Слушаю его и лишний раз вдохнуть боюсь.

— А разве я могу?…

— А отчего ж не можешь? Рига это не Россия, это Латвия. Твой отец не дотянется. Да и дел у него по горло без тебя будет, выборы ведь на носу.

Сижу огорошенный новостью. Сбежать. Получить второй шанс. Показать себя. Шаг за шагом выстраивать новую жизнь. Сам ведь говорил, что готов. За копейки. За еду, лишь бы работать.

Вот только разве меня ничего в стране не держит?

Если я сбегу, кто выступит щитом для Божьей Коровки? Реальность снова касается ледяными пальцами горла. Пробегается по позвоночнику липким ощущением страха. Записи-то ведь уже изъяли, а полицейских ждет интересное видео.

Разве я могу вообще выбирать, какое решение принять? Распрямляю плечи и обвожу стадион взглядом, будто прощаюсь.

— Спасибо за предложение, Тимофей Палыч, но… Не могу я вот так взять и уехать на три месяца. Не могу оставить тут… кое-кого. Я больше не один. И не могу думать только о себе и своей карьере. Всю жизнь именно так и поступал. Играл, играл и строил планы, ни от кого не завися. А теперь… Теперь больше не могу принимать решения в одиночку. Так что, наверное, я откажусь.

Палыч вдруг по-доброму улыбнулся.

— Хорошо сказано, Тимур… Что ж, жаль, что не поедешь. Но ты подумай. До конца мая время есть. Может, что еще изменится.

— Да уж ничего теперь не изменится, — отвечаю со вздохом. Через час, самое большое два, мой отец увидит все собственными глазами.

— Ну, может, ты ее с собой захочешь взять, как знать? — пожимает плечами Палыч.

— Вот, кстати, держи. Чуть не забыл.

Палыч достает из кармана диск с датой «19.04».

День, когда Божья Коровка приехала ко мне во второй раз.

— Но… как? Они же хотели забрать эти даты?

— Они-то, может, и хотели, только я эту запись изъял еще двадцатого утром, как только от охраны узнал, что Ксения Михайловна к тебе заезжала.

Ошалело смотрю на директора. Палыч усмехается.

— Что так смотришь? Я ведь тоже молодым когда-то был. Да и потом… Видел я, как ты ее мороженым кормил. Дважды два складывать умею.

— И как вы к этому относитесь? Она ведь… Мачеха моя.

— Скажешь тоже! Разве она тебя воспитала?

— Нет.

— Или ты, может, с ней из мести, Тимур? Отцу так мстишь?

— Нет! Я ее освободить хочу. Вы не знаете, какой он человек!

— Да нет, — криво улыбается Палыч. — Я уже понял, какой. Держи и спрячь, как следует. Или уничтожь. Что будет правильнее.

Принимаю диск, не в силах еще поверить в то, что происходит это наяву. Палыч спас меня и Ксению. Еще две недели назад подумал о последствиях, чего не сделал я.

— Как мне отблагодарить вас? Это же… Это…

— Это мой тебе подарок, Тимур. Ксения Михайловна, судя по всему, хорошая женщина, а этот… Твой отец… Ну он, одним словом, политик. Такой проглотит и не подавится. Так что тебе, Тимур, если ты собираешься давать ему отпор, да еще и спасать не только себя, надо сначала броню отрастить.


Глава 24. Ксения

— Где ты была?

Голос Сергея вспарывает грудную клетку как осколок взорвавшейся гранаты. Замираю в кресле и поднимаю взгляд от исписанного листа ежедневника.

У подножия лестницы, ведущей на второй этаж, стоит Сергей. Надеюсь, полумрак скроет мое состояние. Хотя подтеки туши я стерла еще в машине салфетками, но нельзя не понять моего состояния. Я так и не нашла в себе силы ответить на смс-ку Тимура. И теперь мне безумно, безумно страшно.

— Рада, что тебя отпустили. Ты в порядке? — Произношу как можно спокойнее.

Галстук на его шее сорван, рубашка распахнута, а рукава закатаны до локтей. Свет бьет ему в спину, и при виде его фигуры меня моментально прошибает холодный пот. Но я успеваю разглядеть у него лице всего один синяк.

Сергей в плохом настроении, мне остается только гадать, связано это с видео наружного наблюдения или он злится только на то, что я так и не появилась в больнице. Конечно, он ждал меня. Я видела припаркованные микроавтобусы главных телеканалов страны. Наверное, мы должны были «случайно» попасть в объективы камер, когда Сергея бы выписали.

— Где ты была, Ксения?

Все-таки не зря он платит столько специалистам по публичным выступлениям. Даже теперь его голос звучит ровно и обманчиво спокойно. Он привык отражать нападки и оскорбления противников, улыбаться в ответ на мат и победителем выходить из любой перепалки. В отличие от него у меня нет часов риторики за плечами. А еще мои нервы взведены до предела.

Подставляю себя под обстрел его глаз, крепче стискивая ежедневник.

— Работала, — пожимаю плечами. — Ничего особенного, как обычно. Сначала задержалась… Потом пришлось в спешке заехать кое-куда, а там я потеряла счет времени, ты же меня знаешь.

