— Венец?

— Фрейд.

— Понятно.

— Другими словами — шарлатан. Компания психопатов, как все в Европе. Да и теперь не лучше. Какими были, такими и остались. Воображают, будто победили депрессию. Они выдвигают на первый план индолеамин. Идиотская гипотеза. Думают, будто причина всех неприятностей кроется в избытке триптофана в мозгу, он де все там взбаламучивает. Сам я стою за катехоломин; все дело в норепинефрине, вот где собака зарыта, — в распаде тирозина. Вам ясна моя мысль? Они дают депрессантам то, что следует давать маньякам. Вам ясно?

— Вполне, вполне, — отвечал Пит, строча в блокноте, который он одолжил у жены.

— Возьмите здоровое, нормальное животное, вроде слона. Благодаря чему слоны нормальны? Благодаря своему мозгу. Их мозг не вырабатывает морефрина. И никто не станет утверждать, будто слоны плодятся, как кролики. Вам ясно?

— Вполне. Так что же излечивает сексуального маньяка? Трициклины? Вы их применяете?

— Да. Деципрамин, имипрамин, нортриптилин.

— Длинные слова, — заметил Пит.

— Утешает родных. На что им надеяться? Они простые люди, они не химики. В наши дни каждый пациент — живая клиническая лаборатория. Почему бы и нет? Психи — не люди. Родственники все время об этом забывают.

— Еще один вопрос, — сказал Пит, — как сексуальных маньяков лечат в государственных исправительных учреждениях?

— Нейролептики, — сказал доктор Олкотт. — Это основные транквилизаторы. Когда надо быстро успокоить возбужденный фаллос, обычно прибегают к хлоропрамазину. Или галперидолу. Я лично за галпередол.

— Противопоказания? — спросил Пит.

— Они могут слишком понизить кровяное давление, если пациент страдает от гипотонии. Головокружение, тошнота, потеря сознания. Я предпочитаю давать галперидол в сочетании с литием, который повышает давление. На всякий случай.

— Литий?

— Литий карбонат. Замечательное снадобье, творит чудеса. Он сейчас не в чести. Всем надоел. Слишком простое название.

— Это не опасно?

— Нисколько. Ни для одного энергичного американца, который кидается в атаку, желая доказать, что он мужчина, слишком часто, чтобы это устраивало его жену. И на вкус нормально. Можно раскрошить и всыпать в суп. Иногда я думаю, что это и делает моя жена. У меня болит голова… меня качает… что-то со слухом. Я кричу?

— Какая нужна доза?

— Чего — галперидола?

— С литием.

— Триста миллиграммов в день. И того, и другого. Я сам принимают столько же. Моя жена не любит заниматься любовью, — голос его поднялся, оповещая об этом всех соседей.

— Я ее, понятно, не виню, — добавил он тише. — Взгляните на меня.

Живот его колыхался, лицо отекло.

— На умственные способности не влияет? — спросил Пит.

— О, Господи, нет! Взгляните на меня.

Он распахнул дверь неестественным судорожным движением; руки его тряслись.

Наверное, передозировка, подумал Пит. Если у Дэнди появятся такие симптомы, нам всего-то и надо, что уменьшить порцию.

Джо связался с химиком, который изготовил из галперидола и лития шипучие таблетки, ничем не отличавшиеся по вкусу и виду от таблеток витамина С, которые Дэнди регулярно принимал утром и вечером. Делать это его убедила Пиппа Ди. Дэнди уважал Пиппу и восхищался ею, но она не вызывала в нем ни любви, ни желания; ей нечего было опасаться его сатириоза, если Дэнди действительно был болен этой болезнью. Джо и Питу было приятно думать, будто Пиппа на их стороне. Ради нее Дэнди стал значительно меньше пить, ради нее, а вовсе не потому, что ему было сказано это Комитетом.

Когда Дэнди станет президентом, они с Пиппой поженятся. Как принц Чарльз и леди Ди. А впереди — второй, и третий, и четвертый срок президентских полномочий. Иначе и быть не может. А затем монархия, наследование престола.

Мысль о провале никому и в голову не приходила; никому, кроме Дэнди.

Теперь уже их торопил Максуэйн.

— Отправляйтесь, черт подери, за океан, — сказал он, — узнайте, что там происходит. Слишком много народа получают жалованье за то, что плюют в потолок там, да и здесь, если на то пошло.

Пит и Джо отправились. На этот раз им позволили лететь на «Конкорде», поскольку главное сейчас, сказал Максуэйн, — время. Они были довольны. Их оружие, зарегистрированное и проверенное службой безопасности, путешествовало отдельно, в багажном отсеке, отчего они чувствовали себя странно, словно были голыми.

29

Слышите? Зашуршала во тьме листва, треснула ветка. Что-то крадется там, в лесу. Ну конечно же, саблезубый тигр. У входа в пещеру догорает костер. В золе дремлют, сгрудившись, дети, увечные, грязные, дикие. Женщины жмутся друг к другу, со страха что-то невнятно лопоча. Где мужчины?

— Я вам скажу, где мужчины, — говорит Хилари. — Все они спят мертвецким сном, нажравшись бетеля, или награждают друг друга кусочками камня за храбрость в битве с мамонтом, или в соседней пещере убивают чужих женщин и детей.

