Наталия Ломовская - Сюрприз для Александрины

Диляра не подозревала, насколько близка она была к истине.

– Понятия не имею, – ответила я.

У меня начинало зреть некое, вполне определенное подозрение…

Пока я ехала домой, Макаров позвонил мне четыре раза.

Но я сбрасывала звонок.

Что бы он ни хотел сказать мне, это не имело никакого значения.

Может быть, он собирался назначить новую встречу, исполненную шаблонной любви.

Или предложить мне остаться друзьями.

У меня не было желания его слушать.

Мне хотелось разом есть, спать и плакать.

В подъезде вкусно пахло тушеным мясом.

Я открыла дверь и поняла, что запах идет из моей квартиры.

Из Стасиной квартиры.

Там явно кто-то был. Кто-то возился на кухне, позвякивая посудой. Может быть, это пробрался вор, чтобы поживиться столовым серебром?

Но вот какая закавыка – у Стаси нет столового серебра.

Да и к тому же, какой вор станет готовить на чужой кухне превосходный венгерский гуляш с красным перцем и зеленой фасолью, фирменное блюдо Ирины Давыдовны?

Ответ вы и сами знаете, не так ли?

Ирина Давыдовна вышла мне навстречу из кухни и сказала:

– Здравствуй, детка. Что это никак я не могу у вас лаврового листа найти. Есть лавровый лист?

– Вы… Я… Как…

– Александрина, ну что ты так разволновалась, чудачка? Неужели ты предполагала, что отец не знает, где тебя искать?

– А он знает?

– Ну, конечно же.

– Почему же тогда?..

– Почему он не вернул тебя, ты это хочешь спросить?

– Да.

– Ну, так ведь таково было твое решение. А он всегда с уважением относился к твоим решениям.

– Я…

И вдруг я поняла, что она была права.

Аптекарь с уважением относился к моим решениям.

Когда я давала себе труд что-то вообще решать.

Иметь свое мнение, а не ждать приказа.

…Интересно, отец знал, что я провела ночь у Макарова?

Мне больше не хотелось ни о чем думать. Я подошла и обняла Ирину Давыдовну. Я положила голову ей на плечо и наконец заревела. Громко, как в детстве. Я выплакала до донышка все обиды и огорчения сегодняшнего дня. И когда последняя слезинка выкатилась из глаз, я подняла голову и сказала:

– А он знает, что ты здесь?

– Он меня и прислал, – вздохнула Ирина. – Сам не решился. Говорит – если Александрина не хотела меня видеть… Доктор… Павкин сказал ему, что ты такая нервная из-за того, что не чувствуешь себя свободной. И еще одна есть причина. Девочка моя, мы бы вас не потревожили, так ведь беда стряслась. Пойдем, я тебе положу кушать. Похудела ты как, бедненькая моя, бегляночка.

– Какая беда? – спросила я, следуя за направляющейся на кухню Ириной. – Я не смогу есть после твоих таких слов?

– Глупости, прекрасно сможешь, – отмахнулась Ирина. – Без лаврового листа, правда, ну да уж ладно. Все равно ты его никогда не ешь.

Это была старая семейная шутка, и я нехотя улыбнулась.

Ирина взяла с полки поварешку, тарелку, наполнила ее аппетитно дымящимся варевом, ловко отрезала хлеба.

– Ну, кушай, кушай.

Гуляш был огненно-горячим. Мне хотелось есть и хотелось узнать, в чем дело.

– Так в чем же дело?

– Они забрали Настю.

– Что?

– Детка, ты что, уши не чистишь? Я тебе говорю: твою сестру похитили.

– Я видела объявление в Интернете.

– Утечка информации, – вздохнула Ирина. – Александр Анатольевич ее пресек. Он не хочет вводить в игру милицию и прочие структуры.

– Неужели собирается платить?

– Детка, мне непонятен твой тон. Разумеется, Александр Анатольевич заплатил бы деньги. Но похитители денег не требуют.

