Джо Беверли - Тайна леди

Июль 1764 года. Гостиница «Голова быка», Аббевиль, Франция

Нечасто услышишь сыпавшую проклятиями монахиню.

Робин Фицвитри, граф Хантерсдаун, заканчивал есть, сидя за столиком у окна, и поэтому хорошо видел женщину в каретном дворе. Вне всяких сомнений, это была монашка.

Женщина стояла под внешней галереей, из которой можно было пройти к спальням на втором этаже. Простое платье подвязано веревкой, темное покрывало на голове ниспадает на спину. С пояса свисают деревянные четки, на ногах, возможно, сандалии. Она стояла, повернувшись к нему спиной, но он подумал, что она, возможно, молода.

– Maledizione![1] – взорвалась она.

Итальянка?

Комок шерсти, прозванный Кокеткой, наконец-то оказался полезным. Папильон поставил лапки на подоконник, чтобы посмотреть, что вызвало такой шум. Пушистый хвост махнул Робина по подбородку, и Робин отклонился вправо.

Да, определенно монашка. Что, подумал Робин с растущим удовольствием, делает итальянская монашка на севере Франции, поминая дьявола, ни больше ни меньше?

– Итак, сэр, мы едем дальше?

Робин снова повернулся к Пауику, своему средних лет слуге-англичанину, который сидел напротив него за столом рядом с Фонтейном, его молодым камердинером-французом. Пауик был квадратный и обветренный; Фонтейн – худой и бледный. Они были так же не похожи по натуре, как и внешне, но каждый по-своему подходил Робину.

Едем дальше? Ах да, они обсуждали, взять ли здесь комнаты на ночь или поспешить дальше, в Булонь и Англию.

– Сам не знаю, – ответил Робин.

– Только что пробило три, сэр, – попытался убедить графа Пауик. – В это время года до наступления темноты еще предостаточно времени, так что можно ехать.

– Но гроза превратит дороги в месиво! – воскликнул Фонтейн. – Мы можем застрять.

Возможно, Фонтейн прав, но он хотел как можно дольше задержаться во Франции. Высоким жалованьем и множеством привилегий Робин уговорил камердинера оставить службу у принца, но даже через три года Фонтейн содрогался от каждого возвращения в Англию. Пауик же, служивший Робину двадцать лет, постоянно ворчал, когда они находились во Франции.

– Подумайте, сколько народу только что приехало, – сказал Пауик, разыгрывая очень сильную карту.

Перегруженный берлин[2] совсем недавно вкатился, раскачиваясь, во двор, и из него выгрузилась куча ревущих детей, за которыми поспешила пронзительно кричавшая мамаша. Все они протопали вверх по внешней лестнице, а сейчас разгружали их багаж. Они должны были остаться на ночь, дети все еще ревели, а мамаша все так же пронзительно кричала.

Англичане могли пожелать завязать с ним знакомство. Робин был человеком общительным, но тщательно подбирал себе компанию. Грохот и яростный визг должны были все решить, но он снова выглянул наружу. Его матушка часто говорила, что любопытство его погубит, но тут уже ничего не поделаешь. Такова его натура.

– Ты согласна, не так ли? – спросил Робин. Кокетка дернула своими огромными ушами и завиляла пушистым хвостом.

– Согласна, что мы должны уехать? – спросил Пауик.

– Согласна, что мы должны остаться? – спросил Фонтейн.

– Согласна, что нам следует разведать, что там снаружи, – ответил Робин, беря собаку на руки и вставая. – Пойду взгляну, что там за погода, и попрошу совета у местных.

С этими словами он направился на улицу, засунув Кокетку в большой карман пальто, где она, видимо, чувствовала себя очень уютно. Робину тоже очень нравилось удобно одеваться для путешествия, поскольку теперь в моде были облегающие сюртуки без больших карманов.

Робин подошел к молчащей фигуре, обдумывая, на каком языке заговорить. Его итальянский был всего лишь сносным, а вот французский – идеальным, к тому же они были во Франции.

– Могу я помочь вам, сестра? – спросил он по-французски. Она резко обернулась, и у него перехватило дыхание. Монахиня оказалась поразительно красива. Тугой белый чепец, который она носила под серым покрывалом, опускался почти до бровей. Узкая полоска ткани доходила до подбородка, где завязывалась, придавая лицу форму сердца. Какой чокнутый епископ придумал этот чепец? Несомненно, никакая мать-настоятельница не сделала бы этого.

Монашка была бледна, что обычно в монастыре, но ее кожа сияла здоровьем. Нос у нее был прямой, с крошечными ямочками над ноздрями, а губы…

Робин вздохнул. Такие губы созданы для поцелуев! Ей было лет двадцать, не больше.

Она сжала губы в тонкую линию.

– Благодарю вас, месье, но мне не нужна помощь. – Монахиня отвернулась.

Хороший французский, но не носителя языка, а ругаются люди обычно на родном языке. Итальянка наверняка. Какого дьявола итальянская монахиня делает на севере Франции, к тому же одна?

Он шагнул туда, где она могла видеть его, изобразив свою самую обезоруживающую улыбку.

