Он согласился выехать на скачки только ради своей дочери, которая очень его упрашивала не покидать ее в такую страшную для нее минуту. Она смутно сознавала, что, случись что-нибудь с Филиппом, отец мог бы помочь. Он, наконец, согласился с довольно любезной улыбкой и явился на скачки, но с этим, казалось, исчезла вся его энергия; он не интересовался скачками и, забившись в дальний угол кареты, только жаловался на холод.

Лора просила подъехать к самой веревке, и, высунувшись из окна, бледная, встревоженная, смотрела на огороженное место, где взвешивали наездников и седлали лошадей. Она видела, как наездники ходили взад и вперед, видела и того наездника, жизнь которого ей стоила дороже всего на свете. Он хлопотал со своими грумами и кучерами. Все присутствующие знали мисс Дунбар и то, что она выходила на другой день замуж за баронета, и потому с любопытством смотрели на девушку.

Для поселян скачки означали веселый праздник, и более ничего. Но были люди, по другую сторону ипподрома, которых мало заботила мисс Дунбар; им было все равно, если баронет сломал бы себе руку, ногу, шею, только бы они выиграли пари. В загороженном месте под самой галереей толпилось это странное братство, появляющееся на всех скачках. Все громко кричали, спорили о сэре Филиппе и его соперниках.

Между людьми, готовыми держать обо всем пари, был один человек, очень известный между постоянными посетителями скачек. Он спекулировал на очень маленьком капитале, но всегда аккуратно платил свои долги. Специалисты по части пари говорили, что он достоин занять одно из первых мест среди них. Никто не знал, кто он, откуда и где живет. Он не пропускал ни одних скачек, и его фигура заметно выдавалась в группе самых мелких спекулянтов на пари. Никто не знал его настоящего имени, все его звали майором. Действительно, его доверху застегнутый сюртук, узкие панталоны, большие усы и вообще все его манеры напоминали отставного военного, и потому явилось в народе толкование, что был защитником отечества. Был ли он простым солдатом, или дослужился до офицера, вышел ли он сам в отставку, или выгнали его за что-нибудь — никто этого не знал, да и не очень желал знать. Где бы он ни появлялся, его тотчас узнавали по высокой, белой шляпе с широким крепом.

Он был очень высок ростом и в шляпе казался еще выше. Платье его, очень старенькое, изношенное, как будто было вымазано маслом и отполировано. На нем был зелено-коричневый сюртук со стоячим воротником, который он, вероятно, носил лет десять. Длинную свою шею он закутывал в большой шерстяной шарф, некогда красного цвета, так что из всего его лица видны были только нос и усы. Шляпа его была надвинута на брови, совершенно скрывая и без того невысокий лоб. Он никогда не снимал шляпы; впрочем, для этого не представлялось и случая, ибо он никогда не встречался с прекрасным полом, исключая служанок в кабачках.

Майор явился на скачки рано, осмотрел всех лошадей, критически взглянул на наездников, и оставшись совершенно доволен сэром Филиппом и его конем, держал за него множество пари. Беседуя с соседями о сэре Филиппе, он узнал, между прочим, что молодой человек женится на мисс Дунбар, единственной дочери и наследнице великого мистера Дунбара.

Великий мистер Дунбар! Услыхав это имя, майор, обыкновенно столь сдержанный и хладнокровный, вздрогнул и едва скрыл свое волнение.

— Какой это мистер Дунбар?

— Да банкир, который приехал в августе из Индии.

Майор протяжно свистнул и прекратил дальнейшие расспросы.

У него в руках всегда была маленькая, засаленная записная книжка, которую он время от времени внимательно почитывал. Он и теперь углубился в чтение иероглифов, записанных его собственной рукой.

— Это он, — бормотал майор вполголоса, — удачно, нечего сказать. Я читал о винчестерском деле в «Воскресной газете». Я его знаю как свои пять пальцев, и, право, не понимаю, почему мне не поживиться на Генри Дунбаре. Я взгляну на него, когда кончатся скачки.

Зазвенел колокольчик, семь лошадей поскакали: в первом ряду четыре, во втором три. Сэр Филипп ехал впереди и выдерживал свою лошадь. Он скакал последний раз в жизни и твердо решил взять приз. Лора высунулась из окна, бледная, едва переводя дух, с биноклем в руках. Она следила за лошадьми, пока они огибали ипподром. Потом они исчезли, и те несколько минут, пока их не было видно, показались ей вечностью. Народ бросился за лошадьми, чтобы посмотреть, как будут прыгать через препятствия, и вскоре возвратился назад, едва переводя дух.

Наездники обогнули другой поворот и понеслись назад. Сэр Филипп впереди всех. Честные поселяне кричат «ура!». Они держали за него пари и гордятся своей победой, гордятся им, его красивым, гордым лицом, его благородным, человеколюбивым сердцем. Он несется мимо них на своем великолепном Гиневере. Вот и самое большое препятствие, которого так страшилась Лора; красная куртка сэра Филиппа видна на секунду в воздухе, и снова он несется дальше. Сердце Лоры еще бьется каким-то непонятным страхом, когда ее Филипп уже бегом подъезжает к судейской ложе, и все вокруг прославляют его победу.

В глазах девушки выступили слезы, и она забилась в угол кареты, чтобы спрятать от публики свое лицо, которое сияет полным счастьем.

