Что до будущего, всех этих завтра, завтра и завтра… Ну, о них она не думает. Да и как бы она могла?

— Серафина.

Серафина знает, кто в комнате. Слышала, как она входила, обратила внимание на звук, когда она что-то поставила на стол. Но если открыть глаза, то придется заговорить с ней, а из-за нее — именно из-за нее — все наверняка начнется снова. И все же…

— Серафина.

Она поворачивает голову и моргает.

Зуана сидит в маленьком кресле недалеко от кровати. Рядом с ней стоит деревянная тарелка с хлебом и сыром, миска горячего супа. Серафина уже забыла это знакомое лицо: широкий, открытый лоб, прорезанный морщинкой раздумий, и чистые, ясные глаза, улыбающиеся теперь вместе с губами. В них тоже нет ни капли злобы. Несмотря ни на что, она все же рада ее видеть.

— Слава Господу за то, что ты очнулась. Как живот, не болит?

— Нет.

— Тошнит? — спрашивает Зуана, наклоняясь вперед и щупая пульс девушки, ее испачканные чем-то красным пальцы сжимают худое, бледное запястье.

От запахов горячей пищи рот Серафины наполняется слюной, и она сглатывает. «Только когда думаю о еде», — мелькает у нее мысль.

— Нет.

— А какие у тебя сны? Кошмары снятся?

— Нет. — И она вспоминает мужчину, широкими шагами идущего к ней сквозь туман. — Нет, кошмаров больше нет.

— Вот и хорошо. Я принесла тебе немного сыра, свежего супа и хлеба.

— Я не голодна.

— Но поесть все же нужно.

— Не могу, — качает головой Серафина. — Я наказана.

— Наказана?

— Отец Ромеро. Он выслушал мою исповедь. Я наказана двухнедельным заточением в келье на хлебе и воде.

Тень пробегает по лицу Зуаны.

— Разве никто не сказал ему, что ты болела?

— Не знаю.

— Ты сесть можешь?

Она пытается подняться, но для этого требуется немало усилий.

Зуана приходит к ней на помощь, и, едва ощутив ее прикосновение, Серафина тут же снова попадает в водоворот той ночи: снова висит, беспомощная, в чьих-то сильных руках, ее кишки выворачиваются наружу, и желудок вопит от боли. Теперь такая интимность ее смущает, ей становится стыдно. Она отодвигается и заворачивается в одеяло.

— Прости меня… — произносит Серафина, не поднимая глаз. — Прости, если из-за того, что я сделала, у тебя были неприятности.

— Ты ни в чем не виновата, — качает головой Зуана. — Ты исповедалась. И получила прощение.

— Я все ему рассказала, — говорит девушка, глядя теперь прямо на нее и бросая слова, как вызов. — Все.

— Я рада, — мягко отвечает Зуана.

— Думаешь, это справедливое наказание?

— Не знаю. Хотя, по-моему, морить тебя голодом после такой яростной чистки нездорово.

— Не важно, я не голодна, — шепчет она и добавляет: — Сестра Магдалена ведь годами ничего не ест.

— Это не так. Она ест, но очень мало, так что с годами ее тело привыкло. Не думаю, что в этом отношении она хороший пример для подражания. Пока, по крайней мере.

— А сестра Юмилиана говорит иначе.

«Интересно, что еще говорит сестра Юмилиана?» — думает Зуана, хотя в глубине души, конечно, догадывается.

— Кто еще к тебе заходил?

— Сестра Федерика была. Принесла мне грушу — вот, гляди. — Серафина вытаскивает из-под подушки зеленый марципан весь в мелких частичках пыли. — Я не хочу ее. Возьми.

— Сохрани ее до конца наказания. Так тебе будет к чему стремиться.

Стремиться к чему-то. Какая простая мысль, как будто речь идет об ожидании солнца, которое непременно взойдет утром. Попытка убежать из монастыря — тяжкий грех для послушницы. И не менее тяжкий — помогать или подстрекать ее к этому. Девушка созналась в своей вине и получила прощение. Теперь Зуане пора подумать о своей душе. Больше она ничего не может для нее сделать. Разве…

— Серафина, слушай меня. Чемерица в сочетании с маком — ядовитое зелье, а доза, которую я тебе дала, была не маленькой. Некоторое время ты будешь чувствовать себя странно. Тобой будут владеть апатия и печаль; может быть, даже мысли будут путаться.

— Я ничего не чувствую, — вяло говорит та.

— В том числе и это. Но все пройдет, — замечает Зуана и умолкает, не зная, что еще сказать.

Девушка опирается головой о стену.

— Я видела кое-что, — говорит она тихо. — Кое-что страшное.

— Это все снадобье. Запомни: снадобье, и больше ничего.

— А ты такое когда-нибудь видела?

И она смотрит на Зуану глазами, кажущимися огромными на ее лице. И черными, точно куски угля.

— Да, видела.

— И чудесные видения тоже?

— Я… Да, в некотором роде.

— Но Его ты никогда не видела?

— Нет, — не задумываясь, отвечает Зуана.

— Почему? Ты ведь хорошая монахиня.

— Нет. Я… я…

— Да, ты хорошая, я знаю.

