— Согласно вашим указаниям, — ответил Уинтер, наблюдая, как мистер Херт заметил открывшийся краешек шрама.

Портной колебался буквально мгновение, но сразу же продолжил работу.

Леди Бекинхолл тихонько вздохнула.

— Я восхищен тем, как вы умеете так… э… деловито распорядиться насчет чая, миледи.

Мистер Херт взглянул на него с сочувствием.

Последовала небольшая пауза.

— Благодарю вас, мистер Мейкпис. — Голос леди Бекинхолл звучал напряженно. — Должна сказать, ваши комплименты весьма образны.

— Ваше руководство вдохновляет меня, мэм.

На лице портного отразилось сомнение.

Уинтер прочистил горло.

— И конечно же, кого не… э… воодушевит красота вашего лица и фигуры.

Он выгнул бровь на мистера Херга.

Портной состроил мину, словно хотел сказать: «Неплохо».

Что, вероятно, означало предел того, чего Уинтер может достичь в этом искусстве.

Но леди Бекинхолл этим явно не удовлетворилась. Она склонила голову набок, слушая его, отчего какое-то украшение с драгоценными камнями засверкало на свету в ее блестящих волосах.

— Моя фигура, мистер Мейкпис?

О, это опасная тема.

— Да, ваша фигура, миледи. Она красивая и женственная, но, думаю, вы и сами это знаете.

Она издала низкий хрипловатый смешок, что вызвало в его душе сладкий трепет.

— Да, но дама никогда не устанет слушать комплименты, сэр. Вы должны постоянно держать сию истину в голове.

Ее маленькая служанка энергично закивала в знак согласия.

— В самом деле? — Уинтер уставился в спину леди Бекинхолл, пожалев, что не видит ее лица. Ее сочные губы, должно быть, насмешливо изогнуты, в голубых глазах пляшут веселые искорки. Тело его тут же отреагировало на эту мысленную картинку, и он порадовался, что мистер Херт переместился ему за спину.

— Но вы, должно быть, купаетесь в комплиментах, миледи, — сказал Уинтер. — Каждый джентльмен при виде вас должен выражать свое восхищение, свое желание любить вас. И это только те, кто может выразить вслух такие мысли. Повсюду вас окружают мужчины, которые не могут говорить о своем восхищении, которые должны молчать из-за отсутствия положения в обществе или из страха оскорбить вас. Только их мечты окутывают вас, следуя за вами, как шлейф из духов, пьянящие, но невидимые.

Он услышал ее изумленный возглас.

Служанка мечтательно вздохнула.

Быстрые, ловкие руки мистера Херта замерли, но под взглядом Уинтера он моргнул и возобновил свою работу.

— Благодарю, мистер Мейкпис, — тихо проговорила леди Бекинхолл. — Это… это было просто чудесно.

Он пожал плечами, хотя она не могла его видеть.

— Я всего лишь сказал правду.

— Вы… — Она заколебалась, потом продолжила севшим голосом: — Вы считаете меня пустышкой из-за того, что мне нравятся такие комплименты?

С прямой спиной она выглядела уверенной, но шея, белая, тонкая, обнаженная благодаря поднятым кверху волосам, подчеркивала ее уязвимость. Она всегда была такой прямолинейной, такой решительной, что он прежде не замечал этой беззащитности.

— Думаю, порой вам нравится прикрываться напускной веселостью, миледи. — Он прочистил горло. — Еще думаю, что, когда вы входите в комнату, все взгляды обращаются на вас. Вы сияете, как факел, освещая самые темные углы, озаряя даже тех, кто считал себя уже хорошо освещенным. Вы приносите радость и веселье и оставляете за собой сияние, которое дает надежду тем, кто остается.

— А вы, мистер Мейкпис? Вы считаете себя одним из тех, кто хорошо освещен?

— Я темен, как бездна. — Теперь он был рад, что она сидит к нему спиной.


Темен, как бездна? Изабель не смогла удержаться, чтобы не повернуться на слова мистера Мейкписа. Он стоял, вытянув руки в стороны, пока мистер Херт определял длину его рукава. Она затаила дыхание. Это был оживший рисунок витрувианского человека[2]. И, как и в шедевре да Винчи, обнаженная грудь Уинтера выглядела как произведение искусства. Мускулы вытянутых рук перекатывались, на бицепсах четко выделялись вены. Грудь была гладкой и широкой, лишь темная поросль курчавилась между сосками и темнела под мышками.

Изабель почувствовала, что дыхание ее участилось. Это нехорошо, она понимала. Ей не следует глазеть на мужчину. Не следует гадать, откуда у директора приюта могла взяться такая великолепная мускулатура. Словно вместе с одеждой он сбросил какой-то тайный защитный слой. Тело его было таким же мужественно прекрасным, как у последнего нагого мужчины, которого она видела, — у Призрака Сент-Джайлса. Когда взгляд ее опустился ниже, он слегка повернулся, пряча правую ногу. На секунду она прищурилась.

Портной издал тихий возглас, чем вывел ее из задумчивости. Взгляд ее метнулся вверх и встретился с глазами мистера Мейкписа. Несмотря на свою настоятельную просьбу отвернуться, когда он будет раздеваться, сейчас Уинтер не выказал ни тени смущения, стоя перед ней в одном исподнем.