– Сестра, у меня нет никаких дурных намерений, но я вряд ли могу игнорировать расстроенную леди, особенно невесту Христову.

Она уже хотела было снова отвернуться, но потом остановилась и внимательно посмотрела ему в лицо. Робин спрятал улыбку. Учитывая проклятия и то, что он видел здесь, это была не настоящая монахиня, а переодетая авантюристка.

И подумать только, ему совсем недавно было скучно!

– Позвольте представиться, сестра, – произнес он, кланяясь. – Мистер Бончерч, английский джентльмен, к вашим услугам. – Он чувствовал себя немного неловко из-за такой откровенной лжи, но, путешествуя во Франции, обычно пользовался фальшивым именем. Ибо, узнав о его прибытии, местные сановники досаждали ему визитами и приглашениями. А путешествовать под вымышленным именем было весело – своего рода развлечение.

Монахиня продолжала изучать его, как будто что-то обдумывая. Прежде чем она решила, называть ли свое имя, наверху на деревянной галерее послышался топот, и тот резкий голос прокричал:

– Сестра Иммакулата! Сестра Иммакулата! Где вас черти носят?

– Сестра Иммакулата, я полагаю, – с улыбкой произнес Робин.

Она злобно уставилась на него:

– Сколько еще монахинь может здесь быть?

– И вы прибыли в берлине…

– Сестра Иммакулата! – снова позвали ее.

– Я должна идти.

Он преградил ей путь:

– Вы няня этих детей? Мои соболезнования.

– Я не их няня. – Она подчеркнула это резким жестом, несомненно, соответствующим итальянке. – Их няня в Амьене подхватила малярию, а горничная миледи покинула ее в Дижоне. Так что теперь здесь только я.

– Сестра! Сестра! Идите сюда немедленно!

– Неудивительно, что вы проклинаете судьбу. – Робин показал в сторону ближайшей арки: – Если бы мы прошли туда, нас бы никто не видел, и мы могли бы обсудить ваше освобождение из заточения.

– Тут нечего обсуждать. – Она опять попыталась уйти.

И опять он преградил ей путь:

– Разговор никому не повредит.

Она нахмурилась. После еще одного крика она красноречиво воздела руки к небу и поспешила в арку. Робин последовал за ней, восхищаясь ее грациозными движениями.

Ее серое одеяние зацепило увядающую розу, разбросав лепестки, но один остался на нем. Когда Робин снял его, она резко обернулась, чтобы отчитать его, рука поднялась, чтобы указать или ударить. Он показал ей лепесток. Она успокоилась, но он стал распаляться. В своем легчайшем прикосновении он почувствовал трепет осведомленности, и теперь ее щеки порозовели. Никакая она не монахиня.

Он смял лепесток и предложил ей насладиться ароматом, но Кокетка, ревнивое создание, взвизгнула.

Сестра Иммакулата вздрогнула, потом удивленно посмотрела:

– Что это?

– Кокетка, – ответил он. По-французски это имя означало «маленькая безделушка». – Не обращайте на нее внимания.

Женщина погладила собачку по голове. Робину был знаком этот эффект. Ведь он завел Кокетку, чтобы соблазнить одну даму в Версале, где эта порода была на пике моды. Он достал собачку, готовый использовать все средства.

– Какая хорошенькая!

– Позвольте мне подарить ее вам.

Она отпрянула, нахмурившись:

– Как вы бессердечны!

– Мое жизненное предназначение – исполнять все желания дам. – Он улыбнулся ей. – Идемте в гостиницу, сестра Иммакулата, и вы расскажете мне о вашем предназначении.

Она резко выдохнула. Может быть, он поторопился, зашел слишком далеко? Но еще один крик хозяйки заставил ее повернуться и поспешить в арку. Они оказались в маленьком садике, из которого еще одна дверь вела в фойе гостиницы.

– Слишком публично, – сказал он, касаясь ее руки, чтобы направить ее в пустую гостиную. Она резко пошла вперед, чтобы избежать его прикосновения. Он вошел следом, но не закрыл дверь. Пока. Есть же та старая сказка о принцессе и горошине. Он обычно обнаруживал, что такая чувствительность к его прикосновению указывает на женщину, которая создана для наслаждения.

– Итак, сестра, – мягко произнес он, – ваши желания?

– Как вы смеете так говорить? Вы не выказываете никакого уважения к моему одеянию.

– Это такое унылое платье. Но, – добавил он, подняв руку в знак примирения, – я всего лишь имел в виду ваши пожелания относительно вашей ситуации. Служанка дамы ушла. Нянька ушла. Вы единственная служанка визжащей дамы…

Как он и предполагал, тяжелые шаги простучали по лестнице вниз во внутренний двор, и крики возобновились.

– Ее имя? – спросил он.

– Леди Содуэрт. – Английские слова, произнесенные с легким итальянским акцентом, прозвучали как еще одно проклятие.

Робин не знал такого имени – Содуэрт, а ведь высший свет Британии – это был его мир. Еще одна самозванка?

– Каково конкретно ваше положение при этой леди? – спросил Робин, внимательно глядя на нее.

– Компаньонка. Но теперь она требует, чтобы я делала все.