Спускаясь к обеду, Дульсина услышала крики братьев.

— Я отдам!

— Нет я! Себастьян мне дал.

Дульсина поспешила на крики и увидела, как братья катались по полу в пылу сражения.

— Прекратите немедленно! — заорала Дульсина, вскипая от гнева.

Рохелио и Рикардо, знакомые с крутым нравом сестры, расцепились и сели, вытирая слезы и носы.

— В чем дело? — строго спросила Дульсина.

Всхлипывающий Рохелио протянул ей помятый конверт с надорванным углом. Это было письмо от Алехандро.

Дульсине не терпелось его прочесть, но она стоически дождалась конца обеда. «Драгоценная моя...»— начиналось письмо.

«Драгоценная!» — повторила Дульсина, ощутив внезапный прилив восторга. Она поудобнее устроилась в кресле, чтобы видеть в зеркале свое лицо. «Прелестная мордашка, — довольно улыбнулась девушка, — у сеньора Алехандро есть вкус, в этом ему не откажешь».

Письмо было напичкано пылкими признаниями в любви, болью разлуки, мольбами о прощении. «Только сейчас я понял, что мои друзья не стоят тебя, дорогая моя. Ничто на свете не сравнится с тобой, солнце моей души», — писал влюбленный студент. Он обещал, что бросит пить, что они вместе пойдут в Музей изящных искусств смотреть Сикейроса, будут путешествовать. А когда он закончит учебу, она станет сеньорой Кастаньос.

«Сеньора Кастаньос, — усмехнулась Дульсина. — Звучит неплохо, но ты торопишься, Алехандро. Впрочем, почему торопится, если надо ждать конца учебы. А до того времени, голубчик, всякое может случиться».

Письмо Дульсине понравилось. Она соскучилась по нежным словам, Алехандро успел приучить ее к обожанию. К тому же он наконец понял, чего стоят его друзья. Это они его спаивали, а Дульсина открыла ему глаза. Пожалуй, теперь можно с ним встретиться. Кажется, он достаточно поумнел.

Через день они встретились в кафе «Под звездами». Дульсина тщательно готовилась к встрече. Платье она выбрала строгое, матового шелка, элегантное, как всегда. Густо-синий цвет был ей к лицу. Наряд был дополнен украшениями из светлой бирюзы — три нитки мелких овальных бус и изящная струйка браслета. Дульсина была несколько разочарована при виде Алехандро. Он тоже, видно, готовился, но переусердствовал и походил на опереточного героя-любовника. Галстук пестрел как павлиний хвост. Только букет чайных роз немного смягчил Дульсину.

Алехандро почти не пил и почти не говорил. Только смотрел на нее, словно не верил, что она здесь, рядом с ним. Потом они танцевали. Никогда прежде он не был таким сдержанным. Только иногда его губы нежно касались ее волос. Когда она поднимала голову, сквозь сумрак полуосвещенного зала поблескивали его счастливые глаза. «Моя Дульсина» — мягкий шепот ласкал ее слух.

Позже, когда они сидели за столиком, Алехандро стал разговорчивее, строил планы и не скупился на обещания. Они поедут к морю, возьмут яхту, он подарит ей драгоценности... Дульсина начала скучать. Чтобы отвлечься, она стала осторожно оглядывать зал. Кто бы мог подумать, на них смотрят. Дульсина встречалась глазами с мужчинами и читала в них одобрение. Моложавый господин, у которого были густые темные волосы и нос с горбинкой, бросил на нее изучающий взгляд. «Ну как, вы не разочарованы?» — подумала про себя девушка. Господин перевел взгляд на Алехандро, потом опять на нее и обратился к своему собеседнику, пожилому мужчине в очках в роговой оправе. «Не о нас ли разговор?» — подумала Дульсина. Эта мысль ей понравилась, она почувствовала себя, как на сцене. Пусть все видят, что она не просто прелестна, она настоящая сеньорита из избранного круга, с достоинством принимающая ухаживания благородного поклонника.

Эта роль увлекла Дульсину. Она даже позволила Алехандро заказать по бокалу красного вина. Алехандро захотел продолжить, но сеньорита Линарес, преисполненная сознанием собственной значительности, мягко, но недвусмысленно возразила.

Благородный поклонник не осмелился настаивать. Он заметил перемену, происшедшую с Дульсиной, но ничего толком не понял. Решил, что ему удалось наконец растопить ее сердце. Сам того не сознавая, Алехандро начал подыгрывать Дульсине. Когда они покидали кафе — Дульсина с букетом роз,— их проводили десятки глаз.

Они опять стали встречаться в кафе и ресторанах. Алехандро говорил, что учеба требует много времени и он свободен только вечерами. Его сдержанность таяла на глазах. Он снова пил. Каждый раз идя на встречу, Дульсина думала, что она будет последней. «Надо сказать ему прямо», — уговаривала она себя, но решимости не хватало. Ее пугала мысль об одиночестве.

Когда Алехандро позвонил в очередной раз, Дульсина предложила встретиться днем и поехать куда-нибудь в парк. Они поехали в парк Чапультепек.

Алехандро шел с ней рядом, даже не беря ее за руку, но глаза его странно блестели. Неожиданно в безлюдном месте, в густой тени деревьев он набросился на девушку, осыпая ее губы, шею, грудь неистовыми поцелуями. Он терял голову. Только теперь Дульсина почувствовала нестерпимый запах спиртного. Оказывается, он выпил перед встречей, потому и шел рядом с ней, не приближаясь. Никогда он не был ей так отвратителен, как в этом безумном приступе страсти. Она и раньше знала, что не любит его, но теперь просто ненавидела.

