— Умный человек избегает тех, кто жаждет власти, будь то богач или бедняк.

Появление на дорожке изрядно выпившей компании напомнило Стефану, что час уже поздний.

— Хорошо, я готов согласиться, что Бабевича убил Типов, но как они могли быть связаны?

— Скорее всего, Бабевич задолжал ему денег. Или, может, как-то его оскорбил.

Стефан уставился в темноту. Удача упорно отворачивалась от него. Каждый раз, когда казалось, что цель уже близка, сэр Чарльз ухитрялся выскользнуть из рук.

— Какая досада. И ты не нашел в доме ничего, что указывало бы, где скрывается сэр Чарльз?

— Ничего.

— Значит, опять тупик. — Он горько усмехнулся.

Борис тронул поводья.

— Сэр Чарльз не из тех, кто может долго держаться в тени. Если он в Санкт-Петербурге, то рано или поздно объявится.

— А до тех пор Софье угрожает опасность.


Оставив герцога на террасе, Софья не собиралась задерживаться. Больше всего ей хотелось вернуться домой. Подобного рода увеселения не вызывали у нее восторга даже в лучшие времена. Сейчас же необходимость притворяться, развлекать кого-то, танцевать была чем-то сродни пытке.

Гордость, однако, не позволила поддаться трусливому порыву, и Софья, изобразив лучезарную улыбку, вернулась к гостям с твердым намерением выдержать муку до конца так, чтобы никто — и прежде всего герцог — не догадался, как болит разбитое сердце.

Нет, повода для самодовольства она ему не даст. Ведь он только посмеется, узнав, как сильно ее ранил. Она же для него только временная любовница. Та, которую всегда можно выставить за порог.

Крепко ухватившись за эту мысль, она и устремилась в водоворот веселья, раз за разом принимая приглашения знакомых и незнакомых кавалеров. Но время шло, Стефан все не появлялся, и злость, понемногу остывая, уступала место смятению.

Почему он ушел не попрощавшись?

Неужели так рассердился, что и разговаривать не пожелал? Или понял наконец, что она никогда не согласится на предложенную им роль, и решил умыть руки?

При мысли об этом сердце защемила острая боль.

Боже, боже. Что же она наделала?

Протиснувшись через толпу гостей, она направилась к дальней двери. Хватит с нее. Слишком многое ей пришлось снести. Продолжать эти игры больше нет сил.

— Софья.

Спеша к выходу и отгоняя черные мысли, она не сразу заметила, что собравшиеся вдруг расступились перед императором.

Взгляд ее почему-то прилепился к сияющему на груди кресту Святого Георгия и лишь затем ушел выше и встретился с проникновенной, ангельской улыбкой.

— Государь, — пробормотала она, приседая в реверансе.

Александр Павлович подождал, пока дочь выпрямится, и протянул руку:

— Прогуляешься со мной?

— Конечно. — Чувствуя на себе десятки глаз, она и сама тайком взглянула на отцовский профиль. Вот так открыто, на публике, император выделял ее очень редко. — Какой чудесный вечер.

Александр Павлович болезненно улыбнулся.

— Стервятники. Расшаркиваются, любезничают, пресмыкаются, а за спиной строят козни, готовят заговоры. Я никому из них не доверяю. — Он повернулся к ней. — Кроме тебя.

— Я ваша верная слуга.

— У тебя такое доброе сердце. — Император потрепал ее по руке. — Уж и не знаю, достоин ли его Хантли?

От неожиданности она сбилась с шага и едва не упала. Впрочем, удивляться было нечему. Со стороны могло показаться, что царь живет отгородившись от мира, но на самом деле мимо его внимания не проходило ничего.

— Достоин или нет, это не важно, — ответила она, старательно скрывая чувства. — В любом случае мое сердце его не интересует.

— Хочешь, чтобы я избавил Петербург от его присутствия?

Ей бы этого и хотеть, да вот только сердце провалилось куда-то.

— В том нет нужды. Ему и так придется в скором времени возвратиться в Англию.

Император грустно вздохнул:

— Я уж и позабыл, что значит быть юным и наивным.

Софья опустила глаза. Что сказал бы он, узнав о всех невзгодах и приключениях, что выпали на ее долю после отъезда из Санкт-Петербурга.

— Я не так наивна, как полагают некоторые.

Он подвел ее к уютной нише и, повернув к себе, с любопытством заглянул в глаза:

— Я видел сегодня, как герцог смотрел на тебя. Он очарован.

— Мимолетное увлечение.

— А ты? Предательский румянец окрасил щеки.

— Что я?

— Ты любишь его? — мягко спросил император.

— Я… — Ложь застыла на губах. Он ждал и требовал правды. — Да, — выдохнула она. — Я такая глупая.

— В самой любви ничего глупого нет. А вот решения, что принимаешь ради нее, глупыми быть могут.

Софья промолчала. Никогда раньше император не разговаривал с ней на такие интимные темы. Почему же заговорил теперь?

Может быть, Геррик сказал лишнее?

