Но я была дочкой Аптекаря, воспитанницей гувернантки, правнучки баронессы Буксгевден, я получила блестящее воспитание и умела владеть собой. Одним из главных умений воспитанного человека, по мнению моих наставников, было умение делать хорошую мину при плохой игре.

– Что ж, – сказала я этим смеющимся гарпиям, ожидающим моих слез, как манны небесной. – Значит, меня можно поздравить со вступлением в клуб, не так ли? Хоть что-то общее у нас появилось!

Они замолчали.

Я стала переодеваться.

– Ты молодец, – шепнула мне на ухо Диляра. – Не обращай внимания на этих злыдней. Они поболтают, да и забудут…

– Все это правда? – спросила я у нее, хотя сама знала ответ.

Диляра кивнула.

– Насчет Маргариты – совершенно точно. Я сама видела, как он ее привозил-отвозил. Потом у них разладилось. Ну, а про Нинку наверняка не скажу, ничего не видела. Но раз она говорит – зачем ей врать-то!

– Я сделаю духи для тебя одной, моя дорогая! – донесся до нас издевательский голос Маргариты, и я почувствовала, что у меня к глазам подступают слезы.

– Только не реви, – предупредила меня Диля. – Они тебя тогда просто заживо съедят. Вытри глаза. Не обращай внимания на Маргариту, она, правду сказать, просто дрянная девка. Теперь с Акулининым сыном связалась, вот уж они друг друга стоят. Он как раз сегодня дежурит.

Самообладание вернулось ко мне. Мы прошли в зал и стали у дверей. Там уже торчал охранник. У него было благообразное лицо, и я на секунду усомнилась в том, что он сто́ит Маргариты. Впрочем, я и макаровские излияния принимала за чистую монету… Что ж, будет мне наука.

Тяжелый это был день. У меня маялось сердце, и ноги были словно ватные, но я продолжала улыбаться покупателям и даже удачно продала два флакона духов двум симпатичным женщинам. Должно быть, они были или сестры, или мама с дочкой – смеялись, добродушно подтрунивали друг над другом и особенно настаивали на том, чтобы купить разные, но все же гармонирующие друг с другом духи. В результате старшая получила классический аромат «Шанель № 19» – целый луг свежескошенной зеленой травы, в центре которого распускается огромная роза – строгая, с колючим стеблем… А младшая выбрала водичку японца Мияки – та же яркая зелень, но в сердце не роза, а душистый, растрепанный, наивный пион. Женщины так мило благодарили меня, что я даже утешилась немного. Я завидовала им, их жизнь казалась мне ясной и чистой, а в моей все было сумрачно в прошлом, все запутанно в будущем, а о настоящем лучше и вовсе не думать!

Маргарита все время терлась около меня – то ли собиралась отбить у меня покупателей, то ли интересовалась моими непревзойденными приемами продаж. Тем не менее мне очень хотелось, чтобы этот день поскорее кончился, чтобы поехать домой, лечь под плед и позвонить Стасе. Я почувствовала себя страшно одинокой – все мои знакомые остались в той, прошлой жизни. Впервые со времени своего бегства я затосковала по Ирине. Странно, что я не придавала ей большого значения. Никогда, в сущности, не обращала на нее особенного внимания и даже не знала, что она за человек, какая у нее была судьба, откуда у нее, к примеру, этот шрам, обезобразивший лицо… Она была для меня чем-то вроде домашней мебели, ее мысли и чувства меня не интересовали, а ведь она заботилась обо мне всю жизнь и была мне как мать.

Значит, я ничем не отличалась от Аптекаря, а может, и хуже его. Он-то вел с Ириной долгие беседы в своем кабинете, они могли просто сидеть рядышком на диване перед камином. Когда-то, когда я была еще маленькая, они порой пели на два голоса старинные казацкие песни, причем вела Ирина своим прекрасным контральто, а Аптекарь подпевал ей дребезжащим тенорком… В последние годы эта привычка сошла на нет, Ирина часто выглядела недовольной, раздраженной и усталой, и немудрено. Столько лет терпеть Аптекаря! Стася была уверена, что Ирина – ловкая и хитрая особа, интригами приобретшая авторитет в нашем доме. Но сестра знала об Ирине только по моим рассказам и не могла судить верно!

Мне казалось, что все плохое со мной уже случилось, но мне это только казалось. Тут надо, прежде всего, объяснить порядок, установленный в «Эдеме». Служащие переодевались в комнате со шкафчиками, потом комната запиралась. Во время рабочего дня доступа туда не было. Девушки выходили в торговый зал в форме – зеленых шелковых платьях без карманов. На кассе они брали казенную сумочку, в сумочке лежал блокнот, куда консультанты заносили позиции проданного товара, и под конец смены сдавали сумочку вместе со всем содержимым обратно на кассу. Продавщицы шли в комнату персонала, там переодевались в свою одежду и через черный ход выходили на улицу – в торговый зал входить уже было нельзя.

Таким образом руководство магазина боролось с воровством персонала, которое первое время, до принятых мер, превосходило все мыслимые и немыслимые пределы. Девицы тащили все, что плохо лежало, не брезговали ни тестерами, ни пробниками, ни подарками, полагавшимся покупателям по акциям.