— Ну… Я… я думаю, что можно быть хорошей по-разному. И лишь немногим из немногих выпадает такая честь.

— Но ей она дана. Она видит Его.

Им нет нужды называть ее по имени. «Нам не позволяют говорить о ней», — думает Зуана. Это запретная территория. С другой стороны, столь многое изменилось за последние недели. Список тайн общины становится длиннее с каждым днем, и нет смысла отрицать существование одной из них, особенно потому, что она наблюдала ее куда ближе многих.

— Да. Видит.

— Она всегда Его видела, да?

— Похоже, что так.

— Почему она? Одна послушница рассказала мне, что она была простой крестьянкой из деревни, которую нашел где-то старый герцог. У нее нет ни семьи, ни образования. Ничего. Может, она родилась святой? Или так молилась, что стала ею? Или постилась? Как она это сделала?

— Не знаю.

— Мне кажется, я тоже Его видела, — качает головой Серафина. — Всего один миг.

Мак: от него еще не то увидишь.

— Возможно, что это тоже было действие наркотика, Серафина, — тихо говорит Зуана.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает девушка, и ее голос дрожит. — Если бы мы все Его видели, то, может, стоило бы жить и умереть здесь.

«Да, что-то ее изменило», — думает Зуана. Да и как иначе? Если бы Господу было угодно послать ей смирение!

— Я думаю, что наш Господь всегда с нами, даже если мы не видим Его своими глазами.

Серафина молчит, как будто обдумывая эту мысль.

— Она была не права насчет него, — произносит она наконец, все так же тихо и вяло, совсем не как в былые времена. — Аббатиса сказала, что ему все равно. Но это неправда. Он любил меня.

Ей надо поесть, хотя бы немного хлеба. Это ведь разрешается. Зуана отламывает небольшой кусочек, обмакивает его в воду и протягивает ей.

— На, ешь.

Девушка смотрит на нее и качает головой:

— Я не голодна.

Глава тридцать четвертая

Колокол, отмечающий начало рабочего часа, начинает звонить, когда Зуана покидает келью послушницы и выходит в коридор. Впереди она видит сестру Юмилиану, которая движется прямо к ней, и опускает голову с намерением пройти мимо, не обменявшись с ней ни словом — сестра-наставница придерживается правила молчания даже в те часы, когда оно не в силе, — но пожилая женщина сама встречает ее взгляд. Вид у нее доброжелательный, почти радостный.

— Ты идешь от послушницы? Как ты ее нашла? Какая мощная перемена, правда?

— Я… Да-да, она совсем другая.

— Слава Господу, которому было угодно очистить ее от гнева и притворства и посеять в ее душе зерно смирения. Ему мы должны быть благодарны. А также и тебе, за заботу и твое средство.

Зуана смотрит на нее во все глаза. С тех пор как они столкнулись на собрании, Зуана ждала и даже готовилась к враждебности с ее стороны, но ничего подобного не заметила. Интересно, что сказала бы сестра-наставница, если бы узнала, по какой причине ей пришлось давать девушке это «средство»? Конечно, Зуана ей не скажет. Как не скажет и того, что случилось в келье сестры Магдалены много недель тому назад. Тайна на тайне — они множатся, словно плесень у плохой хозяйки в кладовой. Неужели и в их монастыре плохая хозяйка? Сколько можно лгать, стремясь сохранить покой в доме? Зуана вдруг понимает, что не знает больше ответа на этот вопрос.

— Она успокоилась, это верно. Но меня тревожит ее здоровье. После снадобья она очень ослабела. Ей надо есть, а не поститься.

— Тем, чья душа не знает покоя, приходится иногда жертвовать телесным благополучием ради духовного. Ничего плохого с ней не случится, сестра Зуана, я за ней присмотрю. Удивительные времена настали у нас в Санта-Катерине, как по-твоему? Господь ответил на наши молитвы и явился средь нас. Явился нам через молодую и старую. Боюсь, что ты этого еще не заметила, хотя это так же ясно, как солнечный свет на воде. Ты должна позаботиться о своей душе, сестра Зуана. Он хочет, чтобы и ты Его услышала. И ты услышишь. Я знаю. Все, что тебе нужно…

— Благодарю тебя за добрые пожелания, сестра Юмилиана, — с улыбкой прерывает ее Зуана. — Я тоже стремлюсь к Нему. Но я все же считаю, что девушка должна есть.

Сестра-наставница всплескивает руками и снова прячет их под платье.

— Ни у тебя, ни у меня нет права сомневаться в мудрости нашего отца-исповедника, — говорит она уверенно, как прежняя Юмилиана. — Она вверена моему попечению, и я буду заботиться о ней, как о своем ребенке. Да пребудет с тобой Господь, сестра Зуана.

— И с тобой, — отвечает Зуана, когда они расходятся в разные стороны. «Ах, почему любовь Господа не летает по воздуху, как дурные семена болезни? — думает она. — Может, тогда нам не пришлось бы постоянно спасать друг друга». И сама удивляется своей непочтительной смелости. «Я устала, — решает она, — и нуждаюсь в свежем воздухе если не душой, то телом».