Если объявится кто-то из гостей Фэйрхедов, репутация Эмбер не пострадает: она же с Бруно. К тому же при мальчике невозможно вести долгие беседы, за ним нужно следить, с ним нужно играть. Немного некрасиво прикрываться Бруно, как щитом, однако Эмбер не видела другого выхода.

Желание уехать, вчера проскользнувшее в ней, окрепло и пустило корни; Эмбер даже задумалась: а не сделать ли это раньше, чем через два-три года? Почему бы не совершить опрометчивый и такой желанный поступок?

Кое-какие средства у нее есть, на первое время хватит. Она может снять комнату в Лондоне. Или не в Лондоне. У нее хватит денег на небольшое путешествие. Почему бы не отправиться во Францию или в Италию? Увидеть мир, понять, что он собой представляет лично для нее, для Эмбер Ларк. Почувствовать лучи южного солнца на своей коже, увидеть своими глазами других людей, которые живут совсем не так, как респектабельные семьи в старой доброй Англии. Это заставит ее встряхнуться, задуматься. Заставит по-новому посмотреть на окружающих. На себя.

Конечно, немного неудобно по отношению к Даусеттам; но Шерра поймет. Она такой человек, что лишь обрадуется за Эмбер. Гувернантки приходят и уходят, а жизнь человека всегда важнее. Шерре можно все растолковать. Даже если она не поймет до конца, все равно не станет удерживать тут Эмбер силком.

В глубине души она уже знала, что решение принято. Оставалось дать ему созреть и оформиться. Никто ее не торопит. Она будет действовать взвешенно и разумно.

Дорога еще не высохла после дождя, и Эмбер с Бруно старательно обходили лужи, в которых весело прыгали солнечные блики. Листва деревьев казалась отмытой и очень зеленой. Эмбер захватила с собой плед и корзинку для пикника, так что можно будет посидеть на траве без риска запачкать юбки. Повинуясь внутреннему желанию сделать жизнь светлее, Эмбер надела одно из платьев, что отдала ей Шерра: светло-ореховое, с кремовой отделкой. Бруно нравилась вышивка в виде птичек на лифе, и по дороге к озеру Эмбер рассказывала мальчику о жизни и повадках разных птиц.

— Жаворонки часто поют, зависая в воздухе на месте, иногда — очень-очень высоко. Они не любят лес, а любят простор, свободу. И вьют гнезда прямо на земле: либо сами выкапывают ямку, либо находят след от копыта коровы или лошади, собирают стебельки и корешки, из них гнездо и вьют.

— А что они кушают?

Юный Бруно, чья любовь к природе в Грейхилле была общеизвестна, птицами также весьма интересовался.

— Насекомых разных, семена.

— А пьют?

— Иногда росу, иногда водичку из лужи.

— А как жаворонок поет?

— Сейчас выйдем к озеру, и услышишь.

Звонкие трели жаворонков, паривших над полями с одной из сторон озера, были слышны на всю округу; казалось, воздух от них журчит, Эмбер и Бруно остановились на опушке, прислушиваясь. Жаворонки пели гимн наступающему лету, свитым гнездам, будущему потомству; забравшись высоко, так, что с земли и не разглядишь, они переливами выводили свои гордые песенки, в которые вплетались и голоса других птиц, встреченных при перелетах, и позывы степных грызунов.

— Вот это высокое «чрр-ик» — это тоже жаворонки, они так кричат, — объяснила Эмбер.

Выбрав местечко посуше, она расстелила плед, открыла корзинку.

— Хочешь яблоко, Бруно?

Мальчик кивнул, взял угощение и подбежал поближе к воде, чтобы посмотреть, как колыхаются у берега принесенные волнами ветки.

Эмбер перебирала свертки в корзине, мысли витали далеко. День разгорался, словно огонь в очаге; скоро будет совсем жарко. Солнечные лучи согреют кожу и, может быть, душу Эмбер, которая словно оцепенела, застыла в янтаре. Она сама казалась себе птицей r прозрачной капле смолы. Бог подвесит ее на шею и будет ходить, улыбаясь знакомым.

Она ничего не понимала в своем отношении к Ричарду. Только вспоминала о нем постоянно, хотя и не решилась ни разу надеть подаренный им браслет. Слишком дорогая вещь, слишком заметная. Пока не для Эмбер. До этого браслета нужно дорасти, дотянуться, как тянутся дети к висящим на ветке плодам: сначала не достать, а потом пальцы касаются, обхватывают, и вот запретный плод уже в руках. Когда Эмбер обретет себя саму в полной мере, когда научится взлетать и возрождаться из пепла, она получит право носить браслет Ричарда. Лорд Мэнли словно поставил на Эмбер метку, заклеймил ее беспокойством, жаждой нового. Ей уже не отмыться: он растревожил ее душу.

И никак не избавиться от неясного волнения при мыслях о самом Ричарде. Эмбер вспоминала, как он ходит, как хмурится, как скептически взирает на окружающих и каким еще бывает, когда задумается о чем-то своем — такое она видела пару раз. Тогда цвет его глаз меняется с алхимического ярко-зеленого на спокойный болотный и черты лица становятся мягче: словно маска, которую он носит, плавится. Ричард Мэнли никогда не смотрел на Эмбер так, как некоторые молодые джентльмены на приемах у Фэйрхедов; его взгляд не сверкал той страстью, что у Кеннета. Он казался отстраненным, дружелюбным и все-таки пригласил случайную знакомую к Дэмпси, куда, по словам Мег, обычно никого не звал…

Эмбер никогда не дружила с мужчиной. Она никогда не была влюблена в мужчину и не становилась объектом любви. Как отличить одно от другого? Где грань? Где подсказки?