— Послушай, — говорит Оливер. — Я мужчина. Я не убиваю женщин и детей.

— Все они там, кроме одного или двух, — не очень любезно заключает Хилари, — слишком изнемогших от любви или вожделения, чтобы присоединиться к общей своре.

Топ, топ. Опасность приближается. Настоящая опасность. Это не игра — рука поверх руки, — в которую любят играть дети перед камином: моя рука, твоя рука, все быстрей и быстрей, мужчины и женщины, твое очко, мое очко. Снаружи темно и холодно, так холодно, что можно замерзнуть до смерти. Руки мужчин больше, сильнее.

Хрусть! Твой палец сломан.

— Интересно, что делали пещерные женщины, когда у них наступали месячные, — говорит Дженифер. — Прости за такую менструальную тему, Оливер.

— Нашла за что извиняться, — в ярости восклицает Хилари. — Неуместная скромность! Чего тут стыдиться?

— Ничего они не делали, — говорит Хоуп. — То же, что делают женщины в нашей стране, если сидят в карцере в тюрьме или в сумасшедшем доме. Просто заливают все кровью. На тебе жесткая парусиновая хламида, нижнего белья нет. Ты находишься в камере двадцать четыре часа в сутки. В ней нет ничего, кроме тебя и унитаза без крышки. Туалетной бумаги тоже нет. Три раза в день в отверстие в двери тебе пихают миску с едой. Раз в неделю тебя выводят мыться. Если из тебя начало лить между банными днями, тем хуже: Никто об этом не знает, одна ты. Будешь бить и колотить в дверь — тебя только продержат там дольше. Вот и делаешь то же, что пещерная женщина. Заливаешь кровью ноги, заливаешь кровью пол.

Все удивленно повернулись к Хоуп. Она улыбается своей ослепительной улыбкой, издает беззаботный смешок.

— Я была в таком заведении, — говорит она. — В пятнадцать лет у меня появились странности. Я стала воровать и заговаривать на улице с мужчинами. Меня взяли под стражу, я сделала попытку убежать, перебралась через одну-две стены, нанесла один-два удара; прошло полгода прежде, чем родителям удалось вызволить меня. Шесть недель я провела в карцере. Мне повезло, за это время месячные были у меня два раза.

Оливер нарушил молчание.

— Но в мужских тюрьмах условия не лучше, — говорит он.

— Насколько я знаю, мужчинам дают туалетную бумагу в этих ваших «камерах уединения», — говорит Хоуп. — «Камеры уединения»! Звучит неплохо.

Топ, топ. Опасность подбирается все ближе. Одна жизнь гибнет за другой. Хоуп скользит по поверхности собственной жизни; острая на язык, с широко распахнутыми глазами, с необузданным сердцем, она играет наверняка.

— По-моему, ваше представление о перепуганных, онемевших от ужаса пещерных женщинах ошибочно, — быстро произносит Дженифер. — У них обязательно был хворост, и, когда они слышали рев саблезубого тигра, они просто разжигали костер. А другие заостряли колья, чтобы проткнуть зверю глаза, если он на них кинется. И дети вовсе не были грязные и не грудились в золе, они лежали, как и следует, на чистых подстилках из соломы и мха, в ряд у стены пещеры, с начисто вытертыми руками и лицами.

Топ, топ. Слышите? Дженифер живет в постоянной осаде: разжигает костер, точит колья, готовится отразить опасность. Она вылизывает своих детей, придает им надлежащий вид, как кошка вылизывает котят. Делайте это, не делайте то! Будьте осторожны, когда переходите дорогу, не разговаривайте с чужими людьми. Фтористые таблетки, чтобы в зубах не было дупла. Яблоко, апельсин и яйцо каждому ребенку каждый день, чтобы кости были крепкие, мышцы упругие, кожа гладкая. Восемь детей в доме. Апельсин в день на ребенка, скажем, в течение пятнадцати лет. Сорок тысяч штук или около того. Их надо купить, принести домой, помыть, снять с них кожуру и выкинуть ее. Все — ради витамина С.

Топ, топ. Если у детей все в порядке и вам нечего бояться, бойтесь, что они схватят насморк.

У меня нет детей, но меня тоже терзает страх, непонятно, что вырывает меня из сна посреди ночи; я уверена: в комнате кто-то, что-то есть. А я даже не могу зажечь свет. И тогда я зову страх к себе внутрь, я заговариваю с ним: скажи мне, говорю я, почему ты во много раз больше, чем того заслуживает один человек, и он отвечает: потому что я — все ваши страхи, а ты — все вы в тебе одной; вас не легион, как ты думаешь, тебе надо научиться делить меня с другими. Потеря одной женщины — это потеря каждой женщины. Голос страха звучит в темноте, я принимаю его в себя, он растворяется во мне, он часть меня, и вот он исчезает. Я снова засыпаю, перехожу от мрака в еще более густой мрак.

Я не думаю, что шаги страха когда-либо смолкнут — мягкие, настойчивые шаги за границей света от костра, — просто время от времени я сплю и не могу их слышать.

30

Хомер, как и предсказывали все, в том числе Элфик, Майя, Дженифер, Хоуп, Пит и Джо, вернулся домой достаточно скоро.