Однако жизнь вокруг них изменилась. В марте в Париже с большой помпой прошла встреча инфанты Марии-Виктории[68], выглядевшей еще совсем ребенком, но которой предстояло выйти замуж за молодого Людовика XV. Ее разместили в Лувре, где вдоль Сены для нее был разбит прекрасный сад, окруженный стеной. Между Тюильри и старым дворцом расстояние было небольшим. Но оно увеличилось в июне, когда король и его двор перебрались в Версаль... Приближалась коронация, и монархии требовались основания для передачи власти, которая должна была состояться в начале следующего года, после совершеннолетия Людовика XV. Столица осталась осиротевшей, отдаленной от больших дел, сохранив лишь регента, герцога Филиппа Орлеанского.

Но последнего это не огорчало. Премьер-министром теперь был его старый друг кардинал Дюбуа, развратный человек, но тонкий политик, а сам он чувствовал себя уставшим. Чтобы уйти красиво, он подарил юному монарху после его возвращения с коронации в Реймсе великолепный праздник в своем замке в Виллер-Котре. Это произошло 3 ноября, и, к несчастью, погода была более чем прохладной. Княгиня Пфальцская[69], его мать, смертельно замерзла...

Пошли слухи, что она умирает, но двое влюбленных, пожалуй, не узнали бы об этом, будучи заняты исключительно друг другом, если бы старая княгиня сама не позвала к себе графа Саксонского.

Он побежал во дворец Сен-Клу, думая найти ее там в постели. Но нет. Она приняла его, сидя в большом кресле в своем кабинете. Она улыбнулась, когда он склонился к ее истощенной руке.

— Я хотела попрощаться с вами перед уходом, — сказала она тихим голосом, немного хрипловатым, что свидетельствовало о ее болезни. — Вы будете сожалеть обо мне, ведь я всегда была вашим другом...

— Я это всегда чувствовал, мадам, и с какой благодарностью!..

— Вас что-то не видно последнее время, но, говорят, вы счастливы?

— Бесконечно, и я всегда буду благодарен Вашему Королевскому Высочеству за совет, данный мне однажды вечером.

— И больше никакой де Конти?

— Никакой де Конти[70]. Счастье зовется Адриенной...

— Тогда нужно его сохранить. Вы читаете Библию?.. Нет, наверное!

— Не часто, признаю это. Но у меня есть один экземпляр.

— Хорошо! Прочитайте третью главу Екклесиаста. Там все сказано, и это последний совет, который я могу вам дать... Прощайте, мое дорогое дитя... Прощайте!

Ее голос стал еще более тихим. Став на одно колено, Мориц нежно и с уважением поцеловал Лизелотте руку, а потом покинул дворец.

Вернувшись домой, он нашел Святую Книгу, один экземпляр которой был с ним постоянно, как и у любого другого немца. Он пролистал ее до указанной страницы и присел на край стола:

«Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное. Время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить. Время плакать, и время смеяться; время любить, и время ненавидеть... Я видел под солнцем: место Суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда. И сказал я в сердце своем: праведного и нечестивого будет судить Бог; потому что время для всякой вещи и суд над всяким делом там...»

Но он так и не понял сообщения в форме предупреждения, сделанного княгиней Пфальцской перед смертью.

— Удивительно! — подумал он вслух. — От этой мудрости исходит какое-то странное безразличие к людям...

И он вернулся к Адриенне, чтобы очиститься в радостях любви от той боли, что он испытывал, предчувствуя кончину своего старого друга.

Это блаженство продолжалось около трех лет. Это были три года прекрасной жизни, наполненных театром Адриенны и обучением, которым Мориц занимался параллельно, но она периодически прерывалась обязательными поездками в Саксонию. Приходили друзья, которых Мориц особенно оценил: Вольтер с его разумом, настолько ярким, что порой было трудно следовать за ходом его мысли, Фонтенель[71] и некоторые другие...

Большая история происходила где-то рядом с двумя влюбленными, но они вовсе не выглядели обеспокоенными этим. Тем не менее мир, который они так хорошо знали, все же изменялся, и сигналом к этому стал звон колоколов в день смерти княгини Пфальцской. Два месяца спустя, 16 февраля, был отмечен конец Регентства и одновременно с этим — невероятного премьер-министра кардинала Дюбуа. Людовик XV попросил Филиппа II Орлеанского заменить его, и тот с яростью принялся за дела, твердой рукой приняв штурвал управления государством. За один год Дюбуа все привел в весьма красивый, но беспорядок. За пределами своих границ Франция оставалась, конечно, великой державой, гарантированной от любых злоключений своим двойным и достаточно парадоксальным союзом с Испанией и Англией, но вот внутри дела выглядели почти катастрофой: крах системы Лоу, эпидемия чумы, разбойники и падение морали... Герцог взялся за стоявшую перед ним задачу с той энергией, которую позволял его возраст — сорок девять лет! — но при этом он начал искать отдохновение в своих знаменитых обедах «в кругу друзей», которые в действительности лишь истощали его. Однако Ширак, его врач, предупредил:

— Если вы не измените свои привычки, монсеньор, вы умрете в тот самый момент, когда меньше всего будете ожидать этого...

