинное украшение, скорее всего, как я догадалась, семейная реликвия Редверсов. Достав перстень из футляра, я взглянула сначала на Саймона, потом на Хейгэр. Саймон пристально смотрел на меня, а Хейгэр улыбалась той особой улыбкой, которой до сих пор она при мне одаривала только своего внука.