Николай Гейнце - Тайна любви

Артист-дилетант жаждал крови.

Он послал вызов графу Белавину, и тот принял его.

Секунданты обоих условились довольно быстро относительно дуэли.

Граф Владимир Петрович соглашался на все, лишь бы поскорей кончить эту глупую историю.

История эта казалась ему действительно только глупой.

Граф не предвидел такого исхода своего увлечения.

И как можно предполагать, что Надежда Николаевна такая ловкая, предусмотрительная, не сумела принять меры, чтобы отвратить подозрение своего мужа.

Можно ли было, кроме того, думать, что существо такое безличное, каким казался муж г-жи Ботт, вдруг превратился в мстителя, алчущего крови оскорбителя своей чести.

Обольстители не всегда встречают на своем пути розы, на нем зачастую чувствуются и шипы.

Светский кодекс узаконивает своеобразную нравственность: он разрешает обманывать жену, бросать ее с детьми на произвол судьбы, нарушать обязанности мужа и отца, оправдывая все это даже народной мудростью, выразившейся в пословице: «быль молодцу не укор».

Но в то же время тот же светский кодекс требует, чтобы соблазнитель был прежде всего джентльменом и принимал бы на себя всю ответственность за совершенное.

Ты сделал дурно, женщина без тебя осталась бы добродетельною супругой и уважаемой матерью. Если муж выгоняет свою жену по заслугам, то на тебе, разрушителе своего собственного семейства, лежит обязанность принять эту женщину и обеспечить ее существование.

Таков один из законов света.

То же самое произошло с графом Владимиром Петровичем Белавиным.

Возмездие начиналось, так как грех сладок до тех пор, пока можно избегать за него ответственности.

Граф находил восхитительными любовные интриги, пока они его не связывали.

Он был уже в таких летах, когда благоразумие волей-неволей вступает в свои права — он был страстно привязан к Надежде Николаевне, пока эта связь была тайной, пока каждую минуту она могла рушиться, да он и был далек от мысли увековечить ее.

Теперь произошла огласка, и оскорбленный муж отказался от своей жены в пользу графа.

От такого подарка последний только поморщился.

Дуэль состоялась через несколько дней.

Она произошла на пистолетах.

Граф Белавин был ранен в левую ключицу с раздроблением ее.

Эта рана приковала его на шесть недель к постели и к Надежде Николаевне, которая была с ним неразлучна.

Она сидела день и ночь у его изголовья и, надо ей отдать справедливость, честно и внимательно исполняла должность сиделки.

Дуэль не получила огласки.

Знакомый доктор, лечивший графа, был молчалив, хотя и не бескорыстно.

Он предупредил своего пациента, что его рана не опасна, но излечение будет продолжительно.

Граф принял все меры, чтобы никто не знал о происшедшей дуэли, и в особенности весть о ней не дошла бы до графини Конкордии Васильевны.

Надежда Николаевна не могла не желать того же, так как очень хорошо понимала, что графиня по справедливости может за нее презирать свою бывшую подругу.

Уличенная жена сама затворилась ото всех и постаралась, чтобы никакие известия извне не достигали их убежища на Каменном острове.

Письма, которые присылались на имя графа, уничтожались нераспечатанными.

Это не было распоряжением Владимира Петровича.

Надежда Николаевна делала это с намерением.

Она теперь боялась потерять власть над своим возлюбленным, который сделался ее товарищем по преступлению.

Он увлек ее, соблазнил ее, слабую, беззащитную; он должен о ней один и заботиться. Какое дело может быть ему до других?

Она не задавала себе вопроса, в какой мере он виновен во всем происшедшем, — он должен быть виновен и только.

Праматерь Ева, как известно, ни слова не сказала, что она виновата одна, а что Адам был только слаб и подчинился ей.

Надежда Николаевна недаром была дочерью Евы.

Она пошла еще далее.

Она во всем обвинила графа, благо он был тут, около нее и даже безответен.

Сама лично она не чувствовала ни малейшего угрызения совести, вообразив себе и даже уверив себя в том, что она жертва хитро сплетенного обольщения современного Дон-Жуана.

Не то происходило в душе графа Владимира Петровича.

Прикованный к постели, оскверненной беспутством, он испытывал мучительные угрызения совести.

По мере выздоровления он благословлял первые часы, когда физическая боль заглушала нравственную.

Рана тела парализовала рану души.

Но когда рана зарубцевалась, и, плечо перестало болеть, граф Белавин сразу почувствовал, что все его прошлое надвигается на него всею тяжестью его заблуждений.

Это прошлое в ряде картин, включая картину последнего объяснения с Карауловым в отдельном кабинете ресторана Кюба, неслось перед ним, и он с ужасом видел, какую гнусную роль играл он в этих картинах.

