— Как это все скверно, — пробормотала я.

Мне было жаль, что Филипп еще так мал. Надвигались крайне суровые времена. Надвигалась война, которая будет уже не там, не в Италии или Австрии, а здесь, в Бретани. Это настраивало на самые мрачные мысли. Я-то помнила, что случилось с этим краем тогда, в 1793 году. Хоть бы Филиппа все это не задело! Мне теперь даже черный цвет моей одежды казался плохим предзнаменованием.

Я слышала, как подошла Маргарита, как тяжело она вздохнула.

— Видите? — сказала она хмуро. — Вернулся-таки!

Я взглянула. К шуанам подходил Александр, и они медленно поднимались, завидев своего начальника. Он что-то им объяснял, отдавал какие-то распоряжения. Его не было в Белых Липах три дня, и он, видимо, прямо с лошади пришел сюда. Наблюдая за ним, я заметила, как он небрежным жестом снял с себя сюртук и бросил на землю. Шуаны стали исчезать среди кустов. Александр молча сел в траву. Я видела, как нервно он покусывает соломинку.

— Почему ты говоришь так о нем? — спросила я, поворачиваясь к Маргарите.

Лицо у нее было мрачное как туча.

— А вы разве не понимаете? Ведь он от нее вернулся, от той самой англичанки!

Я закусила губу. Потом рассерженно бросила:

— Что же, по-твоему, я могу сделать?

— Вы должны потребовать уважения к себе, милочка! Господи ты Боже мой, даже последняя прачка не стала бы мириться с этим!

— Что бы я ни сделала, все это будет напрасно. Мы уже не муж и жена, мы просто живем вместе. Так пусть же он живет как хочет. Должно быть, он не может обходиться без любовницы.

— А оказывать вам почтение и соблюдать приличия он может? Вы тоже могли бы ездить к любовнику, однако вы этого не делаете!

Я молчала. Обо всем этом я тысячу раз размышляла и давно поняла, что не имею права вмешиваться. Мне и так тяжело в этом доме. Надо избежать ссор хотя бы с Александром. Но, с другой стороны, он вполне мог бы проводить с Мелиндой вполовину меньше времени!

— Никогда бы не подумала, что вы так робки, мадам!

Маргарита удалилась, кипя от негодования. Я стояла, не зная, на что решиться. Филипп подбежал к отцу, обхватил за шею. Александр несколько раз подбросил сына в воздух, поймал, и я услышала довольный смех малыша. Потом мальчик вырвался и снова побежал к воде.

Я стояла, все еще ожидая, что Александр соизволит встать и подойти ко мне. Или хотя бы издали поприветствует. Но он не вставал и вообще никак не давал понять, что видит меня. Развалившись на траве, он наблюдал за Филиппом, и я почувствовала, что меня охватывает ярость. Он три дня провел с этой английской шлюхой, а мне не хочет даже головой кивнуть! Я, в конце концов, не преступница и не прокаженная! Я до сих пор герцогиня дю Шатлэ, и никто меня этого титула не лишал! Он обещал, что мне будут оказывать уважение, — так пусть будет добр первым исполнять свои обещания!

Я повернулась так резко, что тяжелые цепи моста заколыхались, и решительно пошла к берегу. Герцог, наконец, поднял голову и посмотрел на меня. Взгляд его был непонятен мне: какой-то то ли холодный, то ли задумчивый. Я подошла совсем близко и стояла над ним, всем своим видом выражая возмущение.

— Где же вы были? — вырвалось у меня.

— В Ренне, — ответил он холодно, покусывая соломинку.

— Что же задержало вас там так надолго?

— Известие о бракосочетании дочери Людовика XVI с сыном графа д’Артуа.

Ответ был более чем издевательский. Я вспыхнула.

— Вот как, вы отмечали бракосочетание. И это целых три дня!

Он лениво спросил:

— Вы хотите сказать, что я лгу?

— Да, вы лжете! Вы лжете, потому что все это время провели с графиней Дэйл и теперь, вернувшись из объятий шлюхи, осмеливаетесь целовать своего сына!

— Я не знал, что вы стали так целомудренны. С каких это пор, э?

Наступило молчание. Я уже проклинала себя за то, что устроила всю эту сцену. Какое мне, черт возьми, дело? Пусть связывается с кем угодно, мне на это наплевать!

Мгновение он смотрел на меня холодно, потом поднял глаза и оглядел всю мою фигуру с какой-то ленивой наглостью, снова посмотрел мне в лицо и едва заметно приподнял бровь, так, будто я была шлюхой и только что предложила ему себя.

— Похоже, — произнес он небрежно, — вас раздражает тот факт, что с ней я сплю, а с вами нет?

Вся кровь отхлынула у меня от лица, губы задрожали. Мне показалось, что никто и никогда не говорил мне ничего более оскорбительного. Нет, пожалуй, он зашел слишком далеко, я просто ненавижу его после этого! Вне себя от обиды, я шагнула вперед и сильно, наугад, как могла, ударила его по щеке.

— Меня больше всего раздражает тот факт, что я была глупа до того, что вышла за вас замуж!