Теперь воровство поутихло, но некоторые нечистые на руку особы все же ухитрялись пополнить свои косметички за счет магазина. Дорогие кремы прятали в рукава, тюбики помады помещались за резинку чулок, плоские пудреницы рыбками ныряли в декольте. Охранникам было приказано послеживать за персоналом, и случалось так, что то одну, то другую продавщицу обыскивали, и порой небезрезультатно. Формально охранники не имели права устраивать обыск, но девушки им позволяли это делать.

Почему?

Некоторые не хотели терять работу, некоторые – не желали связываться с милицией, в основном же у них просто не было чувства собственного достоинства, и они не видели в обыске ничего дурного или унизительного!

Я и думать не могла, что меня это коснется!

Я уже переоделась после смены и собиралась выходить, когда в комнату для персонала зашел охранник Саня. Девицы, не успевшие одеться, завизжали, но в этом визге было больше восторженного поощрения, чем оскорбленной скромности.

Саня подошел ко мне.

– Позвольте вашу сумочку, барышня.

Я механически спрятала руку с сумочкой за спину.

И услышала язвительный смех.

Смеялась, несомненно, Маргарита.

– Вашу сумочку, – повторил охранник. Его благообразная физиономия совершенно не изменилась, только в лице появилось нечто неприятное. – Анастасия, это в ваших же интересах.

– Отдай ему, – толкнула меня в спину Диляра.

Я мысленно поклялась, что зарвавшемуся наглецу Сане это выйдет боком, и отдала сумку. Это была моя собственная сумка, не Стасина, единственная в своем роде сумка-трансформер замечательного мастера Анджея Ковача, и в ней имелась масса карманов, но охранник словно знал, в какой карман заглянуть первым…

А может, он и правда знал?

Очень дорогой крем.

Чрезмерно дорогой.

Интересно, что в нем такого – за эти деньги?

Истолченный жемчуг? Снег с крыльев ангелов? Слюна розового дельфина-альбиноса, самого редкого животного на Земле?

– Нехорошо, Анастасия, – елейным тоном сказал негодяй Саня. – И всего-то на третий день работы… Неужели удержаться нет сил. Эх, девчата, девчата, и на что вы готовы пойти ради косметики! Ну, довольно разговоров. Пройдемте в кабинет к Акулине.

Девицы смотрели на меня с нескрываемым любопытством, ожидая, вероятно, что я зареву или покраснею до ушей, или хлопнусь в обморок. Но я не чувствовала за собой никакой вины и ничего этого делать не собиралась. Вот еще! Правда, все же хорошо, что Макарова нет в магазине. Хороша из нас была бы парочка – один бессовестный бабник, другая – мелкая воровка!

Акулина была у себя. Она выслушала обстоятельный доклад Сани, кивнула ему:

– Теперь я хочу поговорить с Анастасией с глазу на глаз.

Охранник вышел.

У меня не было ни малейших сомнений в том, что меня немедленно уволят из «Эдема».

Со слов Диляры я знала, что воровство в магазине – тягчайшее из возможных прегрешений. Увольнение за ним следует незамедлительно.

Ну и пусть.

Я и так сделала все, чтобы Стасе тут не служить.

Переспала с начальником, куда уж дальше?

Но все же я должна попытаться. Пусть хотя бы написать заявление по собственному желанию. Лишь бы не по статье. Не испортить Стасину репутацию.

– Акулина, я…

– Я знаю, знаю, – она махнула мне рукой, чтобы я села.

Я опустилась в кресло, недоумевая.

– Вы стали жертвой, как сейчас говорят, подставы. Вы курите?

– Н-нет, – удивилась я. – А впрочем…

Я вспомнила, как Стася курила на балконе, как неумело держала сигаретку в щепоти.

– Угощайтесь.

Акулина достала из ящика стола пачку сигарет, плоское хрустальное блюдце и зажигалку. Мы закурили – Акулина с нескрываемым удовольствием, я – осторожно, стараясь не затягиваться и поглядывая на растущий столбик пепла. Интересно, когда его надо стряхивать по правилам?

– Затушите вашу сигарету, Настя. Раз не курите, то не надо и начинать. Все это жуткая гадость – никотин, алкоголь, все эти дозволенные способы замутнения сознания. А недозволенные – и того хуже. Такая это мерзость, Настя! Вот что: вы постарайтесь выбросить эту неприятную историю из головы. Работайте спокойно. Вы хорошо работаете, с увлечением, мне нравится. А с организаторами этой злосчастной подставы я разберусь, не беспокойтесь. Я сама во многом виновата, но что же делать, Настя, это мой крест…

Я испугалась – мне показалось, она вот-вот расплачется.

– Я понимаю… Я вас понимаю. Не расстраивайтесь только.

– Спасибо, Настя, – прочувствованно сказала Акулина. – Вы славная девушка и добрая такая. Надеюсь, мы с вами станем добрыми друзьями. И не обращайте внимания на этих злых девчонок. Жан Жанович чудесный человек…

Вот уж это мне было все равно!

– Так я пойду?

– Да-да, конечно, идите, если вам нужно. Потом, при более удачных обстоятельствах, мы с вами еще побеседуем.

– Что это с ней? – шепнула мне Диляра, когда я вышла в коридор. Она подслушивала под дверью и даже не находила нужным скрывать это прискорбное обстоятельство. – Что случилось с Акулой? Она в жизни не была такой шелковой! Ты что – принцесса Монако инкогнито?