Дальше шла речь о концерне «Парацельс» и о состоянии Аптекаря.

Обо мне было пять строчек, о «Парацельсе» – десять. Сразу видно, кто ему родное дитятко. Значит, меня ищут, подумала я. И забегала кругами по комнате.

Но потом остановилась.

Да что же это я?

Ищут не меня, а Стаську. Она – похищенная из дома Анастасия Воронова! Ее ищут правоохранительные органы и силовые структуры!

И скоро, вероятнее всего, найдут.

Знают, что она улетела из страны. Узнают, где живет.

Только бы у нее не было неприятностей!

Я набрала номер Стаси, но телефон ее не отвечал.

Тогда мне стало страшно. Но по-настоящему испугаться я не успела, потому что Стася перезвонила через минуту. Голос у нее был задыхающийся, и я вдруг со смущением подумала, что мой звонок может быть неуместен. Она же путешествует со своим молодым человеком. Кто знает, может, они именно в эту минуту решили предаться любви?

Но оказалось, Стася плавала.

– В гостинице, где вы живете, есть бассейн?

– Мы переехали, Аська! Мы решили не ехать пока в Италию, а узнать поближе Францию. И представь, у Малыша тут есть какой-то знакомый, он сдал нам дом в глуши. Настоящая деревня, молоко каждый день, есть пруд, и я купалась, правда, холодно еще… Но как классно, Аська, ты себе не представляешь! Вот только, – в голосе сестры прорезалась некоторая интонация, которую можно было бы принять за иронию, – туалеты твои мне не понадобились. Да и хорошие манеры тут, видишь ли, не в ходу. Коровы, куры, гуси…

Я не стала ее пугать. Зачем? Ведь ясно же, что ее не найдут – в глуши, в деревне.

– Долго вы там собираетесь пробыть?

– Как понравится. Пока нравится очень, вот просто очень! Да к тому же выяснилось, что родители Малыша сами могут сюда приехать, что они собирались во Францию. Ты знаешь, я бы тут жить осталась, такая чудесная жизнь, и Париж недалеко. По выходным можно ездить туда танцевать…

– Только если вы тронетесь с места – обещай мне сразу же позвонить. Слышишь? Сразу же!

– Да, я поняла, конечно. Слушай, ну расскажи, как ты-то там? Как работа? Нам удалось произвести хорошее впечатление?

– О-о-о…

Я хотела много рассказать ей – и про Макарова, и про семинар, но хорошо понимала, что международная связь дорога, поэтому всего лишь убедила Стасю, что все в порядке.

Разговор, тем не менее, оставил у меня неприятный привкус, как будто я сосала медную монетку. Почему так резко и странно нарушились их планы? Вот если мы ехали куда-то с Аптекарем, то наша жизнь подчинялась четкому расписанию, шаг вправо и шаг влево считался побегом, прыжок на месте – попыткой улететь. Если на определенный час было назначено посещение картинной галереи – мы шли в эту галерею, и только взрыв нейтронной бомбы, пожалуй, мог бы нас остановить.

Ни дождь, ни снег, ни ураган, ни натертая нога.

Какое-то время назад я нарочно порезалась, чтобы не идти в оперу.

Хотела слегка… Но переборщила. На руке у меня до сих пор шрам, тонкая белая ниточка. На память. Никто не узнал.

А если бы узнал – был бы шум.

О нас, детях сильных мира сего, узнают только тогда, когда мы умираем.

Когда мы убиваем – или когда убивают нас.

Или когда оскандаливаемся, только оскандалиться надо особенно грандиозно, иначе всем плевать. Танцевать голой на Красной площади. Поливать шампанским официантов в модном клубе.

Или когда нас похищают.

Впрочем, никакого похищения не было же, так?

Я провела за ноутбуком два часа, непрерывно обновляя стартовую страницу Яндекса.

На исходе второго часа новость бесследно исчезла.

Как будто ее и не было.

Я успокоилась совершенно. Что, в сущности, произошло? Меня спохватились – Ирина и Аптекарь. Думали заявить в милицию. Каким-то образом эта информация просочилась в СМИ. Как? Да как угодно. Шофер Кузьмич сказал своей приятельнице, та – своей дочке, а дочка – своему бойфренду, а бой-френд пил пиво с приятелем, поставляющим новости на интернет-ресурс.

По рублю за пучок.

Очень даже может быть.

Успокоенная, я уснула в обнимку с Царицей Савской.

Мне снились странные сны. Нет, ни Клавдий Цезарь Август Германик Нерон, ни Людовик Четырнадцатый не навестили меня в мире моих грез. Мне снились духи, тысячи флаконов, наполненных ароматной жидкостью, но как я ни старалась – не могла почувствовать запаха. Эти старания отняли у меня много сил, и я чудовищно проспала. Семинар должен был начинаться в полдень, приехать туда нужно было хотя бы в половине двенадцатого, а часы уже показывали одиннадцать.

Снова опаздываю, снова мечусь по квартире, опрокидывая стулья, путаясь ногами в джинсах. Куда я засунула свою сумку? Где правая балетка? Все валится из рук. Наконец я готова и выбегаю на улицу. Безнадежно, безнадежно. Мне ведь не в «Эдем», мне на семинар, а это дальше. Значит, я опоздаю, и мне придется извиняться, идти под перекрестными взглядами на свое место, а что-то скажет Макаров? Впрочем, с чего это я взяла, что он там будет. Да нет, обязательно будет. А я даже губы не подмазала…

Я рассердилась на себя за эти неуместные мысли. С чего это я буду мазать губы специально для Макарова? Еще чего не хватало!

