— Петр, — протянул руку попутчик.

— Семен.

— За знакомство.

— За него, — согласился Семен Степанович.

Здоровяк выпил, крякнул от удовольствия, повертел в руках стаканчик, почмокал губами.

— Как называется?

— «Эй и дор».

— Не слышал.

— Да нет, достаточно распространенный и точно не хуже известных брендов.

— Места знать надо?

— Точно.

— Ну нам, провинции, куда…

— Зато у вас спокойнее, душевнее.

Крепыш мотнул головой:

— Херня все это. Не перевариваю разговоры об особой русской душе и необыкновенной простоте и сердечности людей в провинции. Россия — страна победившего, нет, не социализма, — пролетариата. Везде грязь, убожество и скотство. Сколько людей ни воспитывай, все равно из каждого прет Клим Чугункин. Я Москву за ее ритм не люблю, слишком все быстро, остановишься — сожрут или растопчут. Что до людей, так сюда все не только худшие, но и лучшие стремятся.

— Грязи и здесь хватает.

— Верно. Зато честно. Ты — мне, я — тебе. Никакой сраной душевности. А у нас все поют о чистоте души, а сами ближнему за тысячу рублей глотку перегрызут.

— А разве где не так?

— Так, только лицемерия меньше. Давай на «ты»?

— Давай. Еще по маленькой?

— Да запросто. — Петр снял пиджак, повесил его на плечики, закатал рукава рубашки, резко двумя ладонями провел назад по волосам, взял стаканчик: — За нас!

— Желаю, чтобы все! — ответил ему Семен Степанович.

— Я ведь жил, — продолжил попутчик, хрустнув яблочком, — и за границей, и в Москве чуть-чуть, в Питере второе образование получал. В начале девяностых с Украины на север сахар и гречку возил — везде был, все видел. Кругом грязь и скотство, скотство и грязь. Народовольцы в позапрошлом веке тот же народ хотели переделать, тот, который сейчас по улицам бродит и бросает банки из-под пива на асфальт, находясь в трех метрах от урны, или в общественном транспорте в окружении детей матом рассказывает друзьям интересные истории. Чеховские мужики, пришедшие к инженеру требовать компенсацию за потраву и получившие ведро водки, и поныне нисколько не изменились.

— Ну я как-то, извини, далек от всего этого…

— Правильно. Вращаешься в определенном кругу. Работа, друзья — одни и те же лица. Ходишь в магазины с безупречным сервисом, передвигаешься на автомобиле, в метро не толкаешься, шансы хамство встретить — только если на гаишника нарвешься. Да и то, денег дашь — отвалит. У меня же производство, контингент такой — ого-го! Любой так называемый представитель из народа считает, что ему всегда кто-то что-то должен — раньше советская власть, в смысле государство, теперь — треклятые «скплутаторы». Целей в профессиональной деятельности три — дернуть что-нибудь, что плохо лежит, пораньше слинять домой и крепко нажраться после работы.

— Ну выпить, право, и я люблю.

— Выпить все любят. Только у пролетариев часто от этой любви рождается нежелательный ребенок — запой.

— От человека все зависит. Если человек захочет из подобной среды вырваться — кто ему помешает?

— Ха! А зачем ему вырываться? Дядя Вася к пятнице обещал на халяву трехлитровую банку самогона подогнать — вот быстрее бы неделя прошла!

— Однако вы не любите пролетариат!

— Нет, не люблю. Псевдоуголовная романтика, «тыканье» незнакомым людям, а то в мягкотелости заподозрят. «Хто», «хде», вместо «класть» — «ложить», вместо «положить» — «покласть». В книжном магазине, а человек, пришедший в такое место, по идее должен обладать каким-то интеллектом, слышу: «Поменяйте книгу — она у вас порватая»!

— Извини, конечно, но неужели тебя такие мелочи волнуют? Давай еще по полрюмочки?

— Это для тебя мелочи, потому что — экзотика. А я с этим каждый день сталкиваюсь. Как-то моя жена уехала — не помню куда — с младшеньким, ну а мы с дочкой пошли «тусоваться». Кино детское посмотрели, в парке на уточек в пруду полюбовались, ей захотелось кушать. В каких только супер-заведениях мы с ней не побывали, но для ребенка «Макдоналдс», этот ужас, — самое лучшее. Горячий пирожок, ванильный коктейль и игрушка — вот она, жизнь! Тем более, супруга ее туда не водит, потому что вредно, и правильно, но отцовское сердце от просьбы дочки сразу тает… Ну вот, оставил я ее одну за столом буквально на полминуты — руки помыть. Возвращаюсь — сидят рядом с нею два парня лет по двадцать пять, у каждого в руках — по алкогольному коктейлю «Ягуар». Я им — ребята, вы что это без разрешения за чужой стол сели? Они, причем в полной уверенности в своей правоте: «Да мы от девочки далеко сидим, че ты волнуешься, а других мест нет, вот мы и присели, че ты, прям, ну, блядь!» Я как мат услышал, вот была в руке трубочка для коктейля, еще в бумаге, по лбу его и треснул. Не больно, но ему обидно. Он взвился:

— Мужик, ты че, мы же ничё не делаем!

Дочка:

— Папа, пошли пересядем.

Я вижу, что ребенок просто боится, был бы сын, конечно, я провел бы им урок. А так…

— Ну давай, девочка моя, надо же спокойно поесть…

Пересели, она уже повеселела, повидлом из пирожка капнула себе на кофточку, оба смеемся, я достал влажные салфетки, вытер заодно и губки, взялись за руки, пошли на выход.