– Что же им нужно?

Ирина вздохнула.

– Им нужна формула. Формула моего отца.

– Какая формула? Какого отца? И почему похитили не меня, а Настю? И кто ее похитил? Малыш? Он что, бандит?

– Тот, кого ты так мило называешь малышом, никакой не бандит, разумеется. Мелкая сошка, мальчик на побегушках. Там замешаны более серьезные люди. Малыша просто подослали… Подружиться с Настей, завести роман, выманить Настю за границу. А он еще и помог вам встретиться…

– Это было подстроено?

– Ох, девочка моя, ты так наивна! Конечно же, это была подстроенная встреча.

Малыш стал колотиться в судорогах под колесами нашего автомобиля… Сказал, что это был какой-то приступ, с тех пор болезнь не повторялась… Глеб с такой готовностью бросился ему помогать!

– А Глеб? Он – тоже?

– Тоже, тоже, – вздохнула Ирина.

Вот оно что.

Значит, и не нравилась я ему совсем.

И недаром я ничего не чувствовала, когда он меня целовал, словно мои губы были заморожены ледокаином.

И не должна была.

Потому что он тоже не чувствовал ничего.

Хорошо, если внутри его не корчило от отвращения.

Вспомнилась мне, кстати, сплетня, ходившая по офису, – мол, Глеб предан однополой любви.

Но это все же сплетня, наверное.

А вот то, что он мне говорил про свое желание пережить настоящее, рискованное и авантюрное приключение, – это правда.

– Александр все локти искусал, что не смог вовремя понять этого прыткого молодого человека. Эти двое очень ловко состыковали тебя с сестренкой, замечательно оперативно поменяли вас местами, как в каком-то дешевом голливудском фильме для просмотра всей семьей…

– Да мы сами поменялись!

– Неужели? И чья была идея?

– Моя!

– Ой ли?

– Глеба, – созналась я, понурившись.

Мы оказались марионетками, куколками бибабо, в чужой и страшной игре. Как другие участники спектакля смеялись над нами, должно быть!

– Вот именно.

– Но зачем? Это так сложно. Они могли просто похитить меня. Или Стасю – никем ее не заменяя.

– Они хотели забрать Стасю в твоем обличье. В твоих платьях, с твоей прической, с твоей манерой себя вести. Рассчитывали, что Воронов примет Анастасию – за Александрину! Так же как и ты, полагали, что Настенька не дорога ему. Что он к ней равнодушен…

– А это не так?

– Не так, – решительно сказала Ирина. – Ты не можешь этого знать. Он скрывал свою к ней привязанность. Стремился соблюсти заключенный двадцать лет назад договор. Ты знаешь, как он щепетилен в делах. Но Настя очень ему дорога. Он помогал ей, как мог. Воронов не имел в виду разыгрывать из себя графа Монте-Кристо, но тратил на нее очень серьезные деньги…

Мне показалось, или в голосе Ирины звучало настоящее сильное чувство?

– Так как же он помогал Насте?

– Ну… взять хотя бы ее поступление в академию. Это заслуга Воронова. Ты, конечно, не говори ей об этом, если речь зайдет. Он платил за Настю все время обучения. А она полагала, что учится на бюджетной основе… Пару раз это обстоятельство могло выйти наружу, но ты знаешь своего отца. Кстати говоря, он и в «Эдем» заезжал. Говорил с тамошней директрисой, чтобы она прощала тебе все возможные промахи. Если он уж за что взялся, так все сделает идеально, комар носа не подточит.

И вот опять эта интонация. Я и подумать не могла, что перфекционизм Аптекаря так волнует Ирину. В ее голосе звучала страсть, почти ненависть.

– Так я все же не поняла – зачем нужно было переодевать Настю в меня, если они могли взять меня?

