Жасмин Майер - Табу

Но Сергей лишил его даже такого шанса. Пошел дальше.

Не сказать, чтобы я была удивлена.

Не после того, что я знаю о собственном муже.

— Может… Можно как-то использовать работу Тимура в своих интересах? — аккуратно спрашиваю я. — Ты говорил с Алисой о том, чтобы использовать этот факт в рекламной компании?

— С ума сошла?! — рявкает, но тут же оглядывается на водителя Сергей. — Нет, я не говорил и не буду говорить с ней об этом! Мне не нужен сын-футболист! Слава богу, что у него хотя бы нашлось мозгов жить под материнской фамилией. Когда-то я не соглашался с этим решением, но теперь оно мне на руку… Знаешь, что он сказал мне, когда уходил? Что не возьмет у меня ни копейки! Никогда больше! Что ему даром не нужно наследство, он скорее от голода подохнет. Так вот подохнуть я ему, конечно, не дам. Но сделаю все, чтобы он одумался, вернулся и взял свои слова обратно. Он избалованный мажор, который ни дня не работал, как нормальные люди. Только гонял свой мяч из одного края поля до другого. Долго в реальной жизни он не продержится. Вот увидишь. Кстати, твоя психованная и неугомонная подружка доставляет мне много хлопот. Говорил же тебе не дружить с журналистами.

— Футбол часть его жизни, часть его самого. Это было бы отличным выходом для вас, Сергей. Это твой шанс сохранить хоть какие-то отношения с сыном.

— Не лезь в то, чего ты не понимаешь, Ксения! — отрезает Сергей.

— Это мой сын и я с ним сам разберусь. Без твоей помощи. Были бы у тебя дети, сама бы их и воспитывала. А к моему — не суйся.

Яд в крови превышает допустимую концентрацию.

Но проходит мучительная минута — а я не умираю. И даже по- прежнему дышу.

Выпрямляюсь и киваю, больше не говоря ни слова. Дети — не моя территория. И пусть Тимур давно вырос, а методы, которыми пользуется Сергей далеки от воспитания и скорее напоминают безжалостную осаду, я все равно не имею право вмешиваться в жизнь его ребенка. Ведь сама не смогла произвести на свет ни одного своего.

Сергей не считает, что обидел меня. Это очевидный факт — Тимур только его сын и он не раз уже крыл мои доводы именно тем, что, как отец, лучше знает, как поступать. Моя роль не в том, чтобы давать ему советы.

После целого дня, отыгранного, как по нотам, мы наконец-то возвращаемся домой. Левое крыло, пустое и безжизненное, стоит погруженное в темноту, и за ужином, на котором нам подают лобстеров, три вида салатов и неизменный десерт от шеф-повара, по которому плачут мишленовские звезды, мои мысли возвращаются к Тимуру, который теперь вынужден работать за еду.

Какая еда в том интернате? Чем питаются воспитанники, если государство выделяет меньше сотни рублей в день на одного? Где он спит, что ест, как справляется со своим коленом, если ему приходится действительно много работать?

Надеюсь, он хотя бы не бегает полуголым и не подтягивается на деревьях на глазах у старшеклассниц? И уж тем более ему хватит мозгов, чтобы не спать ни с одой из них?

— Могу я забрать?

Голос официантки возвращает меня с небес на землю. Столовая опустела, а передо мной так и стоит десерт, к которому я так и не притронулась.

— И на что же ты надеешься?

Баба Зина стоит на крылечке, греясь на первом весеннем солнышке, пока я выгружаю коробки с замороженными продуктами из красной «девятки». По трем раскрошившимся ступенькам, иногда морщась от боли в колене, я должен занести их на кухню и опустить в покрытый толстым льда морозильник.

Сегодня моя ноша — «Пломбир в стаканчиках».

— Конец учебного года скоро, — отвечает на мой взгляд баба Зина.

Эта женщина с ярко-фиолетовыми волосами просила себя звать так и никак иначе. Представляю, как бы передернуло моих преподавателей в Англии от такого обращения.

До конца года еще уйма времени, но мороженое закупили уже сейчас. Судя по датам на коробках, оно еще и прошлогоднее, оттуда и такие хорошие скидки.

Выстроенное поодаль одноэтажное здание интернатовской кухни давно нуждается в ремонте, но денег спонсоров хватило только на стадион. Он ученикам, конечно, нужнее.

— Так на что ты надеешься, милок? — баба Зина не страдает забывчивостью, а еще ей скучно. Завтрак только кончился и есть еще полчаса прежде, чем она возьмется за приготовление обеда на сто двадцать пять человек.

— На что надеюсь? — переспрашиваю, обходя внушительную бабу Зину в переднике. — Как минимум, на тарелку борща, а как максимум еще на порцию котлет за помощь!

Повариха хмыкает, качая головой. Сеанс доморощенного психоанализа повторяется не в первый раз, но у меня, как не было, так и нет ответов на ее вопросы.

Что же мне делать и на что я надеюсь? А хер его знает.

Мои поступки все отчаяннее напоминают судьбу Колобка- самоубийцы. Я от бабушки ушел и от дедушки ушел, но, кажется, интернат и станет той лисой, которая меня проглотит. Я в тупике. Еще в большем, чем был в отцовском доме.

