Это было не просто некое абстрактное утверждение. Двадцать лье[10], что Аврора провела в дороге, в отчаянии вынашивая планы о побеге, не прошли бесследно. К тому же ей необходимы были тишина и покой, требовалось тщательно все взвесить и продумать: как ей жить дальше, как добиться лучшего будущего для себя, но в особенности, конечно же, для своего сына. Однако Авроре так и не удалось собраться с мыслями. Всякий раз, как она пыталась сосредоточиться, перед ней возникал образ ее младенца. Сейчас ему уже должно было исполниться полгода, и — Господи, Боже! — как же ей хотелось его увидеть, хотя бы одним глазком. Она знала, что не сможет долго противиться этому чувству: оно было сильнее нее и буквально выжигало Аврору изнутри. Кое-как ей все же удалось забыться, но сон ее был прерывистый и неспокойный...

Рано утром ее разбудил звон колокола, а немного позднее в комнату торжественно вплыла Гертруда в сопровождении служанок, полная решимости приготовить «новенькую» к предстоящей церемонии. Сначала Аврору помыли. Затем ее восхитительные черные волосы тщательно расчесали, заплели в косы и красиво уложили вокруг головы. Вся процедура была проделана предельно аккуратно, с глубочайшим почтением, однако служанки при этом не обмолвились ни словом. Потом прелестную головку графини украсила тончайшая кружевная вуаль с букетиком белых роз, закрепленных длинными булавками. Затем настал черед сатинового платья, которое, безусловно, было очень к лицу Авроре и выглядело так, будто было совсем новым. Ах, как давно она не надевала праздничных платьев! Пожалуй, с тех самых пор, как она уехала из Дрездена: беременная женщина да к тому же еще и почти затворница вряд ли может похвастаться роскошным гардеробом! Наконец, стройные ножки графини оказались затянуты в белоснежные шелковые чулки, сверху закрепленные подвязками, а завершили туалет кремовые туфли на высоком каблуке. Она была так ослепительно прекрасна, что служанки даже позволили себе легкий вздох восхищения, который, впрочем, быстро угас под пристальным строгим взглядом Гертруды. Юта все это время стояла в стороне и завороженно следила за чудесным превращением своей хозяйки. С подобной церемонией она сталкивалась впервые и теперь впитывала все, как губка.

Как только туалет графини был завершен, Гертруда подала ей стакан воды. Церемония облачения восходила еще к стародавним рыцарским обычаям, когда к алтарю следовало обязательно явиться натощак.. Авроре казалось, что эмоции, внезапно нахлынувшие на нее, сплелись в горле в тугой клубок, так что она ограничилась всего лишь одним глотком. Наконец, ей вручили длинные белые перчатки и Библию в черном кожаном переплете. Колокол зазвонил снова, но на этот раз перезвон звучал как-то по-особенному. Аврора вместе со своей небольшой процессией двинулась в сторону церкви, соединенной небольшим галерейным переходом с главным зданием аббатства.

Их встретила напыщенная, строгая дама в белоснежном шелковом платье со вставками из горностая. Рядом с ней стоял мальчик, в обязанности которого входило следить за тем, чтобы длинный шлейф дамы не волочился по земле. Женщина высокомерно улыбнулась:

— Я графиня Беатриса фон Мерзебург, и сегодня я имею честь познакомить вас со всеми благородными дамами, которые будут вас сопровождать.

Аврора сделала реверанс и улыбнулась:

— Иметь вас в качестве сопровождающей, графиня, — это большая честь для меня. Я вам очень признательна за то, что вы вызвались помочь мне...

— Я не вызывалась, сударыня, я получила приказ, — поправила ее строгая собеседница. — Возьмите меня за руку и пойдемте!

Двери церкви распахнулись, и женщины под оглушительные звуки фанфар вошли внутрь. Госпожа фон Мерзебург стиснула вмиг похолодевшую ладошку Авроры и подняла ее прямо перед собой. Так обе дамы, рука об руку, медленно прошествовали к клиросу, где по обе стороны каменного алтаря, украшенного восковыми свечами в бронзовых подсвечниках, возносилось звучное, мелодичное пение канонисс. Могло показаться, что поют ангелы, настолько прекрасны были их голоса, исполненные необычайной грации и изящества.

Канонисс было около двадцати, и все они, в одинаковых одеждах, сидели в боковых проходах. В центре же, под сводчатой галереей, на возвышающейся кафедре, восседала аббатиса. Спадающие складки одеяний, в которые были облачены поющие канониссы, резко контрастировали с фигурой пастора, напряженно застывшего и скрестившего на груди руки. Его взгляд рассеянно блуждал под величественными сводами храма, выполненными в романском стиле, что были даже еще древнее, чем готические стрельчатые арки, венчавшие клирос. Когда пение стихло, пастор спросил:

— Кто стоит предо мной и стучит в двери Господни? Спутница Авроры ответила:

— Заблудшая душа, Мария-Аврора графиня фон Кенигсмарк, которая хочет прожить тихую и спокойную жизнь в лоне нашей святой церкви.

— Чиста ли она сердцем и тверда волей, чтобы служить Богу?

На этот раз ответила сама Аврора:

— Чиста и тверда. С Божьей помощью...

Тогда пастор повернулся к аббатисе:

— Готов ли святой капитул принять в свои ряды новую сестру?

