Она была так озадачена своими мыслями, что до нее не сразу дошло, что он заговорил.

— Нет. — Мистер Мейкпис поднялся, по всей видимости, бессознательно потирая правую ногу. — Боюсь, у меня нет ни времени, ни желания учиться у вас этикету, миледи.

И с этими грубыми словами он покинул гостью.


Зачем леди Бекинхолл испытывала его сдержанность?

Уинтер Мейкпис, прихрамывая, шел по переулку, когда последние лучи закатного солнца уходили за разномастные крыши Сент-Джайлса. Даже проведя полчаса в обществе этой леди нынешним днем, он по-прежнему не мог понять своего опасного влечения к ней. Она, правда, повела себя очень смело, спасая его от толпы. Ей нравится легкий флирт, но в поступках своих она проявила больше доброты, чем он видел от большинства людей, будь то бедняки или аристократы. Она привезла его к себе домой, лечила и сама за ним ухаживала. Леди показала себя с совершенно неожиданной стороны, и, если б она была дочерью сапожника или мясника, он, возможно, поддался бы соблазну получше узнать эту ее сторону, которую она так хорошо прячет.

Уинтер покачал головой. Но леди Бекинхолл не дочь мясника. Он знает, знает, что она не для него. И все же, мысленно убеждая себя, что должен держаться от леди Бекинхолл как можно дальше, он чуть было не согласился на ее смехотворный план «наставлять» его. Уйти от нее оказалось куда труднее, чем он думал. А это просто нелогично.

Леди Бекинхолл далека от него так же, как Венера, вечерняя звезда. Она принадлежит к привилегированному классу богатых, тогда как он — сын пивовара. Он никогда не был богат и раньше, бывало, даже балансировал на грани нужды. Она живет в лучшей части Лондона — районе с широкими прямыми улицами, мерцающими белым мрамором, тогда как он обитает…

Здесь.

Уинтер перепрыгнул вонючую лужу и нырнул под осыпающуюся кирпичную стену. Калитка в стене была разломана и стояла распахнутой, поскрипывая на ветру. Он ступил на темное кладбище за ней, осторожно обходя низкие плоские надгробия. Это было еврейское кладбище, и он знал, что днем увидел бы надписи на них на смеси иврита, английского и португальского, ибо большинство евреев в Лондоне бежали из этой страны с ее ужасными законами против тех, кто не является христианами.

Что-то маленькое черное метнулось в сторону, когда он приблизился к другой стороне кладбища, — то ли кошка, то ли очень большая крыса. Стена здесь была низкой, и Уинтер перелез через нее в узкий проулок, стиснув зубы, чтобы не вскрикнуть от боли в ноге. Проход вел к еще одному проулку радом со свечной лавкой. Над головой раскачивалась деревянная вывеска свечника, поскрипывая на ветру. На ней был грубо намалеван подсвечник, но если когда-то краска и обрамляла пламя и свечу, то уже давным-давно облупилась. Единственный фонарь висел перед дверью лавки, его пламя неуверенно подрагивало.

Это был последний островок цивилизации, которым мог похвастать переулок, — дальше ни один фонарь не освещал непроглядную тьму. Только самые смелые — или глупые — из обитателей Сент-Джайлса осмеливались сунуться в этот темный закоулок с наступлением ночи.

Но с другой стороны, он не обычный обитатель, так ведь?

Сапоги его застучали по остаткам булыжника в переулке, мрачные тени поглотили, окутав со всех сторон. Другие захватили бы с собой фонарь, отправляясь в ночь, но Уинтеру привычней было находить дорогу при лунном свете.

Где-то поблизости пронзительно заорал кот, и ему ответил не менее громкий соперник. Неужели он такой же безмозглый, как эти коты? Гонимый запахом возбужденной самки и собственным животным инстинктом?

Он покачал головой, входя в крытый проулок — на самом деле скорее туннель. Стены были покрыты противной вязкой влагой, и шаги его эхом отдавались под низкой аркой. Над головой что-то — или кто-то — двигалось во мраке.

Не замедляя шага, Уинтер вытащил из ножен шпагу, спрятанную под плащом. Как простолюдину официально ему не дозволялось носить ни ее, ни короткий клинок, но он уже давно примирился с необходимостью обходить закон.

В конце концов иногда это вопрос жизни или смерти.

Тот, кто притаился над головой, сделал внезапное движение, словно готовясь наброситься на него. Продолжая идти вперед, Уинтер небрежно взмахнул шпагой перед собой. «Благодаря неожиданности нападения ты получаешь преимущество», — прозвучали у него в голове слова наставника.

Грабитель нападать передумал. Послышался топот убегающего, и дорога впереди снова была свободна.

Ему следовало бы испытывать облегчение от того, что избежал опасности, что предотвратил вероятное столкновение, не причинив вреда собрату. Но Уинтер боролся с раздражением, смешанным с разочарованием. Он был охвачен какой-то первобытной жаждой схватки, желанием ощутить напряжение мускулов, возбуждение от опасности, удовлетворение от победы над противником.

Уинтер резко остановился, тихо дыша в черноте ночи, слушая звук капающей вонючей жидкости, стекающей со стен.

«Я не животное».