У меня нет денег и нет работы. К детям меня не пустят. А моих сбережений на счету не хватит надолго, поэтому я пока их даже не трогаю. Я живу в одной из комнат в трехэтажном облупившемся здании для педагогического состава, но, поскольку не являюсь преподавателем, скоро мне придется съехать и оттуда.

Что будет тогда?

Я не знаю.

С отремонтированного стадиона до кухни и теперь доносятся детские крики. Седой директор, Тимофей Палыч, ведет тренировку. На его месте мог быть я, но в интернат нагрянули чинуши с проверкой.

Я знал, откуда уши растут. Сами эти чиновники из министерства не явились бы мою душу так быстро, но вслух ничего не сказал. Правда, Палыч сделал собственные выводы.

Думал, Палыч меня тут же вышвырнет на улицу. Поскольку чиновник явно требовал больше, чем просто показать ему диплом о моем педагогическом образовании, но Палыч, на удивление, вдруг встал на мою сторону. И чиновник ушел ни с чем.

— Знаю, кто их прислал, — сказал он мне, когда чиновник ушел. — Наверняка это Буйнов из районной детской спортивной школы прознал о том, что у нас появился молодой тренер в штате. Конечно, они были здесь, на стадионе, в тот момент, когда ты этот спектакль устроил. Эх, надо было тебе, Тимур, скомороха из себя строить! Пришел бы ко мне тихо на следующий день, я бы тебе и слова кривого не сказал!

Я не стал переубеждать Тимофея Палыча, что директор районной спортивной школы, узнай он обо мне всю правду, скорее перекрестился, обрадовавшись, что я навострил лыжи не в их сторону. Может, и зря. Палыч — мужик хороший, может, лучше было рассказать, кому он собирался противостоять.

Но мне очень не хотелось объяснять, кое-какие детали своей биографии. Да и что греха таить, нравилось быть в глазах директора старой закалки эдаким смутьяном, который следовал своему призванию. Почему он вообще меня взял?: Я рассказал, что работал и играл в Лондонском клубе до того, как получил травму, и в глазах Палыча этот опыт перекрыл все возможные дипломы, полученные на родине, но бюрократия была неумолима.

Оказалось, что нельзя просто прийти с порога и заявить, что ты тренер от Бога. Нужны были документы, подтверждающие это.

И это я еще ни черта не понял после слова «санкнижка» и списка других обязательных требований для кандидата при приеме на работу.

В кои-то веки мне повезло, что мама сразу записала меня под свою фамилию, и теперь хотя бы никто не задавал лишних вопросов о том, почему у меня с очень известным в стране политиком одна фамилия. Понятия не имею, были ли мы с отцом схожи внешне, но, наверное, нет. На телевизоре бабы Зины он мелькал даже чаще, чем я со своей помощью, но сходства прозорливая повариха не замечала.

Когда с коробками было покончено и опустевшая «девятка» умчалась по своим делам, баба Зина вскрыла одну из коробок ножом, выудила покрытый инеем вафельный стаканчик и протянула мне.

— Котлет не обещаю, — сказала она. — Мясо под строгим отчетом, но за тарелкой борща приходи. Заработал.

13-1

Перерыв был окончен. Повариха кликнула помощницу, а я ушел восвояси. Мороженого не хотелось. Но не выкидывать же.

Так и вышел со стаканчиком, который холодил пальцы. Глянул на стадион и с удивлением заметил, что дети предоставлены сами себе. А Тимофей Палыч чуть ли ни пританцовывает перед очередной чиновницей. Ее мне было видно плохо из-за ограждений, но по тому, как заламывал перед ней руки директор, понял, дело плохо.

Не оставят меня в покое. Понятно, что отец так просто меня не отпустит. Всю мою жизнь я слышал, что футбол это не работа и уж тем более не профессия для настоящего мужика. Даже чертова травма и та сыграла ему на руку.

Тимофей Палыч заметил меня и вдруг радостно замахал, словно подзывая. Я пересек заросшую аллею, миновав покрытый ржавчиной памятник юному футболисту, и так и замер на входе перед красавцем-стадионом.

Только не ему я удивлялся.

Перед директором стояла Божья Коровка.

Подтянутая, стройная, на своих вечных каблуках. В узкой юбке до колен, что округляла ее бедра до болезненного спазма в моей груди. Снова эта невралгия совсем не к месту. Темные волосы были собраны на затылке в строгую ракушку, а грудь скрывал плотный пиджак. Из нас двоих именно она подходила больше на роль учительницы, но почему-то в Макаренко заделался именно я.

— А вот и Тимур! — радостно возвестил Палыч.

Ага, это я. И она тоже знает, что это я. Только кто мне объяснит, что она здесь делает?

— Иди, сюда, бедовый! — звал меня директор. — Танцуй, хорошие новости тебе Ксения Васильевна привезла. Курсы для тебя нашла, поможет хотя бы первую корочку получить.

Она покраснела и закусила губу, но быстро взяла себя в руки. Холодно улыбнулась, как будто только из вежливости. И снова сосредоточила свой взгляд на директоре, пока я продолжал жадно ловить ее взгляд.