«А отец считает, что я была несправедлива к мачехе, — подумала Дульсина.— Нет, папочка, со здравым смыслом у меня все в порядке, и мне не в чем упрекнуть себя.»

Дульсина бросила осторожный взгляд на старшую сестру. Кандида после замечаний сестры сникла, ее руки упорно теребили туго накрахмаленную салфетку.

— Кандида, почему бы тебе не оставить в покое салфетку?

Кандида нервно дернулась, опрокинула наполненный бокал. От гневного взгляда сестры ее губы задрожали. Дульсина почувствовала, что переборщила.

— Вот и хорошо, что твой бокал опрокинулся. Нам с тобой не стоит пить шампанское. По крайней мере, пока не исполнится двадцать один год.

Игривый тон Дульсины успокоил Кандиду. Пожилой господин с жемчужной булавкой в галстуке сделал знак слуге, и перед сестрами возникли бокалы с апельсиновым соком. Мир был восстановлен, но слегка скованные манеры Кандиды и извиняющаяся улыбка показывали, что уроки сестры не прошли бесследно.

А потом были танцы. Дульсина танцевала и с почтенными господами, источавшими аромат хорошего одеколона, и с разговорчивыми юношами, обильно потевшими в душноватом зале. Вскоре она почувствовала себя избранницей молодого человека, который стремился приглашать ее постоянно, а в случае неудачи не спускал с нее назойливого взгляда. Щеголеватый бежевый костюм, изящные усики, мелковатые черты лица, зато хороший рост. Одно смущало Дульсину — слишком горячие, даже потные руки. Дульсине вспомнились холодные пальцы дона Роберто. «Пожалуй, его ледышки лучше», — усмехнулась она. Но нет, танцевать с этим простолюдином она бы не согласилась, слишком много чести.

Щеголь с потными руками представился Алехандро Кастаньосом. Сын финансиста, студент юридического факультета. Что ж, звучит вполне пристойно. Он взял номер ее телефона, обещал позвонить на следующий день,

«Если не позвонит, я не расстроюсь»,— подумала Дульсина. Студент ее не взволновал, не с таким сеньором хотела бы она танцевать целую вечность. Конечно, он из хорошей семьи, спасибо и на этом. Иное происхождение ее бы оскорбило. Стать объектом внимания и ухаживаний какого-нибудь провинциала, а то и просто смазливого альфонса более чем оскорбительно. Подобная мелюзга сразу должна чувствовать, что она им не по зубам, что она не только молода и хороша собой, но еще и Линарес. Так что не забывайтесь, господа, каждый сверчок знай свой шесток.

Обуреваемая гордыней, Дульсина не давала себе труда подумать, что не было вокруг нее сверчков, что до вчерашнего дня никто не гонялся ни за ее прелестями, ни за ее приданым. После того, как в дом Линаресов вошла Аугуста, дом окружил более высокий забор, чем тот, за исправностью которого усердно следили слуги. Старые связи времен доньи Луисы если не разорвались, то ослабли, а к новым не стремились сами Линаресы.

Дульсина неспешно готовилась к обеду. После утреннего туалета она задумчиво перебирала платья, остановившись на палевом из легкого хлопка, очень простом, но очень дорогом. Простота, доступная только аристократам. К платью были подобраны украшения из кожи. Внимательно рассмотрев себя в зеркале, Дульсина нашла свой вкус изысканным и не ошиблась. Из зеркала на нее смотрела с самодовольным выражением лица миловидная девушка. В наряде ни одной кричащей ноты, все просто, все к лицу и элегантно. Завершающим аккордом стали легкие сандалии из плетеной кожи.

Наряжаясь, Дульсина хвалила себя за то, что не распускается и даже к обычной семейной трапезе готовится, как к светскому рауту. Только так должны вести себя женщины из дома Линаресов. И вновь Дульсина не задумалась о том, что домашние застолья для нее и есть светские рауты. В замкнутой и весьма однообразной жизни сестер и обед с отцом был событием.

Дульсина вспомнила Кандиду и не сдержала презрительной усмешки. Сестрица уже не мала, пора становиться настоящей женщиной. Но разве она умеет по-настоящему себя подать? Не только не умеет, но даже и не стремится. Сколько раз выходила к завтраку чуть ли не в халате. Строгими наставлениями Дульсина пока добилась одного: Кандида стала подражать ей в одежде, не надеясь на собственный вкус. Что ж, Дульсина Линарес неплохой пример для подражания.

С гордо поднятой головой Дульсина спустилась по лестнице, ни разу не взглянув на ступени. Не зря ее в детстве учили приличным манерам. В комнате перед столовой она увидела доктора Роберто, уютно расположившегося в кресле.

«Так вот для кого я наряжалась», — подумала Дульсина, вскипая от внезапного прилива раздражения Доктор вежливо поздоровался и вновь углубился в свои мысли попыхивая сигаретой. 

«Боже, какой истукан, — задохнулась девушка — его цыплячьих мозгов не хватает даже на самый примитивный комплимент».

Не опуская головы с приподнятым подбородком, она направилась в столовую.

— Мне кажется, сеньорита Линарес, там еще не все готово, — услышала она за спиной голос доктора Роберто.

— Значит, мне надо их поторопить, иначе и к ужину не управятся.

— Если вы будете их торопить, то не управятся и до ночи.