Минут через десять сэр Филипп подошел к экипажу с большим серебряным кубком в руках. За ним следовала огромная толпа, которой он только что бросил все деньги, которые у него были в кармане.

— Я принес тебе кубок, Лора, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты радовалась моей победе. Ты знаешь, что эта последняя моя радость.

— Ура, мисс Дунбар! — воскликнул кто-то из толпы, окружавшей баронета.

Громкое «ура» вырвалось из уст трехсот или четырехсот человек. Лора отпрянула от окна, раскрасневшаяся и испуганная.

— Ничего, Лора, не бойся, — сказал сэр Филипп, — они ведь это делают из доброго чувства, к тому же они меня считают общественной собственностью. Мистер Дунбар, что бы вам стоило им поклониться, — прибавил он вполголоса, — им это, я знаю, очень понравится.

Мистер Дунбар нахмурился, но высунул из окна голову и торжественно наклонил ее. При этом он встретился глазами с майором, перешедшим вместе с толпой через ипподром и пристально смотревшим на экипаж банкира. Поклонившись народу, Генри Дунбар тотчас снова забился в угол кареты.

— Прикажите ехать домой, сэр Филипп, — сказал он. — Конечно, эти люди кричат от доброго сердца, но я терпеть не могу публичных демонстраций. Нам еще надо поговорить о приданом; вы бы хорошо сделали, если бы приехали обедать в Аббэ. Вы там встретитесь со старым мистером Ловелем.

Карета тронулась, и хотя майор очень старался пробиться сквозь толпу, чтоб поглядеть, как она проедет мимо, но не успел. Он был в очень хорошем расположении духа, выиграл большую сумму денег на пари и ожидал еще несколько выигрышей на вечерних скачках. Во время перерыва он разговаривал с соседями о сэре Филиппе Джослине и его невесте и узнал от них, что венчание будет завтра утром в лисфордской церкви. «В таком случае, — подумал майор, возвращаясь к веревке, — я отправлюсь ночевать в Лисфорд и даже поселюсь там на время, и буду следить за Генри Дунбаром».

XXIII

Дождь некстати

В день их свадьбы солнце не выглянуло ни разу. Темные тучи нависли так низко, словно пытались задеть и раздавить грешную землю. Сырой туман и мелкий осенний дождь закрыли живописный вид, которым дочь миллионера привыкла любоваться по утрам, сидя на покойной кушетке в своей уборной. Широкая дорога парка покрылась грязью. Дождевые капли одна за другой падали с печального, величественного кедра, сбегали жемчугом с гладкого листа лавра, струились с цветов и кустарников, застилая все однообразной пеленой.

Уродливые драконовы головы вдоль крыши Модслей-Аббэ изрыгали воду целыми потоками, беспрерывной струей текла она с выступающих подоконников готических окон, с навесов дверей. Всюду дождь и вода. Протяжные завывания и порывы ветра присоединялись к тоскливому стуку крупных капель об оконные стекла.

Лора горько вздохнула, когда, усевшись на свое любимое место у окна, взглянула на грустные, мокрые деревья.

Для богатой наследницы, у которой доселе все на свете шло как по маслу, всякая неудача, всякое противоречие были чувствительнее, чем для обыкновенного смертного. Лора была еще настоящий ребенок, и как ребенок надеялась и верила в счастливое будущее. Обстоятельства избаловали ее так, что дождь в день ее свадьбы показался ей невыносимым горем.

— Какое ужасное, отвратительное утро! — воскликнула мисс Дунбар. — Видели ли вы что-нибудь подобное, Элизабета?

Миссис Маден, к которой относился вопрос, за маленьким столиком готовила завтрак для своей барышни. Лора только что успела выйти из умывальной в голубом стеганом халате в ожидании торжественного одевания к венцу.

Мисс Лора и в этом платье была в тысячу раз прелестнее многих невест, разодетых в кружева с белыми венками на голове. Золотистые кудри, еще влажные после ванны, прихотливо окаймляли ее миловидное личико. Две крошечные ножки, обутые в изящные синие туфли, выглядывали из-под платья и нетерпеливо стучали каблучками по ковру, между тем как мисс Дунбар продолжала гневаться на отвратительный дождь.

— Какое противное утро! — снова воскликнула избалованная девушка.

— Правду сказать, сыровато, барышня, — заметила миссис Маден примирительно.

— Сыровато! — подхватила Лора обиженным голосом. — Именно что сыровато. Не сыровато, а отвратительно сыро и мокро. И подумать, что ясная морозная погода продолжалась три недели кряду и как нарочно разразилась дождем в день моей свадьбы. Слыхано ли, видано ли что-нибудь отвратительнее?

— Ну, мисс Лора, — возразила добрая миссис Маден, — много вещей поотвратительнее этого случается в нашем грешном, буйном мире, да только не с такими барышнями, как вы; для вас все идет как по маслу. Толкуют о том, что счастливые люди в сорочке родятся; вы-то, должно быть, в золотой родились. И не огорчайтесь, моя голубушка, что дождь идет. Верно, староста там, наверху, которому за погодой смотреть поручено, какой-нибудь радикал буйный, из тех, что все на бедную аристократию восстают, Бог им судья; вот он вам наперекор и устроил погоду. Да и что вам до дождя, мисс Лора! Ведь у вас карет что у любой царицы, о которой в сказках сказывается. Не стоит, право, терять слов из-за этого дождя, мисс Лора.