Вот отчасти для чего ему нужна маска: выпускать на волю некоторые свои низменные побуждения. Осторожно. С большой осмотрительностью. Но сегодня он без маски. Уинтер спрятал шпагу в ножны.

Крытый проулок заканчивался маленьким двориком, со всех сторон огороженным высокими зданиями с нависающими балконами, которые, казалось, вот-вот рухнут вниз и раздавят того, кому не повезет оказаться под ними. Уинтер быстро пересек двор и дважды постучал в низкую подвальную дверь. Помедлил, потом постучал еще раз.

Изнутри послышался скрежет отодвигаемого засова, после чего дверь открылась и показалось лицо — такое же мятое, как страницы в старом молитвеннике.

— Госпожа Медина, — пробормотал Уинтер.

Вместо приветствия маленькая женщина нетерпеливо поманила его внутрь.

Уинтер наклонил голову, чтобы не стукнуться о низкую притолоку, и шагнул в уютную комнату. В очаге потрескивал огонь, а от чистого белья, развешанного под потолком на деревянной раме, поднимающейся при помощи грубой веревки и шкива, исходил легкий пар. Прямо перед огнем стояли низкий табурет и маленький столик, весь окруженный горящими сальными свечками. А на столике были разложены портняжные инструменты: ножницы, мел, булавки, иголка с ниткой.

— Я только что закончила, — сказала госпожа Медина, после того как заперла за ним дверь. Она прохромала к кровати и подняла тунику, которая там лежала.

Ткань была расшита красно-черными ромбами. Люди видят только внешнее, бывало, говорил его наставник. Подсунь им броский костюм, маску и плащ, и они присягнут, что видели ночью привидение, и не заметят под всей этой мишурой человека.

Уинтер подошел к старой женщине и пощупал рукав.

— Вы, как всегда, отлично потрудились, госпожа Медина.

Она сердито нахмурилась на его похвалу.

— Уж лучше бы ты поостерегся, а? Не знаю, смогу ли сшить другую. Глаза подводят. — Она мотнула головой в сторону коптящих сальных свечей. — Даже со столькими свечками едва различаю, куда стежки класть.

— Мне жаль это слышать, — сказал Уинтер вполне серьезно. Теперь он заметил, что глаза у нее покраснели и слезятся. — Чем еще вы могли бы зарабатывать на жизнь?

Она пожала плечами.

— Могла бы попробовать наняться кухаркой. В свое время я пекла неплохие пироги.

— Что правда, то правда, — мягко заметил Уинтер. — С удовольствием вспоминаю ваш яблочный пирог.

— Угу, а я помню, как сшила тебе первый костюм из этих, — тихо проговорила она, погладив новые штаны, которые шли вместе с туникой. — Ты был тогда еще совсем желторотым. Никогда бы не поверила, что ты способен хотя бы удержать в руках шпагу, если б сэр Стэнли не поклялся, что такого способного ученика еще никогда не видал.

В уголках ее губ заиграла слабая ностальгическая улыбка. Уинтер уже не в первый раз задался вопросом, не была ли маленькая белошвейка для его наставника, сэра Стэнли Гилпина, больше, чем просто служанкой.

Ее взгляд внезапно заострился.

— Но с тех пор ты возмужал, а? И стал жестче.

Уинтер вскинул брови.

— То было девять лет назад. Не может же двадцатишестилетний мужчина остаться таким же, каким был в семнадцать.

Она фыркнула и начала сворачивать костюм.

— То мне неведомо, но порой я спрашиваю себя, хорошо ли сэр Стэнли знал, что делает, когда давал тебе шпагу и маску.

— Вы не одобряете мои поступки?

Она нетерпеливо отмахнулась.

— Не пытайся сбить меня с толку. Я знаю только, что неестественно это для мужчины все время бродить по улицам Сент-Джайлса, взваливая на себя чужие беды.

— А вы бы предпочли, чтоб я оставлял людей в беде? — спросил он просто из интереса.

Она резко повернулась и пригвоздила его взглядом. Может, глаза ее и стали плохо видеть от долгих лет шитья при слишком тусклом свете, но взгляд по-прежнему был острым.

— Я видела разрез от ножа на тех старых гетрах, что ты принес мне, и засохшую кровь по краям. Должно быть, ты прячешь под бриджами ужасную рану.

Он с улыбкой покачал головой.

— Я молод и силен. На мне все быстро заживает.

— В этот раз. — Она сунула скрученный в узел костюм ему в руки. — А что станешь делать, когда рана будет глубже? Длиннее? Ты не бессмертный, Уинтер Мейкпис, что бы там сэр Стэнли тебе ни говорил.

— Спасибо, госпожа Медина. — Он взял костюм и вынул из кармана маленький кошелек — почти все деньги, которые он сэкономил, с тех пор как у приюта появились патронессы. — Зайдите в приют завтра утром. Теперь, когда мы в новом доме, думаю, нам понадобится кухарка. А я тем временем буду иметь в виду ваши предостережения.

— Пф. — Она взяла кошелек и, хмурясь, отперла дверь. Но когда он проходил мимо, то услышал, как старуха проворчала: — Будьте осторожны, мистер Мейкпис. Вы нужны Сент-Джайлсу.