— Что вы себе позволяете? — сдерживая гнев, грозно сказала Дульсина.

— Извините, сеньорита, просто, как врач, я знаю, что не следует говорить под руку тем, кто и так не ленится. Да и время еще терпит, до назначенного часа еще пять минут.

— Как врач! И вы называете себя врачом? Любой, кто осмеливается назвать себя кардиологом, знает, что курить вредно, особенно для сердца.

— Но у меня же нет сердца, — улыбнулся доктор, — мне можно. Впрочем, вы правы, для вашего сердца это вредно. — Он затушил сигарету и замолчал.

— Вы кого-то ждете?— с напускной вежливостью спросила Дульсина, страстно желая уколоть коротышку. Она прекрасно понимала, чего может ждать доктор возле столовой.

— После обеда я должен опять осмотреть дона Леонардо. К сожалению, завтра у меня не будет времени.

— Ах да, вы же еще, кажется, патологоанатом. Вы подобрали себе удачное сочетание профессий — кардиолог и патологоанатом, без работы не останетесь, а главное, пациенты будут одни и те же.

— Простите великодушно, сеньорита, вы чем-то раздражены? — спокойно спросил доктор.

— Мне не нравится, как вы лечите отца, — отрезала Дульсина.

— Цель лечения не в том, чтобы нравиться или не нравиться. Если вы хотите разобраться, я могу дать вам отчет. Денька через два вас устроит?

— Разве отцу стало лучше с тех пор, как вы в доме? Как вы могли допустить приступ перед моим днем рождения? — взорвалась Дульсина. Невозмутимость доктора раздражала ее, как красная тряпка быка.

— О последнем рекомендую справиться у Господа Бога. Пока медицина не в силах сделать больное сердце здоровым, однако и больное сердце способно долго служить. Если, конечно, его берегут не только пациенты, но и их близкие.

— Как прикажете понимать, доктор?

— Дон Леонардо овдовел вторично, а вдовство удовольствие не для мужского сердца. Вам следует...

— Вы хотите, чтобы отец опять женился? Может быть, у вас есть и кандидатура на примете? — перебила его Дульсина.

— Вы не о том, сеньорита. Понимаю, что болезнь отца причиняет вам неудобства, но вы должны с этим примириться и не сердиться из-за того, что приступ может произойти в самый неподходящий момент.

— Да как вы смеете! Никто не может упрекнуть меня в том, что я не люблю отца. И вообще наши семейные отношения вас не касаются. Вы забываетесь! — от гнева у Дульсины перехватило дыхание.

Доктор Рамирес быстро поднялся и вошел в столовую. Через минуту он вернулся со стаканом воды.

— Здесь жарковато, сеньорита Линарес, а у вас нежное горло. Надо выпить немного прохладительного.

Его голос был спокоен, жесты уверенны. Дульсина повиновалась, не чувствуя желания сопротивляться. Но придя в себя, она вновь заволновалась. Взяв себя в руки, чтобы скрыть негодование, Дульсина медленно, чеканя каждое слово, повторила:

— Наши семейные отношения — не ваша компетенция, доктор Рамирес. Убедительно прошу об этом не забывать.

— Если они прямо касаются здоровья дона Леонардо, то вынужден вас предупредить, что они входят в мою компетенцию. Мне очень жаль, сеньорита, но ваше недовольство болезнью отца в день вашего рождения не улучшило его самочувствия. Ваши взгляды, ваши колкости… Так что, простите меня, семейные отношения пришлось улаживать мне. В ночь после торжества дон Леонардо был на волосок от смерти.- Кажется, впервые привычное спокойствие изменило доктору. Он нервно зажег сигарету, но, опомнившись, тут же потушил.

— Извините, сеньорита, — пробурчал доктор. Дульсина растерялась.

— Доктор, но ведь вам тоже когда-то было восемнадцать. Вы должны меня понять. Я так ждала этого дня.

— А что изменилось бы, если бы дон Леонардо был здоров? Вы живете, как в резервации, разве что роскоши побольше, да и насильно вас никто не загонял. — Доктор Рамирес смотрел на пол и, скорее, размышлял вслух, чем беседовал с Дульсиной.

Дульсина почувствовала себя уязвленной, и к ней вернулись прежняя самоуверенность и желание осадить этого нахала.

— Вы же прекрасно знаете, мы принадлежим к избранному кругу. И этот круг очень узок, и если бы не болезнь отца...

— То меня бы в него не допустили, — закончил фразу доктор. — Примите мои сожаления, сеньорита. Я бы тоже не отказался провести тот вечер иначе. Круг сначала стал узким, а потом его сочли избранным, — добавил он как бы невзначай.

Во внезапной тишине звонок телефона показался пронзительным, от неожиданности Дульсина даже вздрогнула. Взяв трубку, она услышала глуховатый голос Алехандро Кастаньоса. Дульсина защебетала, как будто сто лет была с ним знакома. Она кокетничала, непрерывно похохатывала, сразу согласилась на встречу в незнакомом ей кафе, как будто приглашение на коктейль или Ужин были для нее привычным делом. Увлеченная игрой, она даже не заметила, что доктор Роберто уже покинул комнату, а значит, ее игра потеряла смысл. Отец и Кандида прошествовали в столовую, и Селия в голубом переднике нетерпеливо выбегала, ожидая окончания разговора.