— Святой капитул готов принять ее, милостью Божией!

— В таком случае, начинайте церемонию!

Пока Аврора вместе с графиней фон Мерзебург продвигалась к старой ризнице[11], где молодой женщине предстояло надеть церковное одеяние, канониссы запели новый псалом, по красоте своей ни в чем не уступавший предыдущему. Аврора уже слышала его раньше, но еще никто при ней не исполнял его с таким умением:

— Это великолепно! — прошептала она. — Как вы думаете, графиня, смогла бы я петь вместе с ними?

Орлиный взгляд дамы на мгновение смягчился.

— Вы любите музыку?

— Очень. Я играю на клавесине, на арфе, на гитаре... И я люблю петь, однако эти голоса, они просто восхитительны!

— Что ж, решать будет наша главная сестра по пению. В принципе, петь должны все. Если только голос не фальшивит. В этом случае вы просто будете делать вид, что поете: княгиня Анна-Доротея тщательно следит за тем, чтобы хор воспринимался как единое целое...

Беатриса фон Мерзебург и Гертруда помогли Авроре переодеться: белое сатиновое платье и кружевная вуаль сменились нарядом из плотного черного шелка, а горностаевая накидка довершила удивительное превращение.

— Это платье просто идеально! — тихо воскликнула графиня, и в ее голосе не было ни капли прежней язвительности. — Такое ощущение, что оно было сшито специально для вас!

— Так и есть. Ее Королевское Сиятельство Анна София приказали сшить его именно для меня, — ответила Аврора.

— Вот как? Что ж, я думаю, нам пора.

Новообращенную препроводили к хорам как раз в тот момент, когда канониссы допевали псалом. Аббатиса поднялась со своего кресла и приблизилась к Авроре. За ней неотступно следовал паж, бережно держащий в руках подушечку, на которой лежали золотой крест с лазурной лентой и легкий изящный головной убор из переплетенных белых муслиновых лент, сложенных бантом и скрепленных черными шпильками. Когда Аврора встала на колени, ей сначала торжественно надели убор (который она будет впоследствии носить лишь на службах), а затем — чеканную медаль с изображением креста и гербом аббатства (с которым ей будет суждено остаться навсегда). Пастор благословил ее, после чего молодую женщину усадили в большое резное кресло. На кафедру пастор возвращался под мелодичные звуки церковного гимна.

Для новоиспеченной канониссы торжественная речь слилась в единый неразборчивый поток слов, и только драматический, преисполненный страшных подробностей, отрывок о страданиях в аду заблудших душ, свернувших с пути праведного, прозвучали для нее отчего-то четко и разборчиво... Когда громкий голос пастора вдруг вывел Аврору из оцепенения, она поняла, что слова о «спесивой грешнице, предавшейся всем мирским порокам, равно как и незаконной, пускай даже королевской, любви» были обращены именно к ней. Суть всего выступления сводилась к тому, чтобы Аврора «с чистым сердцем отринула всякие легкомысленные отношения и приняла дары Святого Духа и позволила вести себя до самого сияющего трона Господня!» Молодая женщина видела, что все взгляды присутствующих были устремлены на нее, и с горечью отметила, что в некоторых даже сквозила насмешка. По всей видимости, канониссы и пастор ожидали ее ответной реакции. Однако она сделала вид, что вся эта обличительная речь ее никоим образом не касается. Она раскрыла Библию, подавила легкий зевок, погрузилась в чтение... и отчетливо услышала, как кто-то негромко, по-доброму рассмеялся. Что ж, было похоже, здесь ее окружали не только враги!

Проповедь (если ее вообще можно так назвать) окончилась, после чего канониссы запели последний церковный гимн, и на этот раз Аврора пела вместе с хором. Затем они собрались все вместе и дружной процессией направились в покои к аббатисе. Анна-Доротея, княгиня Саксен-Веймарская, приказала приготовить ужин в честь новоприбывшей, где мадемуазель фон Кенигсмарк предстояло познакомиться со своими будущими приятельницами. Аббатиса сама решила познакомить новоиспеченную канониссу со своим окружением, а посему встретила молодую женщину у входа в просторную гостиную, где уже был накрыт роскошный стол. Во время знакомства от обилия имен у Авроры закружилась голова:

— Графиня Мария-Аврора фон Кенигсмарк... Графиня Мария фон Зальцведель! Графиня Мария-Аврора фон Кенигсмарк... Графиня Эрика фон Данненберг.

Дамы приветствовали ее церемонно, но не подавая руки. Взгляд их был холоден, а некоторые и вовсе отворачивались к вящему неудовольствию аббатисы. Аврора задавалась вопросом: куда же исчезло знаменитое христианское человеколюбие, которым обычно так славились религиозные общины? Для самой Авроры все было ясно как день: ни одна из этих дам не была ей рада!

С последними двумя канониссами все обернулось совсем плохо. Очевидно, они были здесь старшими, о чем красноречиво свидетельствовали их седые волосы. Первая, с орлиным носом и выдающимся подбородком, держалась настолько прямо и ровно, насколько только мог ей позволить ее невысокий рост. Вторая, будучи заметно выше, опиралась на трость с золотой рукоятью. Ее лицо хранило неоспоримые признаки былой красоты. Не успела аббатиса и рта раскрыть, как вдруг первая дама заявила: