— Вот ты веселишься, у тебя есть муж, ты богата, молода. А я совершенно одна. Жизнь моя кончена. И это все ты! Ты во всем виновата!

— Мама, что ты говоришь? — испуганно спросила дочь. — В чем же я виновата?

— Будто бы ты не знаешь? Если бы тогда не связалась с этим ублюдком Педро Луисом, мой Карлос был бы жив.

— Но не забывай, кто убил Педро Луиса.

— Что? Ты еще смеешь осуждать отца? — гневно крикнула донья Росаура. — Он правильно сделал, что пристрелил твоего позорного любовника. Была бы моя воля, я бы прикончила и вашего выродка. Эту твою дочь Розу. Кстати, ты ведь так и не сказала своему муженьку, что у тебя был ребенок? 

Паулетта прикусила губу.

— Я ненавижу тебя! — у доньи Росауры начиналась истерика. — Ненавижу с того самого момента, когда застала тебя в саду с этим проходимцем. Как вспомню как вы целовались... Погоди, я выложу все это твоему Роке, посмотрим, как это ему понравится! Ты, моя дочь, Монтеро де ла Рива, и он!

— Мама, остановись, — умоляла Паулетта.

— Нет, я больше не могу молчать! Я непременно пойду к твоему муженьку и расскажу ему, на ком он женился. На уличной девке, которая родила ублюдка от подзаборного мужика, вот на ком!

— Мама, прекрати, или мне придется покинуть этот дом, — сказала Паулетта.

— И уходи! Уходи! Карлоса теперь никто не воскресит, и ты в этом виновата. Я не желаю тебя больше видеть. Вон из моего дома. Вон!

Паулетта подняла заплаканные глаза:

— Хорошо, мама, но я больше не вернусь.

— Не называй меня матерью! — отрезала донья Росаура.

— Я ухожу. Прощай.

Паулетта поднялась, взяла шляпку и молча вышла.

Теперь долгие годы они не увидят друг друга. Жестокие унижения, которые терпела Паулетта во времена своей юности, не могли не отразиться на ее отношении к матери. И все же она всегда была готова простить ее, но для этого нужно было только одно — чтобы донья Росаура сделала первый шаг, хотя бы просто позвала ее.

Но донья Росаура продолжала источать злобу, не делая никаких попыток примириться с дочерью. Возможно, где-то в глубине души она понимала, что ее озлобленность происходит от одиночества, что она страдает от того, что не умеет строить отношения с людьми. А возможно, она и не отдавала себе в этом отчета.

Паулетта ушла навсегда. С этого дня она многие годы не переступит больше порога большого и мрачного особняка Монтеро де ла Рива. Потеря дочери, разрыв с матерью... Все это само по себе обрекало ее на то, чтобы быть несчастной даже рядом с любимым и любящим ее мужем.

Донья Росаура до конца жизни осталась одна. Ее ненависть к дочери и незаконнорожденной внучке, которую она случайно увидит много позже, постепенно переросла в состояние постоянной озлобленности на весь мир.

Она стала желчной, мелочной, придирчивой и несправедливо строгой со слугами. Временами она просто становилась похожей на взбешенного зверя в золотой клетке. Раньше она всегда могла сорвать злобу на Паулетте, теперь же та была далеко. Сознание своего бессилия делало донью Росауру еще более злобной. Иногда у нее мелькала мысль о примирении, но она тут же с презрением отбрасывала ее. «Я скорее умру, чем подам руку этой неблагодарной твари», — не раз повторяла она про себя, как привидение расхаживая по пустынным комнатам.

Но не кто иной, как она сама обрекла себя на это одиночество в золотой клетке. Она сама не хотела никого видеть — не принимала других и никуда не выезжала. Проклиная весь мир, она не ждала от жизни ничего, кроме исполнения собственных проклятий.


ГЛАВА 16


 Страдала ли Дульсина? Если бы ее кто-то спросил об этом, она бы не возмутилась, но окинула бы вопрошающего таким взглядом, что тот сожалел бы о своей бестактности всю жизнь. Но она не страдала, ее душа превратилась в выжженную беспощадным солнцем пустыню, где не было ни одного живого побега, ни капли влаги. Колыхался только зыбучий песок, создававший иллюзию жизни.

Дульсине вспомнился букетик фиалок, подарок Лучиано. Эти цветы когда-то росли, наливались силой и красотой, а потом их срезали. В букете они были еще цветами, еще благоухали, но их стебли лишились корней. И у нее была жизнь, была любовь, в ней проснулась женщина, но смерть Лучиано, как нож, перерезала все. Закрылись его синие глаза цвета итальянского неба умерла ее душа.

Страдала не Дульсина, а Кандида. Доктор Рамирес спешно прилетел на похороны Лучиано, чтобы проститься с другом, но обстоятельства требовали его возвращения в Европу. Боль за Лучиано, болезнь Дульсины сблизили его и Кандиду, влюбленные перешли на «ты», но они так сильно и глубоко любили друг друга, что ни один из них не решался на первый шаг, потому что никто так не сомневается, как любящие.

