От крика у Дульсины побелело лицо, слова словно вырывались из перекошенного рта, как поток, сметающий все на своем пути. Она не заметила, что отец дал знак вызвать Роберто. Не заметила, как появился этот вездесущий доктор. Она продолжала истошно кричать, когда он уверенными движениями, не признающими сопротивления, усадил ее в кресло, поднес к ее дрожащим губам невесть откуда взявшийся стакан воды и заставил пить. Она прерывисто глотала воду, пытаясь продолжить криком борьбу за свои права, за справедливость, за поруганное достоинство дочери доньи Луисы.

Этот наглый коротышка уставился на нее немигающими глазами, обхватив холодными пальцами ее запястья.

— Сеньорита, не надо кричать, это вредно для вашего сердца.

— Что вы знаете про сердце! У вас самого нет никакого сердца!

— Конечно, у меня нет сердца, иначе я бы не выдержал ваших страданий. И потом, ваша красота. Вы погубите ее, если не начнете улыбаться сию же минуту.

— Вы ничего не понимаете в красоте, потому что вы — урод!

— Да-да, сеньорита, именно поэтому я понимаю и ценю красоту, особенно такую, как ваша. У вас изысканная красота, не каждая кинозвезда может похвастаться подобным благородством.

Дульсина плохо помнила детали их короткого диалога. Но этому самозваному доктору удалось быстро ее успокоить. Кажется, Селия отвела ее тогда в комнату, где Дульсина быстро и безмятежно заснула.

Но Дульсина — истинная Линарес, и дешевыми комплиментами ее не проймешь. Она не хотела и не могла примириться с тем, что доктор Роберто одержал тогда над ней победу. Причем победил не в равной борьбе, он видел ее слабой, доведенной до истерики, с лицом, изуродованным визгом и ненавистью. Такая победа ему даром не пройдет. А эта глупышка Кандида решила, что она признала поражение. Как же, ждите!

Дульсина проиграла самой себе, потому что сеньорита Линарес, в жилах которой течет кровь аристократов, должна владеть собой в любых обстоятельствах. Она не сдержалась, она позволила себе недопустимое, но при чем же тогда доктор Роберто? Отец призвал его в свидетели ее случайной несдержанности, но при чем тут она, Дульсина? Вот оно, тлетворное влияние Аугусты. Линаресы не должны позволять себе слабости, но уж если такое случилось, то, простите, никаких свидетелей. Ах, отец, попомнишь ты свою беспомощность. Попомните и вы свое «лечение», дон Роберто Рамирес.

Дульсина засмеялась недобрым смехом и вспомнила разговор с Кандидой, глупышкой, слишком доверяющей этому лекарю. Как ей могло прийти в голову, что и она, Дульсина, могла оценить услуги полуграмотного провинциала? Специалист! Можно подумать, что он у своих патологоанатомов научился лечить живое сердце.

— Как ловко он тебе помог, Дульсина, - с умилением сказала Кандида.

Язвительная усмешка вспыхнула на губах Дульсины.

— Очень ловко. До сих пор удивляюсь, как жива осталась.

— Но ты так быстро успокоилась. И Селия сказала, что ты хорошо спала.

— Послушай, Кандида, не говори ерунды. Для тебя и Селия большой авторитет. Не удивляюсь, что этот коротышка кажется тебе чуть ли не богом.

— Но какой же он коротышка? Конечно, он невысок, но рядом с ним мы можем позволить себе и каблуки.

— Рядом с кем? Я не намерена быть с ним рядом. До сих пор тошно от его холодных пальцев. Он меня успокоил! Да я только и мечтала поскорее освободить руки от его ледышек. Представляю себе, какой осколок айсберга заменяет ему сердце, коли от его прикосновений превращаешься в мороженое. Я поспешила в постель, чтобы отогреться. Полночи отогревалась. А ты говоришь, хорошо спала!

— Но у врача должны быть холодные руки.

— Что за глупость.

— Я знаю, Дульсина, что у него руки хорошего врача. Раз они холодные, то так и должно быть. Не пойму, чем он тебе не угодил?

— Когда ты повзрослеешь, Кандида? Угодил не угодил, что за разговор? Будем объективными. Чем он помог отцу? Отец все так же болен, и приступы не прекращаются. Никаких признаков улучшения.

— Но отец повеселел...

— А я погрустнела. Так что, мое здоровье ухудшилось? Повеселел! Ему стоило бы обратиться к цирковому клоуну, то-то было бы веселье. Пойми, Кандида, отцу лучше не стало, по-моему, приступы даже участились. Поэтому никто не может меня убедить, что дон Роберто хороший врач. Никто и ничто, даже рекомендация дона Хуана Фернандеса.

— Ты, как всегда, права, — вздохнула Кандида. — но все-таки...

— Никаких «все-таки». Я уверена, что нужен другой врач, и мне жаль, что тут отца не переубедить. Авторитет старых друзей для него важнее здравого смысла. Вы все чересчур подвержены иллюзиям.

Дульсина усмехнулась, вспомнив этот разговор. Да, глупышка Кандида тогда призадумалась, но потом уже не возвращалась к обсуждению великого эскулапа и как будто затаилась. Значит, Дульсине придется продолжить самой. Не хватало еще в доме Линаресов провинциальных кумиров. «Боже мой, не слишком ли я сама увлеклась мыслями об этом коротышке?» — подумала Дульсина и вновь подошла к зеркалу. Гордый поворот головы, и бриллиантовое колье вновь заиграло неистовыми огнями. В самой сердцевине отцовского подарка холодным блеском светился крупный изумруд. Дульсина ни секунды не сомневалась, что отец подарит ей бриллианты, как подарил в прошлом году Кандиде. Она была спокойна, когда отец торжественно открыл плоскую коробочку, в которой на черном бархате расположилась переливающаяся змейка из маленьких, ослепительных камешков. Она даже не сразу заметила как бы тусклый овал изумруда, главного украшения колье. А когда увидела, то почувствовала странное волнение. Да, в этом камне есть что-то необычное и тревожное. Дульсина поворачивалась перед зеркалом, бриллианты играли, а эта загадочная капля в форме идеального эллипса источала холод, напоминая пронзительное око смертоносного чудовища.

Дульсину обожгло воспоминание:

«Драгоценный взгляд вашей души, сеньорита», — так оценил изумруд доктор Роберто на том злосчастном торжественном ужине, когда именинница примерила отцовский подарок.

— Папа, а мне ты подаришь изумруд? — воскликнула восхищенная Кандида.

— Это не ваш камень, сеньорита, у вас другая душа, — сдержанно улыбнулся доктор.

«Что он имел в виду?»— подумала Дульсина, только сейчас поняв, что комплимент самоуверенного доктора, похоже, был не безобиден. Ну что ж, если он видит ее душу насквозь, она постарается его не разочаровать.


ГЛАВА 20


Время приближалось к полудню, но в спальне Дульсины застыл теплый полумрак. Тяжелые золотисто-желтые портьеры плотно закрывали окно. Дульсина с трудом открыла глаза, медленно повернулась к окну, силясь понять, который час. Нет, не разберешься. Она посмотрела на часы, но они ей не подсказали, утро или вечер. Пришлось встать и раздвинуть портьеры. Неистовое полуденное солнце ослепило девушку. Все ясно, время близится к обеду, пора приводить себя в порядок.

А что было вчера? День рождения Кончиты, дочери доньи Консепсьон, подруги детства Луисы Линарес. Дульсину и Кандиду пригласили по старой дружбе, потому что у сестер не сложились отношения со скучноватой Кончитой. Но светлая память о высокородной донье Луисе была выше капризов несмышленых девчонок, не умеющих поддерживать хорошие связи. «Несмышленые девчонки!» Такую оценку Дульсина случайно услышала из уст самой доньи Консепсьон, степенной, грузной дамы, давно овдовевшей и утратившей былое обаяние.

«Да, — подумала Дульсина, — донья Консепсьон утратила, а вот Кончиту Бог обделил обаянием с самого рождения. Скучна до невозможности, ее разговоры сильнее любого снотворного. Но праздничный ужин по случаю ее двадцатилетия был не в пример роскошнее торжества в доме Линаресов. Богатая вдова оказалась очень расторопной, позаботившись о том, о чем Дульсина только мечтала.

Парадная столовая была полна гостей если не лучших, то все же вполне достойных фамилий. Раскрасневшаяся Кончита сидела в окружении молодых людей. Донья Консепсьон хорошо продумала, как рассадить гостей. Сестры Линарес оказались соседками импозантных отцов семейств и элегантных матрон в бриллиантах. Лучезарно улыбаясь Дульсине, достопочтенные дамы оценивающе поглядывали на ее шею, опытным глазом разглядев холодное совершенство изумруда. Вскоре девушка почувствовала на себе и другие взгляды. Воздав полагающуюся дань имениннице, молодые люди начали вежливо оглядываться по сторонам.

Ощутив внимание ровесников, Дульсина оживилась. Она взглянула на Кандиду и, увидев ее вспыхнувшие от удовольствия щеки, слегка встревожилась. Почему? «Кандида слишком импульсивна и не всегда умеет себя правильно вести», — попыталась оправдать себя Дульсина, испытав до боли знакомое чувство недовольства чужим успехом. Перед этим чувством даже родственные узы были бессильны.

— Не слишком ли тебе весело, сестренка? — сурово прошептала Дульсина. — Не забывай, где ты находишься. Мне просто неловко за тебя.

— А в чем дело, Дульсина? — На лице Кандиды появился легкий испуг.

— Нельзя же таять от каждой улыбки. Не забывай, что ты из рода Линаресов.

— Но здесь все друг другу улыбаются, что в этом плохого?

— Ты не просто улыбаешься, моя милая, ты млеешь. И это только от взгляда. Что же можно от тебя ожидать в дальнейшем?

Соседка Дульсины, напудренная дама лет пятидесяти, отвлекла ее вопросом о колье.

— Нет-нет, — очаровательно улыбнулась Дульсина, — это не наследство доньи Луисы, это подарок отца к восемнадцатилетию.

— Боже, — воскликнула дама, — тебе уже восемнадцать! Как быстро летит время.

Соседи по столу дружно вспомнили Луису Линарес, повздыхав с подобающим приличием о ее былой красоте, хороших манерах и гостеприимстве. Потом не менее дружно подивились возрасту сестер, быстротечности времени и не поскупились на комплименты девушкам. Должное сочувствие было высказано нездоровью Леонардо Линареса. Имя Аугусты не вспомнил никто.