У дверей «обиженный», не вставая из-за стола, находясь ко мне спиною, хватает меня за рукав:

— Братан, послушай…

При ребенке! Уроды… Ну, рукав я высвободил, одновременно вывернув ему руку — как учили, — держу хаму кисть двумя пальцами, большим и средним, следующим действием должно быть: своей левой ладонью надавливаю ему на предплечье, и либо делаю ему вывих руки, либо ломаю кисть. Потом, для порядка, можно и головой о стол приложить. Но я же со своей лапочкой! Она же не поймет это, как «папа сильный, это хорошо», она просто перепугается до коликов! Так что руку его я отпустил да пошел. А ребята, наверное, сидели, радовались: напугали мужика, ух, какие мы! Была бы моя воля, собрал в стране всех молодых людей в возрасте от двадцати до двадцати восьми лет и отправил в особые пункты по месту жительства. Для пятиминутного разговора. Тема — любая. Если в речи парня слышны слова «чисто», «типа», «короче», «слышь, ты», «зво́нишь», «реально», «братан» — сразу в газовую камеру. Как же генофонд улучшится! — И добавил после паузы: — Ух, надоело же все как! Давай еще по полрюмочки.

Чокнулись, выпили.

— Ну так поменяй жизнь, — предложил Семен Степанович и сам испугался наглости своего предложения.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Петр. — Я ни жизнь, ни бизнес не выбирал — они меня выбрали. Я теперь в своей работе все знаю, все понимаю — как тут что поменять? Недавно разговорился на одном званом обеде с совсем еще молодой женщиной. Она меня спрашивает: «Петр Алексеевич, а какое у вас хобби?» — и, наверное, ждет, что я ей что-нибудь про рыбок начну рассказывать или, ввиду моей комплекции, про пивные пробки. Но понятно же, что мое хобби — это людям вовремя зарплату платить. Но ей же это будет неинтересно! Поэтому отвечаю: «Путешествия». «Ай, — говорит дамочка, — как увлекательно…»

Семен Степанович, стараясь направить ход мыслей собеседника в другую сторону, решил проявить свои дипломатические способности. Он спросил:

— Но ведь есть в твоей жизни и что-то хорошее?

Лицо Петра сразу посветлело:

— Конечно, есть! Дети! Ради них и живу.

— Семья, — сразу подстроился Семен Степанович, — это главное!

— Нет, какая там семья… Именно дети. С женой мы давно общего языка не находим. Бродит такое чудовище по квартире — «Гав-гав!» Смотришь иногда и думаешь — и как мы сошлись? Что нас объединило? Вроде бы что-то вспоминаешь — встречи, одиночество, радость от свиданий… Когда дочка родилась, мы по выходным на даче гуляли по лесным дорожкам. В «кенгуренке» на груди болтается моя крошка, в руке — банка сидра, идем рядом с супругой, говорим о чем-то… И все было интересно, и казалось, лучшее — впереди… А сейчас — чужой человек. И все-то теперь замечаешь — и сальные волосы, хотя она часто моет голову, и что при улыбке обнажаются десны, и трапециевидную фигуру, что смотрит дурацкие сериалы, обсуждает наряды Жанны Фриске, постоянно напоминает, что чей-то муж купил жене машину, а теще построил дом, нытье по поводу и без повода. Так хочется иногда послать все к черту! Но вдруг подбежит дочка и скажет: «Папа, папа, сейчас по «Энимал плэнет» передача идет про лемуров! Они такие милые! Я их так люблю!» Или подлетит сынишка, выменявший очередную игрушку: «Папа! Смотри! Это же крутой трансформер!» — и все, оттаял, думаешь — да пусть все идет, как идет… Сочиняю детям сказки, рассказываю на ночь, причем с продолжением. Сейчас у нас Спанч Боб превратился в Колобка, женился на эфиопской принцессе, родились коричневые дети-колобки, а государство ведет войну с захватчиками — пукательными великанами…

— Жуть какая! — засмеялся Семен Степанович.

— Да детям, кстати, нравится пурга всякая. Недавно дочка без запинки пропела песню Максим. Я поразился — где смогла услышать? А она так спокойно: «У девочки в школе через «Блютус» на телефон скачала».

— Ну это все-таки лучше, чем «Катя, возьми телефон — это он».

— Я тут недавно клип с отечественными рэперами видел. Песня, естественно, про любовь и прекрасную девушку. «Мы с тобой неразлучны столько лет, как мотор и мопед…»

Семен Степанович захохотал. Поезд, дернувшись, тронулся. Звякнули стаканчики, свет в купе стал светлее.

— Не частим? — спросил он, показывая на коньяк.

— А мы по чуть-чуть. Наливай.

Чокнулись, выпили. Взяли по дольке яблока.

— И где же ты такие суперклипы высматриваешь?

— По утрам собираемся все вместе, дочка — в школу, сын — в садик, я — на работу. Новости ненавижу, поэтому включаю в телевизоре музыкальные каналы — они особо никого не раздражают. Но песни-песнями, больше всего я смеюсь над текстами эсэмэсок, которые сменяют друг друга в нижней части экрана: «Паша, прости измену — мы с дочурой ждем тебя домой», «Крутее Свиблова не-е-ет!», «Эмка ищет эмо», «Уфа рулит», «Пишите, сургутЯнки. Надоело одЕночество», «Родионова, буТь моей женой», «Арам, я тебя обожаю! Твоя Оля-ля!» — сразу вспоминается степанцовское: «Вдруг приходит телеграмма: «Я теперь люблю Гурама!»