— Мне было приятно повидать вас напоследок… потому что я, в отличие от других, благодарен вам.

— Благодарны? — переспросила я пораженно.

— Да. Вы так много сделали для Александра.

Словно превозмогая что-то, он добавил:

— Он был счастлив, когда вы были рядом.

— Я тоже была счастлива, — невольно вырвалось у меня.

— Я рад. А еще я благодарен вам за Филиппа. Это славный мальчик. Жаль, что…

Он не договорил, закрыв на мгновение глаза. Потом прерывающимся, едва слышным голосом сказал, что ему не нравится то, что случилось между мной и Александром.

— Увы, — прошептала я, — я не могу вас обрадовать. От меня ничто не зависит.

Он вдруг спросил:

— Почему вы так долго не появлялись у нас?

Я была застигнута врасплох этим вопросом и даже невольно оглянулась на Александра. Мне не хотелось огорчать старика тем, что его сын намеренно не пускал меня, но в то же время я не хотела, чтобы старый герцог считал меня плохой матерью.

Я еще только раздумывала над ответом, как старик произнес:

— Сюзанна, Александр обещал мне, что вы сможете навещать детей. Не так ли, сын мой, вы обещали?

Не вслушиваясь в ответ, я смахнула слезы с ресниц и припала губами к руке старого герцога. Могла ли я ожидать, что именно он мне поможет? Я на него всегда так мало внимания обращала — меньше, чем на Анну Элоизу или Поля Алэна. Заслужила ли я такую помощь с его стороны?

— Спасибо, — прошептала я со слезами в голосе. — Вы не представляете, что сделали для меня.

Он медленно перекрестил меня, и рука его в это время чуть дрожала; потом сделал знак, словно просил приблизиться. Я наклонилась, и он поцеловал меня в лоб.

— А теперь ступайте, моя дорогая.

— Вы… вы не хотите, чтобы я…

— Нет, дитя, не хочу. Вам созерцать все это ни к чему.

Я медленно поднялась с колен, едва сдерживая слезы.

— А вы, сын мой, останьтесь со мной на минуту.

Слегка придерживаясь рукой за стену, я вышла, тихо прикрыв за собой дверь, и на минуту остановилась в нерешительности. Сперва мне показалось, что в гостиной никого нет; потом мои глаза мало-помалу различили силуэт Поля Алэна. Он не поворачивался в мою сторону. Мне хотелось пить, но обратиться с просьбой о стакане воды было не к кому, а идти сама я не могла — у меня подгибались ноги. Слишком тягостное впечатление осталось от этого разговора. Я присела на краешек стула и, сдержав вздох, на минуту закрыла глаза.

Снова открылась дверь.

— Поль Алэн, — раздался голос Александра.

— Он зовет меня?

— Да.

Мы с герцогом остались одни. Я, честно говоря, не знала, правильно ли сделала, что осталась в гостиной: возможно, он велит мне немедленно уезжать, и я даром потратила время здесь, вместо того чтобы повидать детей. Безучастно поглядев на Александра, я спросила:

— Мне уехать?

— Нет. Прошу вас, не надо уезжать.

Не то чтобы мягкие, но совсем не враждебные интонации были в его голосе. Я даже не ожидала такого. Пораженная, я тихо спросила:

— Я могу остаться?

— Да. Он очень просил. Вероятно, мадам, он недолго протянет, похоже, что жить ему осталось не больше суток. Он очень хотел, чтобы вы были здесь, и я опасался, что вы не приедете.

— Почему же? — шепотом спросила я. — Разве я давала повод подозревать меня в черствости?

Кажется, он испытывал затруднения в выборе ответа. Наступило молчание. Лицо герцога, как мне показалось, стало замкнутым, и ответил он уже сухо:

— Потому что мой отец и вся моя семья уже как бы не имеют к вам отношения.

Это было как удар по лицу. Зачем же он так резко поменял тон? Зачем беспричинно намекает на то, что я претендую на какое-то отношение к его семье? Я, впрочем, уже почти привыкла к таким выпадам. Мой голос, когда я заговорила, был просто ледяным:

— Я останусь, но вовсе не потому, что мне приятно видеть кого-либо из вашей семьи. Я останусь только ради герцога. Надеюсь, то, что он говорил о детях, — правда?

— Я не меняю своего слова.

— О каком слове вы говорите — том, что сказали раньше, или теперешнем?

Он холодно произнес:

— О слове, которое я дал отцу. Мы еще обсудим с вами условия.

— Вас все еще терзает желание отомстить мне посильнее, — сказала я, усмехнувшись, на миг забыв о том, в каком он сейчас состоянии в связи с болезнью отца.

Не отвечая, он взялся за звонок.

— Вам сейчас приготовят комнату.

— Только ту, в которой я жила раньше, — предупредила я.

— В той комнате может жить только герцогиня.

Сверкнув глазами, я произнесла:

— Отлично. Стало быть, я имею на нее все права.

Его лицо исказилось.

— Вы что, пользуетесь тем, что я из-за отца вынужден терпеть вас в этом доме?

— Я намерена воспользоваться всем, что есть в моем распоряжении, — парировала я холодно. Презрение в его голосе меня уже не задевало.

