Анна спала, свернувшись калачиком, положив голову на плечо герцога, ее волосы рассыпались по его груди.

Глядя на спящую жену, герцог подумал, что на всем свете не найдется сейчас человека, который был бы счастливее, чем он.

Прошлой ночью он сделал Анну своей, они вместе достигли высот блаженства — такого блаженства, которого он не испытывал никогда прежде.

Он старался быть с Анной очень нежным, но постепенно они оба потеряли голову и забыли обо всем, сгорая в огне ослепляющей страсти, впали в экстаз, в котором не осталось места ни для пространства, ни для времени.

Гораздо позднее, вновь обретя способность связно мыслить, герцог спросил:

— Моя драгоценная, моя дорогая, тебе не было больно?

— Нет, ведь я люблю тебя, — ответила Анна. — Я люблю тебя, люблю и хочу повторять это снова и снова, потому что любовь — это так же прекрасно, как стихи или музыка.

— Я тоже так думаю, драгоценная моя. Я благодарен небу за то, что остался жив, но еще больше за то, что оказался здесь вместе с тобой.

Он поцеловал волосы Анны и сказал:

— Правда, я и представить себе не мог, что мы впервые займемся любовью в какой-то убогой хижине, где даже кровати нет — одни матрасы и одеяла.

— Разве это имеет значение? — спросила Анна. — Для меня эта хижина — самое чудесное место на всем свете! Она словно маленькая планета, на которую мы с тобой улетели, и теперь она принадлежит только нам.

Герцог улыбнулся.

Он вспомнил слова сестры, которая сказала, что для Анны оказаться за пределами монастыря — все равно что оказаться на другой планете.

— Могу лишь покаяться, — сказал он вслух, — что, оказавшись с тобой здесь, наедине, я не смог умолчать о своей любви. Впрочем, все равно рано или поздно это должно было произойти.

— Я рада, что все случилось этой ночью, — сказала Анна, придвигаясь чуть ближе к мужу. — Иначе мне пришлось бы еще бог знает сколько дней жить без твоих поцелуев, не зная о том, какой восторг следует за ними.

— А что ты чувствовала, когда мы занимались любовью? — спросил герцог.

— Это невозможно объяснить, — ответила она. — Знаю только, что стала одной плотью с тобой, а ты в это время из простого мужчины превратился в моих глазах в олимпийского бога или, быть может, в архангела. Теперь я действительно принадлежу тебе, и никто не сможет отобрать меня у тебя, верно?

В ответ на этот вопрос герцог крепче обнял жену и пылко заверил:

— Я убью того, кто попытается это сделать! Ты моя, Анна! Моя навсегда, и я никогда не расстанусь с тобой!

— Это мне и хотелось услышать.

Анна посмотрела на мужа с нежностью, улыбнулась, однако во взгляде ее странных глаз все равно читались неуверенность и… беспокойство.

— Ты говорил мне, что я должна ревновать тебя, — сказала она, — но я этого не понимала. Теперь понимаю. Если ты полюбишь кого-нибудь, кроме меня, я, наверное, умру!

— Не бойся, этого не случится. На самом деле я никогда никого не любил по-настоящему, кроме тебя. Как и ты, до прошлой ночи я не имел ни малейшего представления о том, что такое настоящая любовь. Теперь я понимаю, что любовь, которую я знал в прошлом, была второсортной, и меня она больше не интересует.

Анна положила ему на грудь свою маленькую ладонь.

— Как получилось, что в этом мире нашелся такой удивительный мужчина и этот мужчина полюбил именно меня?

— Ну, не так-то много мужчин ты видела за свою жизнь, моя дорогая, — заметил герцог. — Но если тебе так хочется, можешь считать меня уникальным, я возражать не стану.

— Но так и есть, — сказала она. — Я утверждаю это, потому что думаю, что Бог создал нас друг для друга. Или это слишком самоуверенно с моей стороны — говорить такое?

— Это прекрасные слова, — ободрил ее герцог. — И я сам думаю так же. Мы созданы друг для друга, Анна, и я очень благодарен судьбе за то, что сумел найти тебя.

Анна негромко вскрикнула.

— А если представить, что ты не приехал бы тогда в монастырь? Если представить, что ты женился бы на какой-нибудь другой женщине?

В голове герцога промелькнула мысль о Клеодель, и он вдруг понял, что та девушка теперь ничего не значит в его жизни. Сейчас ему было трудно даже вспомнить ее лицо.

— Мы доверились судьбе, — сказал он, — надеясь, что есть некая Сила, которой подвластны наши жизни, и не ошиблись.

Он говорил искренне, и это поражало его, ведь еще совсем недавно ему и в голову не пришло бы произносить такие вещи.

А еще он подумал о том, как самонадеянно считать себя хозяином судьбы.

Теперь он верил, что именно Сила, о которой он говорил, спасла его от брака, в основе которого лежали корысть и обман, именно она привела его в монастырь, где жила Анна.

Герцог повернулся так, чтобы оказаться ближе к ней.