– Понимаешь… Ведь это, в сущности, не выглядит как преступление. Ты на свободе, живая и здоровая. Настя выехала за границу добровольно. Насильно ее не удерживают. Может быть, она вообще пока не понимает, что происходит.

– Я звонила ей. Позавчера. Когда увидела новость. Она действительно не понимала, что происходит. И я ничего не стала ей говорить. Мне показалось, она так счастлива. И мне не хотелось омрачать ее счастье.

– Ты правильно сделала, – кивнула Ирина. – Она очень славная, но такая легкомысленная девочка. Впрочем, и ты не лучше, надо признать.

– Ирина…

– Сорок лет Ирина, – резко ответила она мне, и я удивилась даже не ее тону, а смыслу ее слов. Никогда не думала о том, сколько Ирине лет. А она, оказывается, совсем еще не старая женщина. И фигура у нее молодая – гибкая талия, длинные ноги, высокая грудь. – Вы, глупышки, пошли на поводу у злоумышленников. А теперь мы все поставлены в трудную ситуацию.

– Так что же им нужно, если не деньги?

Я в самом деле не могла представить, что нужно похитителям, кроме денег, от Аптекаря. Что людям вообще может понадобиться от него, если не презренный металл?

Только мне было нужно немного больше внимания и любви.

– Так формула же!

– Да какая такая формула?

Мне почему-то показалось, что речь идет о духах.

– Формула моего отца. Мой отец был Давыд Львович Остерман. Слышала о таком?

Я покачала головой.

– Мне так стыдно, ужасно.

– Тебе нечего стыдиться, детка. Я не говорила тебе раньше об этом… Многое старалась забыть сама. Многое тебе просто не было нужно знать. Но теперь пришла пора, похоже. Мой отец был выдающийся химик. Он заведовал лабораторией биоорганической химии. Занимался механизмами биологического окисления, трансформацией химической энергии в электрическую на мембранах митохондрий, ролью мембранного потенциала как фактора, сопрягающего освобождение и аккумуляцию энергии в клетке.

Я потрясла головой, чтобы новые слова и непонятные термины улеглись в ней получше.

– Прости, я говорю непонятно. Он работал над препаратом-герапротектором на основе митохондриально-адресованных антиоксидантов.

– Теперь намного лучше, – кивнула я.

– Ох, извини. Он пытался победить старение человеческого организма, понимаешь?

– Понимаю. И как?

– Что ж, с какой-то точки зрения он преуспел… Его открытия намного опередили время, его наработки открыли дорогу новым исследователям… Но главную задачу, задачу своей жизни, он считал нерешенной.

Не то чтобы у Давыда Львовича не вышло ничего. Кое-что у него получилось – но так, что лучше бы и не получалось… Ему бы сжечь бумаги, разбить пробирки, выбросить из головы лишние мысли, но одержимость ученого взяла верх над человеческой осторожностью. Он не только не уничтожил свои исследования, но и ввел в курс дела талантливого молодого ученого, Александра Воронова. Они уже несколько лет подряд работали бок о бок, Воронов был вхож в дом наставника, в него влюбилась даже дочка Давыда Львовича, Ирочка – позднее дитя, донельзя избалованная особа с бантами в толстых косах. Узнав об открытии учителя, Воронов пришел в восторг. Он уверен был, что им вдвоем удастся усовершенствовать препарат так, чтобы он приносил человеческому организму только пользу. Но все усилия двух ученых были тщетны. Эксперименты проваливались один за другим. Несчастные лабораторные крысы, получившие дозу экспериментального препарата, становились необыкновенно бодрыми и оживленными. Они не нуждались ни в пище, ни в отдыхе, решали сложнейшие для их уровня интеллектуальные задачи, при этом центры удовольствия в их мозгу работали вовсю – животные явно были счастливы! Только вот беда – жили они после этого очень недолго. Зверюшек хватало на пять-шесть приемов препарата, несомненно, вызывавшего сильное привыкание. Дальше следовал паралич, кома и смерть от отека мозга.