Мне удалось тормознуть какое-то заблудившееся такси. Я назвала водителю адрес и стала думать, накрасить мне все же губы или нет, и нравится ли мне Макаров, или он скорее противен. Но не успела всесторонне обдумать эту проблему – передо мной появились зеркальные и зеленые витрины «Эдема».

– Я сказала вам не тот адрес, – в ужасе прошептала я таксисту. – Везите меня на улицу Барышникова, семь.

– Любой каприз за ваши деньги, – пожал плечами таксист.

И уже когда я подбежала, запыхавшись, к дверям зала, где проходил семинар, я подумала: «Почему он привез меня в «Эдем»? Ведь я с самого начала назвала таксисту правильный адрес!»

Но на самом деле я вовсе не была в этом уверена. Заспанная, рассеянная, почти влюбленная, я сейчас ни в чем не могла быть уверена!

И все же странно…

Но потом я увидела на первом ряду затылок Макарова и обо всем забыла.

Даже от вида его затылка у меня в груди возникла какая-то дрожь. Впрочем, я все так же не могла понять, приятно ли мне это, и предпочла вслушаться в рассказ. Лекцию вела та же девушка, что и вчера.

Восемнадцатый век был отмечен революцией – революцией без пороха и крови, революцией в парфюмерии. Был пущен в ход одеколон, ароматическая вода со свежим и тонким запахом, состоящая из лимона, розмарина, бергамота и флердоранжа. Куда только ее не применяли! Добавляли в воду при принятии ванн, в вино, в воду для полоскания рта, рук и выстиранного белья, капали на кусочек сахара, вводили под кожу и делали примочки. Говорили, что сначала одеколон изготавливали в одном-единственном монастыре во Флоренции, и звался он – Аква Регина, вода царицы. Рецепт был засекречен и передавался из поколения в поколение. Но вот хитрый и талантливый проходимец, некто Джованни Пауло Фемини, обманным путем проник в обитель Санта-Мария Новелла, соблазнил настоятельницу и выкрал у нее таинственный рецепт. Добычу он привез к своему племяннику в город Кельн – племянник держал там аптеку. Вдвоем негодяи поспешили состряпать состав, который назвали сначала «вода адмирала», а затем «кельнская вода». Разумеется, соблюсти секрет дядюшке и племяннику Фемини не удалось – через год в Кельне на каждом углу торговали одеколоном. Надо думать, доходы Фемини все равно оставались невероятными. Одеколон пользовался спросом. Народ сходил от него с ума, благо сам император, великий Наполеон, не мог прожить и дня без этой ароматной новинки. А его супруга Жозефина продушила все свои комнаты насквозь, так что и поныне в ее покоях, говорят, витает слабый аромат кельнской воды… Вероятно, именно благодаря этой прославленной в веках паре духи получили такое широкое распространение.

Первые пятнадцать лет двадцатого века называют прекрасной эпохой. В нафталинную атмосферу идущего на убыль столетия врывается, как свежий порыв ветра, стиль модерн – непредсказуемый и загадочный. Он говорит чувствам более, чем разуму; он разметывает старое, как скучные бумаги со стола; он создает вокруг себя особый мир, где отменяются все старые порядки и вступают в права новые законы – законы красоты, гармонии, идеала. В моде цветочные духи, духи с запахом весеннего леса. «L’Heure Bleue» Герлена, любимый аромат Катрин Денев и королевы Елизаветы II. «Quelques Fleurs» Убигана… «Un air embaume» Риго…

Но Belle Epoque была затишьем перед бурей. Она кончается с Первой мировой войной. Мода на духи изменяется. Пахнуть нежно, чисто, тонко? О нет, это не для нас, не для современных женщин, переживших ужасы войны! Пусть аромат будет наглым, торжествующим, даже чуточку распутным – это не повредит, это придаст дополнительный шарм, новую привлекательность… «Shalimar» и «Mitsouko», опьяняющие и обольстительные ароматы. Молинар – духи «Habanita» с ароматом ванили и горького шоколада, раскаляющие воздух вокруг носительницы… И наконец рождается шедевр на все времена – противоречивые и яркие «Chanel № 5», знаменующий эпоху альдегидов. По следам великой мадам Шанель идут другие кутюрье, всем хочется выпустить свой аромат, чтобы дополнить наряды модным аксессуаром и указать на стабильность своего модного дома. Сначала к этим потугам публика относится иронически, но отношение меняется стремительно – уж кто-кто, а кутюрье должны знать, что идет женщине, именно они способны дополнить ее туалет невидимым, но важным и даже необходимым штрихом. Дом Роша, Кристиан Диор, Живанши, Нина Риччи, Пакл Раббан… Даже Гуччи оторвался от своих ремней и ботинок, чтобы осчастливить мир парфюмом!

В начале тридцатых годов в Америке случается обвал фондового рынка. Биржевой крах разорил многие состоятельные семьи. Самые преданные клиентки модных домов больше не могут позволить себе покупать там платья. И тогда Жан Пату, чтобы поддержать своих покупателей и вселить в них надежду на лучшие времена, выпускает аромат «Joy» – «Радость». В этом аромате сплетается все – и тревога от грянувшей финансовой катастрофы, и радость просто жить на свете, и легкая ирония, и предчувствие новых, грядущих испытаний, перед лицом которых женщина должна оставаться прекрасной… Одиннадцать тысяч цветков жасмина и пятьсот роз идут на производство одной унции драгоценной жидкости. Парфюм заключен во флакон из цельного куска хрусталя, оплетен золотыми лентами… «Joy» стали любимыми духами божественной Вивьен Ли.