Чувствуя, что вот-вот разрыдаюсь от оскорбления и ярости, я не разбирая дороги зашагала назад, к мосту. Мне больше нечего сказать этому человеку! Я вообще больше не хочу жить в его доме! Я заберу Филиппа и близняшек и убегу — да, завтра же убегу! Или даже сегодня!

Громкий крик няньки заставил меня очнуться. Онемев от ужаса, я вдруг увидела, как Филипп, протискивавшийся между перилами моста и тянувшийся к чему-то ручонками, завис над водой. Еще какое-то мгновение — и малыш полетел в воду, издав негромкий удивленный возглас.

У меня, кажется, остановилось сердце. Не помня себя, не сбросив даже туфель, я бросилась к мосту и прыгнула в воду. Лица Филиппа не было видно, я различала лишь барахтающиеся руки и ноги. Я поплыла к нему что было силы и почти закричала в тот миг, когда, наконец, мне удалось его схватить. В спешке и волнении я и сама наглоталась воды, к тому же здесь, на середине озера, было довольно глубоко. Филипп был в полубессознательном состоянии. Насилу удерживая его лицо на поверхности, я подгребала одной рукой и едва не упала в обморок от облегчения, когда почувствовала под ногами твердое дно.

Облегчение пришло еще и потому, что чьи-то сильные руки забрали у меня Филиппа и вдобавок поддержали за талию. Я поняла, что это Александр, по одному запаху — запаху сигар и нарда. Герцог вытащил на берег нас обоих — меня и сына. Я повалилась на землю, все еще стуча зубами от страха. Александр перевернул Филиппа вниз головой, и изо рта и носа малыша хлынула вода. Я подалась вперед, почти обезумев от тревоги.

— Он спасен, спасен, — произнес Александр. — Успокойтесь.

Мы оба склонились над Филиппом. Он уже пришел в себя и испуганно смотрел то на меня, то на герцога. Чуть успокоившись, малыш пролепетал что-то насчет ласточкиного гнезда, которое он хотел достать и из-за которого упал в воду.

— Черт, я убью эту проклятую няньку, — пробормотал Александр с яростью.

Я раздраженно ответила:

— Мы сами виноваты, и особенно, конечно, вы!

Не слушая меня, он вскочил на ноги и зашагал к перепуганной бретонке. Прижимая к себе Филиппа, я слышала громкий голос герцога и неуверенные возражения няньки. Ее вина, впрочем, была ясна. Она не уследила за Филиппом!

— Вы уволены! И советую вам убраться отсюда побыстрее, пока я не сделал с вами того, чего вы заслуживаете!

Александр вернулся, когда я снимала с малыша мокрую одежду. Мгновение поглядев на нас, герцог сбросил свою рубашку и протянул мне. Я закутала в нее мальчика.

— Как вы думаете, он не простудится? — спросила я, целуя мокрые волосы сына.

— Нет. Сейчас жарко. Не беспокойтесь.

Помолчав, Александр добавил, ставя Филиппа на ноги:

— А тебе пора учиться плавать, сын.

— Ну да! — сказала я недоверчиво. — Ему еще только два года!

— Чем раньше, тем лучше. И нам уже не придется за него бояться. Не так ли?

Последний вопрос был обращен к Филиппу, и ребенок согласно заулыбался. Я уже окончательно понимала, что он, к счастью, отделался лишь легким испугом. Он не пострадал. И все закончилось гораздо счастливее, чем могло бы закончиться. Нам повезло.

— Я научусь! — пообещал Филипп, подбирая длинные рукава отцовской рубашки и пытаясь идти. — Меня Жан научит!

— Буду очень рад.

Мальчик уже полностью пришел в себя и мог идти. Мы с Александром посмотрели друг на друга. Мое мокрое платье прилипло к телу, обрисовало все формы с предельной откровенностью. От Александра, обнаженного по пояс, могучего, смуглокожего, мускулистого, веяло чем-то таким мужским, что у меня внутри что-то невольно екнуло. Уже очень давно я не испытывала ничего подобного. У меня даже во рту слегка пересохло, особенно тогда, когда я заметила, каким взглядом он смотрит на меня — тяжелым, изучающим, по-мужски жадным.

— Вы меня поразили, — сказал он медленно.

— Да? Чем же?

Скользя взглядом по моим ногам, облепленным мокрой тканью вплоть до лона, он произнес:

— Вы действительно любите Филиппа.

Это его слово — «действительно» — задело меня.

— А раньше вы осмеливались в этом сомневаться? — спросила я едко.

Не отвечая, он вдруг протянул руку и, прежде чем я успела что-то сообразить, коснулся моей шеи, скользнул дальше, на затылок и резко притянул меня к себе. В этом жесте не было ничего деликатного, любовного, почтительного. Это был жест крайне грубый и оскорбительный — так, пожалуй, прикасаются к проститутке. Не обращая внимания на мое возмущение, он наклонился и больно, намеренно больно поцеловал меня — почти укусил, а потом оттолкнул так, что я едва не упала на песок.

Он все растоптал этим поступком — мои чувства, наше общее сопереживание за Филиппа, которое так роднило нас только что. И он нисколько не раскаивался. Он смотрел на меня, задыхающуюся от боли и гнева, так спокойно, точно ровным счетом ничего не сделал.

— Так-то вы благодарите меня за любовь к Филиппу? — прошептала я со слезами на глазах, прижимая руку к губам.