— Как так? — спросил герцог.

— Что полностью сливаешься с музыкой, начинаешь слышать ее не только ушами, но и ногами… всем телом.

Герцогу хотелось добавить: «То же самое можно сказать про любовь», но он знал, что Анна не поймет его.

Она ловко выскользнула из рук герцога и подбежала к иллюминатору.

— Нужно помахать музыкантам, — сказала она, — показать им, как нам понравилась их игра.

Она высунулась в иллюминатор, принялась махать рукой, и герцог услышал, как сидевший на причале музыкант сказал:

— Граци, синьора, граци танте!

Анна обернулась, чтобы посмотреть на герцога, и обнаружила его совсем рядом, прямо за спиной.

— Я хотел бы сказать то же самое, — улыбнулся он. — Мольто граци, синьора!

Анна сделала глубокий книксен.

— И вам граци, дорогой синьор!

Глаза у нее горели, но не тем огнем, который так хотелось увидеть герцогу.

Вынырнув из приятных воспоминаний, герцог увидел, что его матросы уже устанавливают мачту на самой маленькой из шлюпок и крепят ярко-красный, медленно разворачивающийся на ветру парус.

Анна села на корме, герцог взял в руки румпель, и они заскользили по воде.

— Это просто чудо! — кричала Анна. — А еще быстрее можно?

— Это целиком зависит от ветра, — ответил герцог. — Капитан полагает, что вскоре он усилится.

— Надеюсь, капитан не ошибся.

Анна мечтательно смотрела на небо, которое по-прежнему оставалось чистым и прозрачным, хотя солнце обжигало уже не так сильно, как днем, и дул легкий ветер.

— Посвисти, — сказал герцог. — Каждый матрос знает, что хороший ветер нужно высвистеть.

Анна рассмеялась и сложила губы трубочкой.

У нее это вышло так очаровательно, что герцогу тут же захотелось поцеловать ее, но он мог только мечтать об этом, к тому же у него была масса дел — поправить парус так, чтобы утлегарь — брус, к которому крепится нижний край паруса, — отклонился за борт. После этого шлюпка поймала ветер и двинулась быстрее.

— Получилось! Получилось! — восторженно воскликнула Анна. — Я посвистела, и ветер задул!

Ветер действительно усилился. Маленькая шлюпка продолжала набирать ход, алый парус все сильнее выгибался вперед, выделяясь ярким пятном на фоне синей морской воды.

— Быстрее! Быстрее! — кричала Анна, а герцог прилагал все свое мастерство, пытаясь справиться с разогнавшейся до невиданной скорости шлюпкой.

Так они неслись под парусом с полчаса, потом, почувствовав недоброе, герцог поднял голову вверх и увидел, что солнце исчезло, а прозрачное небо затянуло темно-серыми, тяжелыми облаками.

Герцог посмотрел вдаль.

Желая угодить Анне, он разогнал шлюпку гораздо сильнее, чем собирался, и яхта давно скрылась из вида. Чтобы найти ее и вернуться, теперь требовалось немалое время.

— Пригни голову, — попросил герцог Анну, отвернул утлегарь назад и принялся делать то, для чего требовалось все его немалое мастерство яхтсмена.

Ворон превосходно умел ходить под парусом, это был один из его самых любимых видов спорта.

В прошлом году он выиграл несколько гонок в Каусе, на острове Уайт, не раз побеждал сильных соперников и на южном побережье Франции.

Но теперь, с опаской следя за тем, как стремительно портится погода, герцог понимал, что совершил большую ошибку, так далеко уйдя по ветру, тем более в этих водах, которые известны морякам как непредсказуемые и опасные.

— Все в порядке? — спросила его Анна.

— Я собираюсь повернуть назад, к яхте, — беззаботным тоном сообщил герцог, не желая пугать ее.

— Море становится беспокойным.

— Я это заметил, — сухо ответил он. — Но ты говорила мне, что умеешь ходить под парусом.

— Умела, во всяком случае, — сказала она. — Но мне будет крайне неловко, если ты докажешь, что это не так.

— Черному морю никогда нельзя верить, — заметил герцог, — даже мне, хотя черный — это мой цвет.

Он живо представил, что должна будет чувствовать Анна, когда под крики толпы «Черный Ворон! Черный Ворон!» его лошади первыми примчатся, грохоча копытами, к финишу.

Ему всегда нравилось быть популярным среди толпы любителей скачек. Многие стремились завязать с ним знакомство, справиться о той или иной лошади, ее шансах на победу. Считалось также, что чутье редко подводит его относительно того, хороший спортсмен тот или иной человек или нет.

— Почему ты выбрал черный цвет? — спросила Анна.

— Потому, что он лучше всего подходит к моему прозвищу — Ворон.

— К прозвищу — может быть. Но этот цвет тебе не подходит.

— Почему ты так думаешь?

— Если уж сравнивать тебя с птицей, ты скорее похож на орла. Я видела сегодня двух орлов, когда мы вышли на палубу после завтрака, они были белыми.

— Я тоже их видел, но почему ты решила, что я похожу на них?