— Оставь меня, ненавижу! — Дульсина сопротивлялась с неистовостью дикой кошки.

— Дульсина, я люблю тебя. — Он словно не слышал ее и уже не владел собой.

— Оставь меня! — Она впилась ногтями в его лицо. Но борьба словно подогревала его. Дульсина почувствовала, что теряет силы.

— Эй, что здесь происходит? — послышались незнакомые голоса. — Кто там?

Алехандро замер, потом отпрянул. На его вспотевшем лбу пульсировала жилка.

— Ненавижу! — с отвращением крикнула Дульсина и бросилась бежать. Скорее домой, в ванну, отмыться от его поцелуев, от прикосновений потных рук, от всего, что с ним связано, настоящего и прошлого.


ГЛАВА 22


 Томаса выжала последнюю простыню, положила ее в таз и тяжело разогнулась. Настроение было неважное. Она снова и снова думала о том, что останься маленькая Розита в родном доме, ее жизнь могла сложиться совершенно иначе. Кто знает, возможно, родители Паулетты в конце концов сменили бы гнев на милость, и бедной девочке не пришлось бы жить в такой нищете. Ведь она, Томаса, не могла доставить ребенку почти никаких удовольствий. Вот уже целый месяц она копила деньги, чтобы сводить девочку на аттракционы в парк Чапультепек.

Розита опять вернулась домой в слезах. Соседский мальчишка Чус уже в который раз описывал чудеса центрального парка Мехико и смеялся над малышкой, когда та засыпала его вопросами.

— Что, Роза, ты и мороженого, наверно, никогда не пробовала?

— Ну не пробовала, а тебе чего? — Розита сжала кулаки и вскинула голову.

— Да ты, наверно, его и в глаза не видела. Конечно! Кто поведет такую мымру и забияку в Чапультепек? — Чус показал Розе нос:

— Грязнуля! Забияка! Мымра!

— И ничего я не мымра. Сам такой, и мама твоя злыдня! Только и знает, что ругается на всех вокруг.

— Ну ты, малявка, — рассердился мальчишка. — Ты мою маму не трогай! Уж она-то точно моя мама, а ты вообще неизвестно чья!

В окне дома, где играли дети, появилась полная женщина с поварешкой в руке:

— Чус, домой! Обедать!

— Ну, ма-а, я еще немного погуляю!

— Чус, ты слышишь, что я сказала? Немедленно иди домой. Обед стынет.

Чус исподлобья посмотрел на Розу, сунул руки в карманы и не спеша отправился домой.

И вот теперь Розита сидела и плакала. Было очень обидно. Чус, который был старше ее всего на один год, уже бывал в парке Чапультепек, катался там на качелях, на каруселях, да еще ел какое-то мороженое, которого Роза действительно никогда не видела.

Томаса возвращалась в базара с продуктами. Все женщины их окрути любили ходить на базар — там не только можно было купить зелень, овощи, сыр куда дешевле, чем в магазине, но еще и узнать все новости. Она уже почти подошла к дому, как вдруг ее окликнули. Томаса оглянулась и увидела, что ее зовет толстуха Сесария, мать Чуса.

— Томаса, сколько раз я тебе говорила, чтобы твоя оборванка к нам не ходила! — скандальным голосом начала выговаривать она.

— Но, Сесария, ей всего четыре года, что она может сделать плохого твоим детям?

— Чему хорошему они могут научиться от этой беспризорницы! Еще неизвестно, кто ее родители. Что-то мне не очень верится в твою историю.

— Опять ты за свое, Сесария. Я же тебе все рассказала.

— А кто тебя знает? Ты мне что, документ показывала? Может, это твоя собственная дочка, которую ты прижила в грехе, или еще хуже - ребенок каких-нибудь бродяг? — Сесария стояла, уперев руки в бока, и по-боевому расставив толстые ноги, грозно рассматривала Томасу.

— Ты же знаешь, Сесария, ее родители умерли, и мне пришлось взять бедняжку к себе. Она же моя крестница, и я не могла допустить, чтобы ее отдали куда-нибудь в приют, — Томаса с грустью посмотрела на Сесарию. Ей вспомнилась Паулетта и ее непреклонные родители. В памяти всплыла та ужасная ночь, когда она бежала по темным улицам, унося в корзине крохотную Розиту. Прошло четыре года, но Томаса помнила тот день, как будто это было вчера. — Я много раз рассказывала тебе эту историю, Сесария, и не могу прибавить ничего нового. Хочешь — верь, не хочешь — не верь.

— Не знаю, не знаю, — с деланным сомнением качала головой толстуха. — Да только честная женщина не приходит вдруг неизвестно откуда с младенцем на руках да без мужа! И объяснить ничего толком не может, — она насмешливо посмотрела на Томасу. — Да кто тебе поверит, что ты взяла чужого ребенка? Не так уж ты богата, чтобы растить чужих!

— Я не собираюсь с тобой спорить, Сесария, — Томаса вздохнула и посмотрела на небо. — Поздно уже, солнце скоро зайдет. — А ты бы лучше отчитала своего Чуса. Он что ни день доводит Розиту до слез.