— Вы предупреждаете меня?

Вместо ответа он указал на стоящий в глубине ниши диванчик в золотую полоску:

— Садись. Здесь нас никто не услышит.

Она напряженно опустилась на краешек. Царь тоже сел. Они были в нескольких шагах от зала, но шум веселья сюда почти не долетал.

— Кажется, мне предстоит услышать лекцию.

— Не лекцию, нет. Всего лишь озабоченность, естественную для отца. — Александр Павлович сдержанно улыбнулся, заметив, как вздрогнула она при этом заявлении. Никогда раньше император не говорил вслух таких вещей. — Я не хочу видеть тебя несчастной.

Софья задумалась. Как быть? Пусть Александр Павлович и говорит как отец, но при этом он ведь остается императором Всея Руси. Если он решит, что герцог Хантли обидел или оскорбил ее, то может сам учинить правосудие.

Этого ей хотелось менее всего.

— Не беспокойтесь. — Она выжала слабую улыбку. — Я не из тех женщин, что страдают и чахнут из-за того, что не могут получить все, чего бы им хотелось.

Он взял ее за руку.

— Я лишь опасаюсь, что чувства увлекут тебя в роман, о котором ты потом пожалеешь.

— Государь…

— Пожалуйста, позволь мне закончить, — оборвал он. — Я не намерен совать нос в твои дела, но хочу, чтобы ты серьезно обдумала свое будущее.

— Мое будущее?

— Ты унаследовала от матери красоту и шарм, но у вас с ней мало общего.

— Очень мало, — сухо подтвердила Софья.

— Оно и понятно. — На его лице появилось задумчивое выражение. — Детство Марии прошло в таком печальном одиночестве, что она и поныне наверстывает упущенное.

Софья поморщилась. Сколько страданий выпало на ее долю из-за ненасытного желания матери быть в центре внимания, а порой даже приходилось прятаться, когда Мария выходила за рамки приличий.

— Она никогда, до… — Софья успела прикусить язык и не проговориться, — до самого последнего времени не рассказывала о своем детстве.

— Да, Мария не дает обществу скучать. — Царь заулыбался, вспоминая какие-то моменты. — Меня всегда привлекало ее презрение к условностям. Поэтому, наверное, наши отношения и длятся столько лет.

— Мама предана вам.

— Да. Полагаю, она удовольствовалась тем, что я смог ей предложить. — В серо-голубых глазах мелькнуло сожаление. Оба знали, что, хотя Мария и владела по крайней мере долей его сердца, сам Александр Павлович верным любовником никогда не был. — И потребности у тебя совсем другие. Ты никогда не согласишься принять от мужчины только хороший дом и завидное положение в обществе.

Она опустила глаза. Его сильные пальцы лежали на ее руке. Сердце вдруг потяжелело. Он, конечно, был прав. Часть ее и хотела бы пожертвовать всем, чтобы только сохранить в своей жизни Стефана, но тогда что-то в ее душе завяло бы и умерло.

— Нет.

Он нежно сжал ее пальцы.

— Ты еще встретишь человека, который будет любить тебя всем сердцем. Не соглашайся на меньшее.

— Спасибо, — поблагодарила она.

Протянувшаяся к дивану тень заставила обоих повернуться. Остановившийся у входа в нишу слуга низко поклонился.

— Да-да. — Император с усталым вздохом поднес к губам ее пальцы. — Долг снова поднимает свою уродливую голову. Береги себя.

Софья поднялась и расправила плечи.

— Да, конечно.

Если она не побережет себя, то кто же еще это сделает?

Глава 26

После бессонной ночи Стефан проснулся поздно. Удивительно, что ему вообще удалось хотя бы ненадолго уснуть. Наткнувшись на окровавленное тело с отрубленной рукой, вряд ли будешь видеть сладкие сны.

К тому же, вернувшись после невеселой прогулки во дворец, он обнаружил, что Софьи уже нет.

Будь оно все проклято. И когда же им обоим надоест играть в эту дурацкую игру?

В его доме спрятаться ей было бы некуда. Именно поэтому он и хотел увезти Софью в Англию.

И чем раньше, тем лучше.

Горячая ванна помогла отчасти снять напряжение, но предчувствие чего-то нехорошего не оставляло. Стефан надел медного цвета сюртук, светло-коричневый жилет, коричневые бриджи и начищенные до блеска высокие сапоги. Повязал шейный платок, расправил аккуратно складки, заколол узел булавкой с крупным изумрудом, единственным украшением, помимо тяжелой золотой печатки.

Пройдя по дому, он обнаружил хозяйку в небольшой комнате, украшенной стенными панелями с зеленым шелком и изящными китайскими вазами.

Анна сидела за столиком и выглядела восхитительно в утреннем платье из берлинского шелка, к которому идеально подходили продолговатые сережки с крупными жемчужинами.

— Доброе утро. — Она указала на приставной столик с двумя или тремя серебряными подносами. — Позавтракаете со мной?

— С удовольствием.