— Они не только величественны — их зовут королями птиц, — но и выглядят более властными и гордыми, чем другие птицы, словно принадлежат другому, не нашему миру.

— Думаешь, я такой же? — спросил он.

— Я думаю, что ты властный, а еще мне кажется, что, хотя ты вращаешься в самых разных слоях общества, ты не принадлежишь ни к одному из них и вообще никому не принадлежишь, кроме самого себя.

— Почему ты так решила? — резко спросил он.

Анна промолчала, и, закрепив веревку, герцог попытался еще раз добиться от нее разъяснений.

— Я жду, когда ты ответишь на мой последний вопрос.

— Мне сложно объяснить тебе, но я чувствую, что ты полностью доволен собой и тебе не требуется, в отличие от большинства людей, чтобы другие тебя вдохновляли, направляли или утешали.

— Я полагаю, что это своего рода комплимент, — сказал герцог. — Но в то же время, если понимать твои слова буквально, я должен казаться очень самодовольным и замкнутым человеком.

— На самом деле я хотела сказать, что люди для тебя не главное, ты не нуждаешься в них. Тебе не требуется их помощь.

«Интересно, что Анна сказала бы, узнав о том, как нужна мне она сама?» — подумал герцог.

И вновь себя одернул. Для такого разговора время еще не пришло.

К тому же Ворон с тревогой подумал, что сейчас ему не до того, чтобы разговаривать с Анной, он должен был все свое внимание сосредоточить на управлении шлюпкой. Море с каждой минутой становилось все более беспокойным.

Слишком поздно герцог вспомнил о том, что шторм на Черном море может начаться совершенно неожиданно — и именно это сейчас и происходило.

Ветер усилился настолько, что герцогу приходилось прилагать всю свою немалую силу, чтобы удерживать нужный курс. Волны стремительно начали покрываться белыми барашками и становились все выше.

Герцог оглянулся — единственным участком суши, который еще виднелся со шлюпки, были крутые скалы. Если подойти к ним слишком близко, можно разбиться о камни.

Но позади этих скал герцог рассмотрел небольшую бухту с пологим берегом, почти до самой кромки воды покрытым деревьями.

«Направимся к бухте», — решил герцог и тут же понял, что выкрикнул эти слова вслух и Анна услышала их.

Она сидела на дне шлюпки и молчала. Ворон с беспокойством посмотрел на нее, боясь, что она запаникует из-за грозящей им опасности. Однако Анна ничего не сказала герцогу, не заплакала, не стала задавать вопросы, лишь ободряюще улыбнулась и принялась разглядывать скалы.

Взглянуть на нее еще раз у герцога не оставалось времени.

Он пытался направить шлюпку к берегу, помня о том, что должен обогнуть скалы и подводные камни возле них и пробиться в бухту, иначе проскочит мимо нее и уже не сможет вернуться. Задача была сложной.

Ветер буквально рвал парус на куски, шлюпка билась о волны, кренилась с борта на борт, рыскала в стороны.

Герцог всеми силами сражался с ненастьем, но продвигаться в нужном направлении ему удавалось с огромным трудом.

А затем хлынул дождь.

Он полил как из ведра, моментально промочив герцога и Анну до нитки, образовал плотную завесу, сквозь которую почти ничего не стало видно. Герцогу оставалось лишь надеяться на то, что ему удастся вырулить к берегу вслепую.

Он не мог больше говорить с Анной, не мог долго удерживать шлюпку на плаву. Струи дождя молотом били его по плечам.

Герцог безуспешно пытался рассмотреть что-нибудь впереди сквозь заливавшие его глаза дождевые струи, и тут шлюпка неожиданно подскочила.

Раздался треск, и герцог понял, что она либо коснулась берега, либо налетела на подводный камень.

Он принялся лихорадочно соображать, что ему делать дальше и как ему спасти Анну, но тут налетел порыв ветра и с бешеной скоростью повернул утлегарь, который полетел прямо в герцога.

Брус ударил его с такой силой, что он, потеряв сознание, свалился на дно шлюпки.

Ворона обступила темнота, словно он упал в бездонный колодец.

* * *

Сначала герцог понял, что к нему вернулось сознание. Прошла, казалось, целая вечность, и он увидел во тьме проблеск света…

У него с трудом получалось дышать, но он изо всех сил цеплялся за свою жизнь, хотя по-прежнему не мог пошевелиться.

Потом он услышал голос — это была Анна, но он не мог разобрать, что она говорит.

Это удивило герцога, он даже испугался, не сошел ли с ума. Но затем он понял, что Анна просто разговаривает на другом языке. Она говорила по-русски.

Голос Анны оставался мягким и отчетливым, но порой она запиналась, словно пытаясь вспомнить нужное слово.

Затем в разговор вступил второй голос, мужской, отвечавший Анне тоже по-русски.

Мужчина говорил довольно долго, неторопливо, плавно, с особой интонацией, которая позволила герцогу предположить, что это не простолюдин, но образованный человек. А в следующую секунду герцог вновь провалился в беспамятство.