— Я звонил. Но ты трубку не брала.

— Правда? — удивляюсь я. — Наверное, телефон сел.

После смс-ки Тимура я вырубила телефон. С меня достаточно было новостей. В считанные часы моя жизнь полетела в тартарары из-за того, что я поддалась низменным желаниям своего никчемного тела.

Я узнала, что люди находят в сексе, но оказалась не готова к последствиям. Раньше надо было думать. Например, когда просила Тимура двигаться быстрее.

Расстояние между нами сокращается. Очень хочется бежать от Сергея по лестнице до двери своей спальни, чтобы запереться на замок, но я остаюсь на месте.

Сейчас я словно впервые вижу собственного мужа. Возраст его не портит, хотя он на двадцать лет старше меня. Сергей все еще по-мужски красив и у него подтянутое тело и, наверное, кто-то даже возбуждается, глядя на него. Особенно, когда он надвигается вот такой, злой, властный и разъяренный. Но только не я.

Мне известно, что он опустился до того, чтобы ударить собственного сына, а после, если верить Тимуру, еще и спланировал собственное избиение.

Сергей медленно опускается на диван рядом со мной. Вытягивает ноги и подставляет под спину подушку. Вижу, как он морщится. Избиение хоть и было липовым, но ведь ему больно по-настоящему. Разве оно того стоило?

— Что случилось с лужайкой? — спрашивает он.

— Садовник сказал, что нашел под лужайкой гнездо. Это кроты ее так изуродовали. Нужно посадить горькие растения, чтобы отпугнуть их. Он подготовит список, чтобы мы могли выбрать, что хотим там видеть.

— Кроты, значит, — только и отвечает Сергей.

Одно неловкое движение, и он снова морщится. В гостиной тишина, привычная для нашего дома, чьи стены не знали смеха или задушевных разговоров. Только потрескивает пламя в камине, который я приказала зажечь, несмотря на то, что сейчас теплые ночи и уже начало мая. Я все равно мерзну.

— Что с тобой произошло? — тихо спрашиваю. — Мне жаль, что я не приехала…

— Тебе не жаль, — отрезает Сергей. — Не люблю притворство. Так что не стоит изображать сочувствия, Ксения. Что это за список у тебя на коленях?

Не в силах выдержать пристального взгляда, снова опускаю взгляд на последние страницы ежедневника, заполненные мелким убористым почерком. Вместо номеров телефонов в ровный столбик я записываю имена. Безликие ФИО для стороннего наблюдателя, но не для меня.

Для меня за каждым именем — драма. За каждой буквой — боль и глухое отчаяние, которые я смогла победить. Только благодаря мне, эти люди начали новую жизнь.

Этот список мой личный мотив жить дальше так, как я живу и никак иначе. Моя собственная жизнь не приносит мне радости, счастья и удовольствия, но ради новых имен в этом списке я стискиваю зубы каждое утро и все еще живу. Моя работа в фонде — единственное, на что я сгодилась в этой жизни, а теперь по собственной же глупости я могу лишиться даже этого.

Веду пальцем по исписанной странице. Последнее имя я записала после утренней конференции, на которой пришла хорошая новость из Израиля. Девочке сделали нужную операцию, успели. Однажды в этом списке должна была появиться и фамилия Светы, но появится ли теперь?

— Это семьи, которым я помогла.

Он аккуратно откидывается на спинку дивана так, чтобы не болели ребра.

— Ты помогла? — уточняет он с ухмылкой. — Хочу напомнить, что деньги, которыми ты распоряжаешься, и фонд, которым управляешь, все это принадлежит мне.

Я молчу. Каждую минуту своей никчемной жизни, я никогда не забывала об этом. Именно его деньги позволяют мне быть хоть капельку полезной, а какого это будет стать снова никем, если он захочет избавиться от меня?

В отличие от меня, Тимур никогда не ценил деньги по-настоящему. Легко относиться к ним пренебрежительно, когда не должен считать каждую копейку. Я же каждый день лишний раз убеждаюсь, как много в этом мире значат деньги. И как много вещей можно изменить, когда умеешь ими распоряжаться.

— Зачем к Тимуру ездила? — вдруг спрашивает Сергей, словно проникая в мои мысли.

Господи, во что я вляпалась теперь, когда ставки так высоки?

Дура, какая же я дура. Не стоили оргазмы того, что я могу потерять, если Сергей узнает правду. Каким бы головокружительным эти оргазмы не были, нельзя было забывать о сотнях спасенных жизней.


24-1

Стараюсь говорить, чтобы голос не дрожал:

— Знала ведь, что будешь недоволен, но не смогла сдержаться. Прости, Сергей. Знаю, что он только твой сын и я не имею права вмешиваться… Но я тоже не железная, пойми меня. Все-таки он нам не чужой. Твой сын сказал, что ему приходится учиться по ночам, а днем работать. Работы очень много, дети — балбесы, учили их до этого очень плохо, — вдохновенно вру. — А еще колено его беспокоит, а на обезболивающие он наседать не хочет, чтобы торчком не стать. Очень правильный у тебя сын, Сергей. И ты хоть представляешь, чем там кормят? Да в тюрьмах и то баланда вкуснее!