А теперь мне были присланы мои вещи. Я вспомнила, что он говорил о разводе, и передернула плечами. Даже сейчас, после всего, что случилось, такой исход казался мне невероятным. Возможно, я бы думала иначе, если бы мы с Александром и прежде все время ссорились, если бы мы не любили друг друга. Но все произошло слишком неожиданно, чтобы я могла поверить в возможность бесповоротного разрыва.

Да и кто может нас развести? Разве что Папа Римский. Во Франции, кажется, не осталось неприсягнувших архиепископов. Ну нельзя же было всерьез подумать, что Александр поедет в Рим для того, чтобы порвать со мной. Он не сделает так. Он простит меня. Надо только подождать. Нельзя требовать от него понимания сейчас, когда слишком свежо случившееся.

Я снова тихо заплакала, уткнувшись лицом в подушку. Я и физически была больна, но сейчас гораздо сильнее страдала от того, что переживала в душе. Это были и боль, и отчаяние, и унижение, и стыд. А еще мне не давали покоя воспоминания. Я вдруг вспомнила тот солнечный июльский день, когда мы гуляли по Марселю, возвратившись из свадебного путешествия. Это было, кажется, в тенистом парке перед церковью Сен-Виктор — там так чудесно пахло цветущим шиповником… Александр срывал спелые темные вишни, а я губами брала их у него из рук. А еще была клубника на Корфу… А цветы? Я вспомнила Виллу-под-Оливами в Сорренто: просыпаясь, я неизменно обнаруживала на соседней подушке букет. Подушка была смята и еще хранила углубление от его головы. Случалось, я снова засыпала, обнимая эту подушку. Он читал мне стихи. Он любил меня. Каждый день, проведенный с ним, был источником радости. Все эти три года, что я знала его, я была счастлива — да, несмотря ни на что! Если бы не он, мне вообще нечего было бы вспомнить!

Я заплакала навзрыд, проклиная себя за то, что поставила все это на грань разрушения. Да, я виновата! Я не ценила того, что имела! Я, как всегда, оценила свою удачу только тогда, когда осталась ни с чем! Так мне и надо! Но все-таки… все-таки… неужели уже все закончилось? Не может быть! Ведь ему тоже должно быть жаль! Нельзя же быть настолько безрассудным, чтобы сломать наш брак из-за пустяка, в котором я тысячу раз раскаялась!

Нет. Не надо верить в это. У него хватит и доброты, и благоразумия, чтобы не сделать ошибки гораздо худшей, чем та, которую совершила я. Он, как и я, должен чувствовать, что мы созданы друг для друга. Мы рождены для того, чтобы быть вместе. Это же ясно как Божий день.

Единственное, что приносило мне облегчение, — это мысль о том, что сейчас совершенно невозможно добиться развода. Это всегда было трудно, а нынче особенно. Даже короли не всегда этого добивались. Да и как он может обосновать свое желание? Я не бесплодна и не душевнобольна, а измена — это не та причина, из-за которой позволяют развод.


Та ночь, когда я брела под дождем, явилась причиной того, что я сильно простудилась и несколько дней пролежала в жару. Меня совершенно измучил кашель. Констанс послала за доктором. Врач посоветовал мне лежать в постели, пить порошки и не допускать переохлаждения. Все были согласны с тем, что мне очень повезло в том смысле, что я не подхватила воспаление легких и отделалась только лихорадкой.

Гран-Шэн — это было самое подходящее место для того, чтобы обрести душевное равновесие. Супруги де Лораге вели себя в высшей степени тактично и с пониманием. Констанс не донимала меня расспросами, а довольствовалась теми обрывочными сведениями, которые могла почерпнуть из наших недолгих разговоров. Главное, она не спрашивала меня, что я думаю делать дальше.

Что касается графа де Лораге, то он лишь раз заговорил о том, что случилось. Когда я, немного окрепнув, впервые спустилась к общему столу, он поцеловал мне руку и невольно остановил взгляд на моем лице. Я понимала, что следы той поистине сильнейшей пощечины еще долго будут меня уродовать, и не удивлялась этому взгляду.

— М-да, — сказал Пьер Анж с непонятным мне выражением. — Этого следовало ожидать. Этот человек может допустить что угодно по отношению к женщине, и тому есть подтверждения.

Несмотря на то что в каком-то смысле я была с ним согласна и полагала, что Александр позволил себе слишком много, я сейчас подумала не о том. Меня удивили его слова.

— Разве вы знаете других женщин, с которыми он поступил точно так же? — спросила я настороженно.

Едва прозвучали мои слова, в столовой повисло неловкое молчание. Констанс смотрела только в свою тарелку. Пьер Анж нервно катал по скатерти хлебный шарик.

— Нет, — сказал он наконец. — Нет, мадам, таких женщин я не знаю, но мне вполне достаточно видеть вас, чтобы сделать выводы.

Мы принялись за еду, и я больше не затрагивала эту тему, хотя подозревала, что Пьер Анж не сказал того, что думал. Впрочем, взаимная неприязнь графа и моего мужа уже была мне известна.

Сразу после этого завтрака вошел лакей и доложил, что явились Маргарита и Аврора.

Вне себя от нетерпения, я выбежала к ним в вестибюль. Они прибыли в Гран-Шэн с тюками и чемоданами, и я с первого взгляда поняла, что возвращаться они не намерены.

Маргарита просто окаменела, увидев мое лицо.

— Боже мой! — вскричала она в крайнем негодовании. — Что же это такое? Да ведь это почти убийство!

— Успокойся. Пойдем лучше в гостиную. Здесь неудобно разговаривать.

Я провела их в комнаты и усадила, но Маргарита никак не желала успокаиваться. Она оглядывала меня то так, то эдак, приглядывалась с разных сторон, и вздохи так и срывались с ее губ.

— Один Бог знает, как я разочарована, мадам! Как я разочарована! Ваш муж — он много потерял в моих глазах. Никогда раньше я даже не слышала, чтобы аристократ поднял руку на свою супругу. А ведь я жила в то время, когда нравы при дворе были хуже некуда. Все изменяли друг другу. Да когда господин герцог де Полиньяк вздумал ревновать свою супругу, от него ушла даже любовница — так это было неприлично! А что сказали бы, если бы он отделал жену так, как это сделали с вами?

Я зажала уши пальцами, желая хоть этим жестом умерить поток ее негодования.

— Ах, Маргарита, не время говорить об этом. Скажи лучше, что происходит дома?

— Дом будто вымер, мадам. Все сидят в своих комнатах. Слуги боятся попасться на глаза хозяину. Старая герцогиня смотрит на меня так, точно хочет убить взглядом.

— Так они всё знают? — подавленно ахнула я. — Александр рассказал им?

— Не знаю, милочка. Может, и не рассказал, но все и так ясно. Шила в мешке не утаишь. Они все — и старуха, и брат его — нас теперь ненавидят. Я даже думаю, лучше вам туда не возвращаться: слишком опасное это место!

Я молчала, ломая пальцы. Маргарита, едва не плача, пробормотала:

— А вы такая худенькая стали, мадам! Худенькая и бледная. Забудьте вы обо всем, не страдайте! Позаботьтесь лучше о своем здоровье. А переживать — это себе дороже…

Я взглянула на Аврору.

— А ты? Тебя тоже выгнали?

Она покачала головой. По ее виду нельзя было сказать, что она подавлена. Напротив, она, как и Маргарита, была исполнена негодования.

— Нет. Но пока ты здесь, я туда не вернусь.

— Почему?

— Мама, неужели ты не понимаешь? Я там никто без тебя. За эти дни мне много раз дали это понять. И потом… неужели ты думаешь, что я оставлю тебя? Мадам де Лораге любит тебя, но ведь я тебе роднее.

Судорожно вздохнув, она прерывисто прошептала:

— Я же твоя дочь. Я люблю тебя. Да я лучше буду голодать, чем оставлю тебя одну!

Я жестом подозвала ее к себе. Она села рядом со мной, и мы обнялись.

— Спасибо, — прошептала я, прижимая к себе ее голову. — Только, вероятно, нам теперь будет трудно. Если…

— Что «если»? — вмешалась Маргарита.

— Если он действительно решил порвать со мной навсегда.

Наступило тягостное молчание. Маргарита порывалась что-то сказать, но все время сдерживалась. Аврора нервно теребила оборку на платье.

— Маргарита, тебя, надеюсь, не выгнали? — спросила я наконец.

— Нет.

— Тогда ты должна вернуться. Мне нужен хотя бы один верный человек в этом доме. И мне нужно, чтобы ты была рядом с детьми, до тех пор… — Мой голос на миг прервался. — Ну, словом, если мы окончательно разойдемся, тогда я заберу детей и ты тоже вернешься ко мне.

— Я должна снова отправиться в Белые Липы?!

— Да.

— А как это будет выглядеть, душечка? Я ведь уже вещи собрала.

— Сейчас не время размышлять о том, как это будет выглядеть и что о тебе подумают другие. Ты должна быть там, только тогда я буду спокойна за сына и близняшек — разве это непонятно?

Она не отвечала, нахмурив брови. Я понимала, что ей неприятно поступать так, как говорю я, но была уверена, что она согласится со мной.

— Пойми, Маргарита, если ты уйдешь, я вообще лишусь возможности что-либо узнавать… Все слуги — они преданы герцогу, а не мне. Они слушались меня только до тех пор, пока он им это приказывал. Без него я для них ничего не значу.

Маргарита кивнула.

— А деньги? Мадам, я полагаю, ваш муж должен давать вам некоторое содержание.

— Не надо пока об этом говорить. Я надеюсь, что все еще изменится и я… я, может быть, вернусь в Белые Липы. Надо только подождать.

Маргарита шмыгнула носом и стала искать платок.

— А ведь герцог сегодня уехал, — сообщила она подавленно.

— Куда?

— Бог его знает. Теперь в замке всем заправляет его брат, а я его терпеть не могу. Он злой и жестокий. Вот уж не пойму, что такого нашла в нем Аврора!

Аврора рядом со мной вздохнула. Я понимала, что ей нравится Поль Алэн, и ее поступок в силу этого приобретал даже некоторую жертвенность. Впрочем, я была рада тому, что она будет находиться вдали от моего деверя, — я не считала, что он подходящая для нее партия.