Она покачала головой и принялась разбирать еду. Нет, с ходу во всем этом не разобраться.

Бруно вернулся и сел рядом.

— А почему вода такого цвета?

Они сидели минут пятнадцать, прежде чем Бруно воскликнул:

— Лошадка! — и указал вдаль.

Эмбер, прищурившись, посмотрела на другой берег озера. Не только «лошадка», но и всадник. Кто — издалека не поймешь, конечно. При мысли о том, что это может быть Кеннет, с которым Эмбер уже однажды встретилась здесь, ее бросило в дрожь. Она вовсе не желала сегодня видеться с виконтом Фэйрхедом. Между ними происходит нечто, чему нет объяснения, и испытывать вновь на себе воздействие этой темной магии Эмбер не хотела. Может, пока не поздно, собрать все и уйти?

Нет, какого черта, раздраженно подумала Эмбер в обычно не свойственной ей манере. Они с Бруно пришли сюда отдыхать и наслаждаться солнышком и свежим воздухом. Если всадник, сейчас уже скрывшийся в лесу, — виконт Фэйрхед и он направляется сюда, Эмбер просто попросит его уехать. Если он джентльмен и его просто бес попутал, как уверялось в послании с извинениями, он исчезнет отсюда с наивозможной скоростью.

Но, может быть, это не виконт, а какой-то незнакомец, и ехал он вовсе не в сторону Грейхилла…

Через некоторое время Эмбер убедилась, что это не так: послышался стук копыт, и на дорожке показался конь. Очень знакомый. Толстяк, то есть Цезарь, если обращаться к этому животному почтительно.

— Добрый день, мисс Ларк.

Лорд Мэнли остановил лошадь, ловко спешился, привязал поводья к низкой ветке и направился к Эмбер. Трость от седла он так и не отцепил и сегодня лишь слегка прихрамывал. Остановившись, он посмотрел на Эмбер сверху вниз.

— Добрый день, лорд Мэнли, — сказала Эмбер, отчаянно задирая голову.

— Добрый день, мастер Бруно, — Ричард снова коснулся шляпы.

Бруно важно кивнул в ответ и поздоровался по всем правилам.

— Я увидел вас с того берега реки, — сказал Ричард. — Вообще-то я направлялся в Рединг и дальше, но решил, что несколько минут могу провести в вашем обществе. Если, конечно, вам будет приятно мое.

Он вопросительно приподнял брови.

— Садитесь, милорд, — пригласила Эмбер, чуть подвинувшись. — Тут места на всех хватит.

— Можно, я поглажу лошадку? — попросил Бруно.

— Можно, только не лезь под ноги, — разрешила Эмбер.

— Толстяк будет стоять как вкопанный, — пробормотал Ричард.

Он опустился на плед, немного неловко, и вытянул правую ногу. Эмбер рассматривала его с неусыпным интересом: черные бриджи для верховой езды, блестящие сапоги, белоснежная рубашка, сюртук, с серебряными пуговицами… Перстень с печаткой на указательном пальце. Ричард снял цилиндр, и солнце запуталось в его светлых волосах.

Эмбер сунула мальчику несколько кусочков хлеба, и Бруно радостно потопал к Толстяку: так как наследника Даусеттов уже учили ездить верхом, пока, правда, только на пони, Бруно знал, как кормить лошадей. Эмбер понаблюдала за ним несколько секунд и успокоилась.

— Вы выглядите такой спокойной нынче утром, — вдруг сказал Ричард.

Эмбер снова перевела взгляд на него. Он сидел, опершись рукой о землю, и смотрел на собеседницу немного исподлобья.

— А почему бы мне волноваться? — она пожала плечами.

— Не жалеете, что не ездите к Фзйрхедам?

— Только разве что потому, что не могу чаще видеться с вами, — решилась на откровенность Эмбер. — К светскому обществу я оказалась не готова. Меня не учили тому, что придется там… блистать.

— Обычно этому учит мать или другая родственница женского пола, которая готовит девушку к выходу в свет, — объяснил Ричард.

— Для меня эту роль попыталась исполнить леди Даусетт.

— И весьма преуспела, скажу я вам. Ваше платье лилии до сих пор вспоминают молодые джентльмены.

Глаза Эмбер округлились.

— Молодые джентльмены меня вспоминают?!

— А вы думаете, что ни на кого не произвели впечатления? — Он хмыкнул. — Бог мой, Эмбер! Вы сами еще не осознаете своей женской власти. Ничего, вы осознаете, и тогда нам всем конец.

— И вам, милорд? — поддразнила его Эмбер.

— О, я буду сопротивляться до последнего, стараясь сохранить рассудок. Но — увы! я всего лишь человек, человеческое мне не чуждо, а значит, тоже могу пасть у ваших ног. Если, конечно, там останется местечко. Скорее всего, нет. Вас просто будет не разглядеть за огромной кучей мужских тел, сложенных штабелем у ваших туфелек.

— Вы надо мною подшучиваете.