— Не имеет значения: это именно то, чего мне хотелось бы.

Красивый ответ, но он отражает истины. К сожалению, доктор оказался прав: утром 2 декабря, попив горячий шоколад вместе со своей женой, Филипп Орлеанский упал, и Ширак не смог вернуть его к жизни. В семь часов все было кончено...

Немногие его оплакивали. А ведь он пожертвовал своей популярностью и личными интересами ради объединения французов, остановил преследования протестантов, открыл библиотеки, став покровителем искусств и наук, не говоря уже об имидже королевства, который он сформировал для иностранного окружения.

Мориц Саксонский искренне сожалел о друге, которым тот, несомненно, был для него, и это стало для него концом того самого периода спокойствия, когда надо всем доминировала одна любовь. Он оказался командиром, без всякого сомнения, прекрасного полка, но без реальной работы. Те же, кто окружал в Версале молодого короля, не были его друзьями. Некоторые даже обвиняли его в отношениях с регентом. И ему снова нужно было как-то выстраивать свое будущее. Он поехал за советом к отцу в Дрезден. И тот неожиданно предложил ему брак с княгиней Гольштейн-Зондербург.

— Сир, при всем уважении к вам, у меня нет ни малейшего желания повторно проводить эксперименты в области совместной жизни. Последний опыт оставил мне слишком плохие воспоминания, и я не вижу, как новый брак сможет послужить мне.

— Стать князем... И очень богатым!

— Во мне и так течет королевская кровь. Для меня этого достаточно. Что же касается богатства, то я знаю, как его добиться самостоятельно!

После истории с Иоганной-Викторией Аврора была согласна со своим сыном, но теперь ей было очень жаль, что он отвергает такой шанс вернуться домой, то есть к ней. Мать чувствовала, что постарела, и этот неизбежный процесс происходил так далеко от Франции!

— Но там так приятно жить! Вы должны туда поехать, и вы поймете...

— Ты так думаешь? Или это все из-за той актрисы, в которую, как говорят, ты влюблен?

— Правильно говорят, потому что это правда! Она прекрасна, и рядом с ней чувствуешь себя совершенно другим... С тех пор как она вошла в мою жизнь, она сделала из меня цивилизованного человека, которым раньше я никогда не был. Благодаря ей я полюбил театр, чтение, искусство, общение с умными людьми.

— Открой глаза! Твой отец превращает Дрезден в столицу искусств! У нас достаточно талантливых актеров и умных людей.

— Вы не понимаете, мама! Признаюсь, это трудно объяснить. Это что-то, что витает в воздухе, которым мы дышим...

— Тем не менее этот брак позволил бы...

— Ради бога, не настаивайте! Во всяком случае, если я и не сказал «нет», надеюсь, кто-нибудь сделает это за меня.

И точно. Флеминг, на самом деле, уже нашептывал своему господину, что подобный брак может поставить графа Саксонского на ту же высоту, что и его двоюродного брата, наследника, а это могло быть опасно... Чтобы утешить молодого человека, Август II поручил ему несколько миссий, в том числе одну в Англию, к королю Георгу I, отвратительному мужу Софии Доротеи Целльской. Там он был прекрасно принят этим самым монархом, ненавидевшим свое королевство, равно как и всех своих подданных, и проводившим время в сожалениях о своем любимом Ганновере[72], напиваясь в обществе двух тевтонских любовниц, крепкой фон Шуленбург, прозванной Слонихой, и Кильманнсег, ее полной противоположности... И если посланник Польши был должным образом принят, несмотря на то что он был племянником убитого Кенигсмарка, то исключительно потому, что он был немцем! Что же касается миссии, которая ему была поручена, то она так и осталась тайной. Даже для Морица, так как речь шла о передаче лично в руки письма и об ответе на несколько вопросов.

Не соблазненный англичанами, молодой граф провел дело с барабанным боем и поспешил вернуться обратно в Дрезден. Воздух, которым приходилось дышать в Лондоне, казался ему нездоровым, особенно рядом с королем, панически боявшимся узнать о смерти Альденской пленницы: некая Дебора, французская провидица, приехавшая в Ганновер, предсказала, что если его жена умрет, он последует за ней в ближайшие двенадцать месяцев[73].

А чем в это время занималась Адриенна, лишенная общества своего любимого? Она писала ему почти ежедневно, сидя за маленьким столиком из белого мрамора в своей красивой и теплой комнате, казавшейся теперь такой пустой...

«Если бы вы знали, какую радость доставляют мне ваши письма, вы бы чаще писали мне... Мое сердце переполнено сотнями разных вещей, и я никогда не смогу все это выразить... Я еще напишу вам завтра, и я всю жизнь готова буду рассказывать вам, если вы этого захотите, как я люблю вас всем своим сердцем...»