— Давай никогда не будем вспоминать о прошлом, — сказал он. — Я наделал в своей жизни много ошибок, которые не хотел бы обсуждать с тобой, моя дорогая. Не хочу, чтобы ты даже просто знала о них. Теперь я не оглядываюсь в прошлое, смотрю только в будущее — наше с тобой общее будущее.

— Того же хочу и я, — ответила Анна. — И я буду каждый день и час, каждую минуту и секунду стараться сделать тебя счастливым.

Она потянулась к герцогу губами, и, целуя их, он вновь ощутил в себе разгорающийся огонек страсти, впервые в жизни освященный для него мыслью о стоящей за этим силе и воле Божьей.

Анна принадлежала ему всем телом, всем сердцем и всеми мыслями. Занимаясь с ней любовью, он знал, что их души сплетаются в этот момент еще теснее, чем тела, и каким-то мистическим образом становятся частью высшей силы, которая объединила их судьбы.

* * *

Когда герцог открыл, наконец, ставни на окнах, солнце стояло уже высоко в небе.

Одетый в принадлежавшую доктору рубашку, в чужих брюках, которые были слишком длинны для него, герцог все равно сиял от счастья.

Сияла от счастья и Анна. На ней была все та же рубашка, и все так же струились по ее спине и плечам распущенные шелковистые волосы.

Какой же прелестной была она, когда ставила на стол тарелки и чашки и раскладывала еду, которую оставил им доктор.

Одежда Анны и Ворона почти высохла, но герцог сказал, что ее нужно подержать на солнце и только потом надевать.

— Сейчас позавтракаем, — сказал он, — и я схожу поплавать в море.

— Ты уверен, что от этого у тебя не разболится голова? — спросила Анна.

— Я совершенно забыл про свою голову. Думаю только о том, как люблю тебя, моя дорогая, и эти мысли действуют на меня лучше всякого лекарства!

Анна рассмеялась и ответила:

— Можешь порекомендовать это средство нашему доктору.

Герцог вернулся от уже открытой двери, чтобы обнять Анну.

— Всякий раз, когда я смотрю на тебя, ты становишься все прекраснее, — сказал он. — Я думаю, возвращаться в цивилизованный мир будет для нас напрасной тратой времени и денег. Давай останемся здесь до конца жизни, будем носить эти одежды, хотя я, честно говоря, предпочел бы видеть тебя обнаженной.

Анна без тени смущения рассмеялась и ответила:

— Зимой здесь довольно холодно. Русская зима, она морозная даже в Одессе.

— Теперь ты расскажешь мне свою тайну?

— Не сейчас, — ответила она. — Я думаю, у тебя были основания привезти меня в Одессу. Вот там я и расскажу тебе то, чего никогда никому не говорила.

— Пусть будет по-твоему, моя дорогая, — сказал герцог и поцеловал ее — сначала нежно, потом со страстью, жгучей, как само полуденное солнце.

На следующее утро яхта доставила их в одесскую гавань.

Доктор сдержал слово и послал одного из рыбаков на яхту, сказать ее капитану, куда ему плыть. Около четырех часов дня яхта уже причалила к берегу маленькой бухты рядом с хижиной.

Сам доктор появился немного раньше. Герцог и Анна поблагодарили его, и он отправился рыбачить, вновь оставив их одних.

— Я так счастлива, что не хочу быть спасенной, — вздохнула Анна.

— Я тоже, — ответил герцог.

Он закрыл дверь, задвинул засов, подхватил на руки жену и понес ее в постель. Только спустя несколько часов они выглянули на море и увидели подходящую к берегу яхту.

Раньше герцогу никогда не доводилось видеть Одессу, однако она оказалась именно такой, какой он ее представлял.

Вдоль берега бухты протянулись украшенные башенками и шпилями дома. Из книг герцогу было известно, что город строился при князе Воронцове, когда тот был назначен генерал-губернатором Новороссии и Бессарабии. Именно благодаря Воронцову расцвела и сама Одесса, и ее окрестности.

Герцогу было интересно увидеть воочию город, о котором он читал в книгах, однако ему было трудно думать о чем-либо другом, кроме своей любви к Анне.

По сиянию ее глаз герцог догадывался, что она взволнована, а по тому, как она взяла его за руку, понял, что Анна хочет что-то рассказать ему.

Этот едва заметный жест поразил герцога, к которому до недавнего времени Анна относилась совершенно бесстрастно.

Он крепко сжал ее пальцы в своей ладони, чувствуя, что все, что говорит или делает Анна, доставляет ему радость, от этого он чувствует себя счастливым и по-мужски уверенным в себе, как никогда прежде.

Герцог понимал, что ему предстоит научить Анну еще очень многому, в том числе и в искусстве любви. Сейчас она была похожа на бутон, который только-только начинает распускаться в лучах ласкового солнца.

Сознание того, что это он стал для нее солнцем, наполняло герцога гордостью, но при этом он чувствовал неведомый ему прежде восторг.

— Я люблю тебя! Я обожаю тебя! — сотни раз повторял он.

Но эти слова даже в малой степени не были способны передать силу и глубину любви, которая росла с каждой проведенной им рядом с Анной минутой.