Его взгляд, гордый и вызывающий, встретился с ее глазами, но она увидела в нем те мрачные глубины, о которых он говорил.

— Почему вы темны, как бездна? — спросила она.

Он пожал широкими скульптурными плечами.

— Я живу и работаю в самой мрачной части Лондона, миледи. Здесь люди просят милостыню, крадут и продают себя, пытаясь удовлетворить самые основные из человеческих потребностей: в еде, воде, крове и одежде. У них нет времени отвлечься от изнурительного труда, нет времени жить по-человечески, с Божьими дарами радости и любви.

Говоря это, он опустил руки и бессознательно шагнул к ней. Затем поднял руку и указал на потолок.

— Пич до сих пор лежит в кровати. Ею попользовались и бросили. Бросили ребенка, которого надо лелеять как самое дорогое, что есть на свете. Вот что такое Сент-Джайлс. Вот где я живу. Посему не странно ли было бы мне резвиться и дурачиться? Развлекаться и веселиться?

Его голая грудь тяжело вздымалась в волнении, чуть ли не касаясь ее корсажа, — так близко он подошел. Она запрокинула голову, чтобы видеть его глаза, и с каждым вдохом впитывала его пьянящий аромат.

Это был запах мужчины, настоящего Мужчины.

Она сглотнула.

— Другие тоже трудятся здесь, но не считают себя черной бездной. Ваши сестры, например. Вы полагаете, что они менее понимающие, чем вы?

Она увидела, как ноздри Мейкписа раздулись, когда и он тоже уловил ее запах.

— Не знаю. Знаю только, что тьма почти поглотила меня. Это зверь, с которым я сражаюсь каждый день. Тьма — бремя, которое я несу.

Неужели это и есть настоящий Уинтер Мейкпис, без маски, которую обычно носит? Ей хотелось дотронуться до него, хотелось погладить по щеке, ощутить тепло его кожи и сказать, что он должен победить, должен побороть поглощающую его тьму. Сказать ему, что она будет бороться вместе с ним и за него, если потребуется. В то же время она упивалась этой его стороной. Неужели в душе его в самом деле таится сплошной мрак?

Или там сокрыта еще и страсть?

Но в этот момент мистер Херт прокашлялся.

— Думаю, я закончил, миледи.

Мистер Мейкпис тут же отступил назад, отвел глаза и взял рубашку.

— Конечно. — Голос у Изабель бы похож на писк. Она откашлялась. — Благодарю вас, мистер Херт, за потраченное время.

— Не стоит благодарности, миледи. — Портной поклонился и, прихватив свои записи, покинул комнату.

Мистер Мейкпис натягивал бриджи, повернувшись спиной.

Пинкни жадно следила за ним с другого конца комнаты. Изабель бросила на нее суровый взгляд, одновременно лихорадочно думая, что ему сказать. Трудно было вести задушевный разговор в таком положении.

— Надеюсь, мой факел, как вы выразились, сможет осветить вашу тьму, мистер Мейкпис. Я правда…

Он резко повернулся, схватив свой жилет и сюртук.

— Прошу прощения, леди Бекинхолл, но сегодня у меня много неотложных дел. Надеюсь, вы извините меня.

Что ж, ее прогоняют — это ясно как божий день. Изабель ослепительно улыбнулась, стараясь скрыть острую боль от его слов, пронзившую ее грудь.

— Естественно, у меня и в мыслях не было мешать вашей работе. Но нам крайне необходимо начать обучение вас танцам. Скажем, завтра днем?

— Да, хорошо, — отрывисто бросил он и с коротким поклоном вышел из комнаты.

— Ему еще учиться и учиться, — заметила Пинкни, видимо, себе самой. Поймав взгляд хозяйки, она выпрямилась. — Ой, прошу прощения, миледи.

— Нет, ничего, — рассеянно отозвалась Изабель. — Мистеру Мейкпису и в самом деле еще многое надо усвоить — возможно, больше, чем успеем до бала у герцогини Арлингтон.

Изабель отправила Пинкни с распоряжением подать карету и стала мерить шагами маленькую гостиную, размышляя над трудностями с мистером Мейкписом. Его резкость, которая временами граничит с грубостью, — это больше, чем просто пренебрежение светскими манерами. В конце концов, он же родился не в какой-нибудь пещере и не волки его воспитывали. Нет, он родом из уважаемой семьи. Его сестра Темперанс сумела освоить все премудрости света — настолько, что легко вошла в роль супруги барона, — даже если и не была полностью принята аристократическим обществом.

Пинкни вернулась и объявила, что карета подана. Изабель рассеянно кивнула и покинула приют. Она пробормотала слова благодарности Гарольду, когда тот помог ей забраться внутрь, затем откинулась на спинку сиденья.

— Вы уже решили, что наденете на бал у Арлингтонов? — нерешительно спросила камеристка, устроившаяся напротив.

Изабель заморгала и взглянула на нее. Пинкни выглядела приунывшей.

— Новое кремовое с вышивкой, я думаю. Или, может, в золотую полоску?

Разговоры о нарядах всегда оживляли горничную.

— О, вышитое кремовое, — решительно заявила Пинкни. — К нему прекрасно подойдут изумруды, и мы как раз получили полдюжины пар тех кружевных чулок, которые я заказала. Сделаны по французской моде.