Он искренно возмущался до глубины души, и как человек бесхарактерный, искал причины своих несчастий, как он называл свои собственные ошибки, и остановился, как это делается всегда, на ближайшей — на Надежде Николаевне.

Он стал почти ненавидеть ее.

Когда она подходила к его постели, он закрывал глаза и притворялся спящим.

Но все же он чувствовал дыхание этой женщины, ее заботливые взгляды, устремленные на него.

Он не мог не отдать ей справедливости в неустанных о нем попечениях, но эти попечения приносили ему одни муки, и это потому, что он теперь с полной очевидностью понял, что не любит эту женщину, никогда не любил ее и любить не будет.

Одиночество казалось ему раем сравнительно с присутствием этой женщины.

Благодаря невольному воздержанию, граф Владимир получил положительно отвращение к тому, в чем видел еще недавно наслаждение.

Душа, очищенная страданиями тела, сбросила с себя грязную одежду греха и стала стремиться к идеалу. Она жаждала света и чистоты.

Несчастный граф внутренно боролся с самыми противоположными чувствами.

Иногда ему казалось невозможным возрождение, а иногда его сердце посещала надежда.

Ценою каких бы то ни было жертв, но он добьется прощения.

Конкордия добра и великодушна.

Он, наконец, обратится к посредничеству дочери и в конце концов, в крайнем случае, он отыщет Караулова, строгого к его недостаткам, почти жестокого, но который не оттолкнет его.

Он сжалится над ним, он примет во внимание его раскаяние.

Он, граф, бросится к его ногам и скажет ему с мольбою:

«Будь моим судьею, будь моим палачом, бичуй меня, но не отнимай надежды».

Первым делом после его выздоровления надо отослать от себя эту ненавистную женщину, из-за которой он погиб.

Ему нечего ее стесняться, не в чем перед нею оправдываться.

Это было бы глупо после всего случившегося.

Что касается ее самой, то пусть она устраивает свои дела как хочет, пусть, наконец, она раскается также, как и он, тем более, что они вместе совершили преступление, значит им надо вместе нести и наказание.

Карл Генрихович Ботт — человек добрый и мягкий, он простит жену, и все прекрасно устроится.

Так мечтал граф Владимир Петрович, лежа с закрытыми глазами на своей постели.

Виновные с легкомысленными характерами все легко утешаются и надеются.

Впрочем, порой его разгоряченный думами ум представлял себе другую картину, приводившую его в трепет.

В его памяти восставал Караулов, каким он видел его последний раз, жестокий и неумолимый, уставший снисходить и прощать. Он отстранял его повелительным жестом.

Далее появлялся образ жены — графини Конкордии Васильевны.

Вид обманутой им женщины заставлял его трепетать.

Бледная, с сухими глазами, в которых уже не было слез, так как их пролито было слишком много, молодая женщина смотрела на него строго, неумолимо, и он нигде не мог укрыться от ее взгляда.

Иногда его болезненная фантазия представляла ему его жену, одетую в глубокий траур с плерезами, а у ног ее стоял гроб.

Руки ее были подняты с угрожающим жестом, и на ее губах он читал роковые слова: «никогда».

Эти кошмары сопровождались бредом.

В полузабытьи и во сне он говорил без сознания.

Язык выдавал его тайну и направление его мыслей.

Надежда Николаевна, безотлучно находившаяся около него, всегда бодрствующая и внимательная, не упускала ни одного слова.

По обрывкам иногда почти бессмысленных фраз она угадывала настроение духа ее сожителя и как в открытой книге читала в его тоскующей душе.

«Он хочет исправиться, вернуться к своей жене! — неслось в ее уме. — Но допустить этого нельзя, это будет для меня срам, позор и разорение».

Кроме того, хотя она и не была способна на продолжительное чувство, но все же привязалась к графу.

Это была чисто животная привязанность, которая часто бывает сильнее духовной связи.

Она желала сохранить графа для себя. Он был ей необходим, он был нужен для ее существования.

Она решилась с ним объясниться первой.

Выбрав удобную минуту, когда он, почувствовав себя лучше, попросил перевести его на кресло к открытому окну, чтобы, как он говорил, насладиться последними осенними днями.

Осень в тот год стояла действительно чудная, в воздухе была прохладная свежесть, деревья почти не пожелтели.

— Какая чудная погода! — сказала она. — Я так люблю осень, для нас с тобой это время года должно быть вдвойне дорого, так как осенью мы познакомились с тобой в Киеве… Не правда ли, мой друг?..

Он ответил после некоторой паузы, глубоко вздохнув, с искаженным грустью лицом: