Джимми был, если можно так сказать, разносторонним человеком. Умел очаровывать не только женщин, но и мужчин, отлично играл в карты, великолепно ездил верхом и, что самое главное, прослыл лучшим рассказчиком анекдотов и прочих смешных историй — именно благодаря этому таланту его вскоре начали приглашать в особняк Мальборо.

В то время принц Уэльский расширял свой круг приближенных за счет тех женщин и мужчин, которые могли его чем-то позабавить. Попал в него и Джимми, умевший, как никто, рассмешить принца своими историями. Вскоре талант Джимми оценили держательницы модных лондонских салонов, и тут уж спрос на него подпрыгнул до небес. Приглашения на приемы и балы скапливались на каминной полке Джимми целыми стопками — он часто жаловался на то, что ему катастрофически не хватает времени отвечать на них.

Карточные выигрыши позволяли Джимми оплачивать счета от портного и давать на чай слугам в тех домах, где он бывал. Все остальное он получал даром.

Обожательницы Джимми находили его неотразимым и пылким любовником и благодарили за жаркие ночи то золотыми запонками, то бриллиантовой заколкой для галстука и прочими вещами, которые никогда бы не смог приобрести сам Джимми с его тощим кошельком.

Как и герцог до знакомства с Клеодель, Джимми никогда не имел намерения жениться.

Ограничить себя одной-единственной женщиной, когда перед тобой открыты двери практически любого будуара в Мейфэр? Ищите дурака. К тому же женитьба сразу поставила бы крест на успехе Джимми в обществе — какой женщине интересен женатый шутник?

Вспомнив о разговоре в Уорвикском замке, герцог понял, что Джимми к тому времени уже был знаком с графом Седжвиком и, по всей видимости, знал Клеодель.

Джимми обычно не интересовался столь юными девушками, но Клеодель — и это хорошо было известно герцогу — была не такой, как все, а необходимость пропустить из-за семейного траура свой первый лондонский сезон еще сильнее разжигала в ней волнение и страсть.

«Это он. Джимми, научил ее, как привлечь к себе всеобщее внимание, как заблистать в обществе», — думал герцог, вне себя от ярости.

Между прочим, они часто обсуждали с Джимми, каким способом женщины заводят любовные интрижки. Им с Джимми было хорошо известно, как это происходит, они не раз наслаждались азартом погони за притворно ускользающей добычей и сладостью побед. И сами не раз избегали ловко расставленных искательницами мужей капканов.

Герцог никогда не раскрывал имен своих любовниц, не рассказывал о том, кем он увлечен в данный момент или кто из женщин увлечен им самим, просто говорил:

— В этом случае можно спастись только бегством!

И Джимми охотно соглашался.

— Я тоже частенько чувствую себя лисой, за которой несется свора собак, а вокруг по всему полю гремят выстрелы.

И оба они дружно смеялись.

Подобные разговоры у них случались не раз, их сейчас живо припомнил герцог.

У него в голове стала складываться четкая картина: Джимми точно знал, чем должна заинтересовать женщина Ворона. Она сможет завоевать его своей непохожестью на остальных его любовниц.

Так что, когда Клеодель избегала сближаться с Вороном, не искала встреч с ним, когда она заставляла страдать его от своей холодности, уклонялась от поцелуев или отказывалась танцевать с ним, это была игра. Это был вызов, показавшийся ему таким соблазнительным.

Да, очевидно, именно Джимми научил ее держать Ворона на коротком поводке даже после помолвки.

Правда, можно предположить, что Клеодель вела себя так еще и потому, что была сильно влюблена в Джимми и считала его более привлекательным, чем герцог.

Осознав, что его опозорили, выставили дураком, герцог поначалу хотел забраться по лестнице, ворваться в комнату, заставить Клеодель и Джимми испугаться, устыдиться, в конце концов…

Но затем он сказал себе, что это была бы слишком простая, глупая месть. К тому же разразился бы скандал, а герцогу не хотелось, чтобы весь свет узнал о том, что невеста наставила ему рога с одним из его близких друзей. Так что же, вести игру до конца и назвать Клеодель своей женой?

Герцог плотно сжал губы, твердо решив, что никогда, ни за что на свете не назовет своей женой женщину, которая ведет себя так, как Клеодель в эту минуту. При мысли о том, что происходит сейчас в ее спальне, кровь прилила к голове герцога, на короткое время весь дом Седжвиков, и особенно тот проклятый балкон, окрасился для него в алый цвет.

Ворон невольно сделал еще один шаг вперед, но удержал себя на месте. Нет, его месть должна быть более изощренной, она должна причинить Джимми и Клеодель столько же боли, сколько они сами причинили ему.

Постепенно в голове Ворона начал складываться план дальнейших действий. Герцог повернулся и медленно побрел к двери, которая выходила из сада на боковую улочку.

Как он и ожидал, эта дверь отпиралась изнутри, он легко открыл ее и не спеша зашагал по пустынной дороге.

Только увидев мусорный ящик, герцог вспомнил о том, что все еще держит в руках букет ландышей и письмо, в котором говорится о том, как нежно и пылко он любит свою несравненную Клеодель.

Ворон уставился на букет так, словно впервые увидел его.

Затем медленно и тщательно он смял ландыши, выбросил эту душистую кашу в мусорный ящик, а сверху посыпал разорванным на мелкие клочки письмом.

После этого герцог двинулся к дому. Его лицо превратилось в страшную маску — сейчас Ворон выглядел гораздо старше своих лет.

* * *

На следующее утро герцог пересек Ла-Манш на своей яхте, которая стояла в гавани Дувра. Экипаж яхты всегда был готов выйти в море в течение часа после получения приказа об отплытии.

Поскольку курьер прибыл с таким приказом намного раньше самого герцога, капитан был готов поднять якорь сразу же, как только его светлость поднимется на борт.

Такой исполнительности герцог требовал от всех своих слуг, и это принесло ему большую пользу в ту ночь, когда он возвратился в Равенсток-холл после визита к дому Седжвиков и немедленно послал за мистером Мэтьюсом.

Ночной посыльный тут же помчался вверх по лестнице, и не прошло и десяти минут, как в библиотеку вошел свежий, безукоризненно одетый мистер Мэтьюс.

Здесь он получил от своего хозяина несколько коротких четких распоряжений, после чего были подняты с постели еще несколько слуг. Они начали срочно собирать вещи в дорогу, один из них — курьер — немедленно отправился в Дувр с приказом готовить к отплытию яхту, другой помчался на вокзал — проследить за тем, чтобы к утреннему поезду до Дувра прицепили личный вагон герцога.

Отдав распоряжения, герцог удалился в свою спальню.

На следующее утро он спустился к завтраку. Герцог, как всегда, был безукоризненно одет, однако слуги не могли не отметить, что лицо их хозяина было таким мрачным, каким они не видели его с того момента, когда он влюбился.

Передавая герцогу его заграничный паспорт и конверт с крупной суммой денег, мистер Мэтьюс негромко спросил:

— Могу я узнать, ваша светлость, что мне отвечать, когда начнут спрашивать о том, где вы?

— После того как вы дадите в «Таймс» и «Морнинг пост» объявление о том, что моя свадьба с леди Клеодель откладывается, как я вас проинструктировал, ничего никому больше не сообщайте, — холодно ответил герцог.

— Совсем ничего и никому, ваша светлость? — нервно переспросил мистер Мэтьюс.

— Ничего! — жестко повторил герцог.

— Но если леди Клеодель или граф… — начал мистер Мэтьюс.

— Вы слышали, что я сказал, Мэтьюс! — оборвал его герцог.

— Хорошо, ваша светлость, я выполню все ваши приказания и прослежу, чтобы то же самое делали все остальные в доме.

Герцог ничего не ответил, просто сел в карету и приказал кучеру ехать на вокзал.

Переход через Ла-Манш прошел спокойно. Посланный вперед курьер встретил герцога на пристани в Кале в сопровождении нескольких железнодорожных служащих, которые проводили Ворона до его личного вагона, уже прицепленного к экспрессу, идущему в Париж.

В доме на Елисейских полях все уже было готово к прибытию герцога. Переночевав в Париже, Ворон наутро сел в запряженную четырьмя великолепными лошадьми карету, и она увезла его в направлении Версаля.

Впрочем, герцога вовсе не интересовала резиденция давно забытых Людовиков. Вместо этого он помчался в маленькую деревушку рядом с монастырем Сакре-Кёр.

Все, кто знал герцога, немало удивились бы, узнав, куда он направился.

В монастыре герцога уже ждали. Улыбающаяся монахиня открыла окованные железом монастырские ворота, а затем провела гостя по прохладным крытым галереям в комнату, окна которой выходили в монастырский сад, залитый теплым солнечным светом.

— Его светлость прибыл, матушка настоятельница, — сказала монахиня, открывая дверь комнаты.

Сидевшая за письменным столом женщина тут же вскочила. Она улыбнулась, протянула Ворону руки, и герцог принял их в свои ладони, а затем нежно поцеловал настоятельницу в щеку.

— Как поживаешь, Маргарита? — спросил он.

— Очень рада видеть тебя, Ворон, дорогой, — ответила она. — Но какой сюрприз! Я думала, ты по горло в делах и не появишься в Париже по крайней мере до своего медового месяца.

Она заметила, как нахмурился ее брат при упоминании о медовом месяце, каким сердитым сделалось его красивое лицо.

Проницательная леди Маргарита поспешила задать вопрос:

— Что-то не так? Что случилось?

— Об этом я и приехал поговорить с тобой, — ответил герцог. — Присядем?

— Конечно. Я приказала принести для тебя вина и маленьких бисквитов — помнишь, такие пекут только у нас в монастыре, и нигде больше.

Герцог улыбнулся, но ответить не успел — в комнату вошла монахиня с подносом, на котором стояли вазочка с бисквитами, графин с вином и хрустальный бокал.