Внутренне доктор Рамирес готов был пойти ва-банк и открыться Кандиде — лучше горькая правда, чем мучительная неизвестность. Но врач, прославившийся способностью идти на риск, на самые смелые решения, робел перед любимой девушкой, как ребенок. К тому же ему казалось неудобным лезть со своими чувствами, когда трагически погиб его друг, возлюбленный сестры Кандиды. А патриархально воспитанная Кандида не могла преодолеть девичью стыдливость. Она терпеливо ждала признания, а вместо этого доктор Рамирес признался, что должен уехать. Кандида была близка к отчаянию.

Перед отъездом доктор Рамирес приехал дать врачебную консультацию дону Леонардо и осмотреть еще слабую Дульсину. Состояние сеньориты Линарес ему не понравилось. Не то что она была нездорова или не хотела жить, но доктор призадумался, как она будет жить дальше. Внешне Дульсина вроде бы осталась прежней, но и без того неустойчивое внутреннее равновесие совсем нарушилось, и это было крайне тревожно.

— Скажите, доктор Рамирес, неужели я его убила? — бесстрастно спросила девушка.

— Что вы, сеньорита, как вы могли такое подумать?

— Мне сказал комиссар полиции. Лучиано что-то скрывал от меня, и я просто хотела выяснить, что происходит. А эти убийцы подумали Бог знает что.

— Теперь вы знаете, что он был вынужден многое скрывать. С ним не могло быть беззаботной любви, потому-то он долго избегал женщин. А в вас он поверил. Ноне все сложилось так, как хотелось бы.

— Потому что зло сильнее добра, — Дульсина говорила со спокойной уверенностью.

— Не говорите так, Дульсина, это грех.

— Его любовь оказалась злом, и она убила его самого.

— Разве любовь может быть злом? Она может быть мукой, страданием, но не злом. И не любовь убила его, а те подлецы, которые надеялись использовать его лучшие чувства. Они могли расправиться с ним и без вашей любви. Так сложилось, что он отстоял любовь, но не сберег жизнь.

— Всегда так случается, доктор Рамирес. Кто любит, тот губит себя. Посмотрите на Кандиду, она же убивает себя, медленно, но убивает.

— Она... кого-то любит? — сердце доктора сжалось, но он старался держать себя в руках.

— Не прикидывайтесь незнайкой, доктор. Будто вам не известно, что она уже целый год сохнет из-за вас. А потом вам тоже скажут, что вы убили ее. И разве это не будет правдой? Кругом зло, доктор, оно только маскируется под добро.

— Не говорите так, хотя бы ради Лучиано.

— Разве он любил? Он предпочел расстаться со мной навек. Уж лучше бы он уступил этим своим итальянским дядюшкам, бабушкам...

— Я понимаю, Дульсина, как вам больно, но...

— Мне больно, что я ничего не знала, а то бы я сама с ними договорилась. Если человек не хочет быть наркоманом, он им не станет. А если хочет, то пусть пеняет на себя.

— Вы не знаете, что такое наркомания, Дульсина. И потом Лучиано не одобрил бы вас.

— Какая разница! Я же все равно его потеряла. — Дульсина холодно усмехнулась.

— Успокойтесь, Дульсина. Пройдет время, оно лечит лучше, чем любой врач, можете поверить мне, врачу. Все пройдет. Я, вероятно, скоро опять приеду, тогда мы с вами поговорим более обстоятельно.

— Мне не надо никакого времени, я уже в полном порядке, — голос Дульсины звучал спокойно и даже равнодушно.

Доктор ушел от Дульсины в сильном смятении. Она была не в порядке, сомнений не было. Возможно сказывалась горечь утраты, тогда время придет ей на помощь. Но что она сказала про Кандиду? Можно ли верить ее словам? Он сел в кресло в холле и не знал, что делать. Неслышно появилась Селия и, увидев доктора, предложила ему кофе. Он посмотрел на часы и отказался, уже надо поторапливаться. Но ему еще предстояло прощание с Кандидой. Он еще ничего не успел решить, как она возникла перед ним. Щеки ее горели, на губах была неуверенная улыбка.

— Ты уже уезжаешь, Роберто?

— Да, пора. Рад был всех вас видеть, жаль только, что повод оказался слишком печальным. Спасибо тебе, Кандида... — доктор запнулся, немного помолчал и неожиданно для себя начал: — Кандида, дорогая моя, я люблю тебя, я давно люблю тебя. Прошу тебя, не перебивай. Если ты можешь ответить на мое чувство, если ты согласна, чтобы мы были вместе, то напиши мне. Только, умоляю, не торопись, подумай. Я очень долго ждал, я подожду еще. Я не хочу, чтобы ты ошиблась.

Не дав ошарашенной долгожданным, но таким внезапным признанием Кандиде вымолвить ни слова, доктор Рамирес по-мальчишески поцеловал ей руку и, не оглядываясь, поспешил к выходу.

Кандида осталась наедине со своим счастьем. Оно переполняло ее, и надо было с кем-то поделиться. Но с кем? Откровенничать с сестрой она не могла. Кандида была уверена, что Дульсина просто убита горем, и навязывать ей свое счастье было бы жестоко. Она было подумала о сеньоре Фернандес, но тут же отбросила эту мысль. Донья Долорес очень любила Лучиано, и его гибель потрясла ее. Она даже не позвонила Дульсине с соболезнованиями. Роль Дульсины в несчастье не получила никакой огласки. Да и была ли ее вина так велика? Многие, ослепленные ревностью, отваживались и не на такие уловки. Кто же мог знать, какими капканами был окружен Лучиано?