Он неторопливо произнес:

— Как я вижу, вы стали нахальны.

Я устало и безразлично проговорила:

— Ради Бога, вспомните о том, сколько времени я провела в дороге и распорядитесь, наконец, насчет комнаты. А что касается вашего мнения обо мне, то оно уже давно меня не интересует.

Может быть, целую минуту длилось молчание. Я не поднимала голову и, в сущности, равнодушно ждала, что же он решит. Если он не пустит меня в мою комнату, я ни на какую другую не соглашусь: просто уеду и не буду унижаться. И, честно говоря, мне даже стало легче, когда я подумала, что ни от кого сейчас не завишу и сама решаю свою судьбу.

— Хорошо, — сказал он. — Будет по-вашему.

Не сказав ни слова, я поднялась и, подобрав подол, направилась к лестнице.


Утром весь замок проснулся от истошного визга сиделки, которая обнаружила, что старый герцог умер во сне. Я слышала переполох за дверью, крики, беготню служанок. Потом, видимо, властная Анна Элоиза пресекла эту панику и взяла все в свои руки. Суета затихла. Все пошло, похоже, так, как бывает в подобных случаях.

Я пребывала в сомнениях: показываться мне или нет? Пожалуй, стоило выбрать первое, но мне была так неприятна мысль о встрече с теткой и деверем, о том, как мне все станут давать понять, что я здесь лишняя, что я осталась в комнате и никуда не выходила. Маргарита приносила мне новости. Она привела в порядок мое черное платье, а потом мы вместе занялись приготовлением траурных нарядов для близняшек.

Несмотря на то что пора эта в целом была горестная и скорбная, я не могла не чувствовать радости и счастья, встретившись, наконец, со своими детьми. Если близняшек я видела хоть на Рождество, то с Филиппом я была разлучена уже шестой месяц. Он почти не узнавал меня и называл мамой лишь потому, что верил на слово Маргарите. Я расцеловала его с ног до головы и, желая с ним не расставаться, не спускала его с рук. Даже когда мы мастерили наряды, он сидел и играл у моих ног.

— Как ты думаешь, мне следует остаться на похороны? — вполголоса спросила я у Маргариты.

— А ваш муж — он разве ничего вам насчет этого не сказал?

— Ничего. Все очень неопределенно, Маргарита.

Она пытливо смотрела на меня. Не скрывая горечи, я добавила:

— Больше всего я боюсь не угадать, чего он от меня ждет. Вдруг он увидит меня и спросит: что, мол, вы здесь делаете? Я больше не желаю слышать таких вопросов.

— Да нет, — сказала она уверенно. — Все будет не так. Уж на этот раз вы должны остаться — потому хотя бы, что бедный старик просил вас об этом.

Она перекрестилась и негромко пробормотала молитву.

Филипп вдруг громко заплакал, испугав нас обеих. Я бросилась к нему; он протягивал мне пальчик и заливался слезами.

— Что такое? Что с тобой, мой мальчик, мой ребенок? Ты ушибся? Поранился? Сам укусил себе пальчик?

Последнее, кажется, было самым вероятным, потому что Филипп заплакал громче и такая обида отразилась на его личике, что я схватила его в объятия, вытерла ему слезы, тысячу раз поцеловала укушенный пальчик.

— Все? Уже не больно, ведь правда? Мама поцеловала, и уже не может быть больно. Мама сделает все, лишь бы мой маленький, мой ангелочек, мой милый мальчик не плакал!

Филипп, всхлипывая, затих, уткнувшись мне в грудь. Я гладила его волосы и что-то шептала на ухо. Маргарита тронула меня за плечо:

— Мадам! Мадам, голову-то поднимите!

Вздрогнув, я поглядела туда, куда она указывала подбородком. В проеме двери стоял Александр и смотрел на меня. Похоже, он созерцал всю эту сцену.

Он был очень бледен сейчас — видно, не спал всю ночь. Сердце у меня сжалось, когда я заметила, как устало он выглядит. Все-таки этот человек был мне в чем-то родным, я не могла быть к нему совершенно безразлична. Я заметила траурную ленту у него на рукаве. И в тот же миг, уяснив, что он смотрит на Филиппа, я инстинктивно прижала к себе мальчика, будто боялась, что герцог снова его отберет, и такой ужас отразился у меня на лице, что Александр не мог этого не заметить.

Он вполголоса произнес:

— Я зашел, чтобы просить вас остаться на похороны. Отец хотел этого.

— Я останусь, — пробормотала я машинально.

Филипп протянул Александру пальчик и пискнул:

— Па! Было больно!

Это меня так тронуло, что я завладела пухленькой ручкой сына и еще раз поцеловала ее. Он заулыбался, хотя слезы еще не высохли на его щечках.

— Ему не хватало ласки, — произнесла я почти с укором.

Александр приблизился, на миг наклонился и ласково взъерошил белокурые кудри Филиппа. Наши глаза невольно встретились, и я впервые поняла, как сильно сын объединяет нас. Что бы между нами ни произошло, всегда останется он, Филипп, — наше общее создание, наш сын.