Доран слишком устал за это тяжкое и сумбурное утро, чтобы почувствовать себя шокированным зигзагами мышления своего собеседника. Он утвердительно кивнул.

— И что там плавает?

— Плотва, усач да голавль, что же ещё-то?

Мистер Коркоран удовлетворённо кивнул.

— Тогда, я думаю, завтра, после всей этой возни с коронёрским следствием и вечным упокоением в геенне жертвы заднепроходной любви, неплохо бы порыбачить. Я весьма прихотлив и не люблю охоту, это варварство, но вот поймать жирного голавля считаю почему-то за честь… Leuciscus cephalus, — промурлыкал он по-латыни. — Помнится, однажды мне повезло. Я, насобирав ручейника, облюбовал протоку между островком и берегом одной речушки в Пьемонте. При очередном забросе на струю, поплавок начал удаляться и резко ушёл под воду. Но вместо того, чтобы рвануть по течению вниз, он устремился вверх с отклонением в сторону противоположного берега. Не ослабляя леску, я передвинулся на несколько шагов вниз, потом подтянул его к берегу. Красавец с красными плавниками весил более пяти фунтов! Как ему удалось дожить до таких размеров?

— Память рыболова феноменальна: он помнит только то, чего не было, — усмехнулся мистер Доран фантастическому рассказу, — Пять фунтов! Я никогда не ловил ничего крупнее двух. А в этом ручье крупней полуфунтовых рыбёшек вообще ничего не водится.

— Знаете старый анекдот, Доран? «Судья обращается к свидетелю: „Вы сказали, что обвиняемый был исключительно правдивым человеком. Чем вы можете это доказать, сэр?“ Свидетель отвечает: „Я собственными ушами слышал, как он однажды признался, что просидел целый день с удочкой и ничего не поймал…“» Ложь и истина в рыболовецких байках — это творческая фантазия, Патрик, и подходить к ней с точки зрения разума — абсурд. Мой рассказ — гибрид чистой совести и творческого вдохновения, но голавль, правда, был огромный, поверьте. Так, стало быть, рыба есть… И поймать её — не будет браконьерством?

— Да нет, это будет чудом.

В эту минуту появились милорд Лайонелл и его гости. Тело принесли на носилках и поставили на террасе. Стэнтон выглядел порядком ошарашенным, но, в общем-то, довольно спокойным, остальные джентльмены имели вид несколько жалкий, мистеру Кэмпбеллу стало плохо, мистер Морган был чем-то перепуган, но внимательно всматривался в лицо мистера Коркорана. Мисс Нортон, подавленная и мрачная, не поднимала глаз от земли, кажется, вовсе не слыша успокоительных увещеваний Софи Хэммонд, которая, однако, совсем не выглядела испуганной, глаза её сияли. Никто не слушал и льющейся потоком болтовни мисс Морган о том, как она потрясена случившимся. Мисс Стэнтон в ужасе смотрела на изувеченный труп и тихо плакала.

Доран поспешно отвёл милорда Хэммонда в сторону и что-то тихо сказал ему, и лицо графа помрачнело на глазах. Наконец его сиятельство обернулся к мистеру Коркорану и поманил к себе. Губы старика тряслись, руки дёргались.

— Кристиан, мальчик мой, это всё ужасно. Патрик говорит, что всё можно скрыть. Я бы предпочёл обойтись без скандала.

Коркоран пожал плечами и заверил дядю, что сложившуюся ситуацию надо разрешить так, чтобы она не сказалась пагубно на его здоровье. Все остальное — не имеет значения. Он уже предоставил мистеру Дорану право принять любое решение и выразил готовность к нему присоединиться.

— Этому несчастному юноше уже не помочь, скандал погубит репутацию его сестры и не сделает чести твоей кузине Софи — ведь это её гости, — со странной робостью проговорил милорд Лайонелл.

Мистер Коркоран мягко склонил голову.

— Согласен, милорд. Злополучный юноша стал жертвой несчастного случая.

Лицо мистера Хэммонда просветлело. Он облегчённо вздохнул.

Прибытие представителя власти никого всерьёз не обеспокоило. Бедняга просто любовался окрестностями болот и не заметил, как нога соскользнула по мокрой траве. Горе, конечно, но что поделаешь? Мисс Нортон предстояло направиться в Лондон. За ней на телеге в наспех сколачиваемом в конюшне гробу в последний путь должен был двинуться мистер Стивен Нортон. Заключение следствия позволяло похоронить его со всеми необходимыми обрядами.

Ещё одно искушение поджидало Дорана перед ужином. Мисс Эстер осведомилась у него, обязательно ли ей… уезжать с гробом брата в Лондон? Священник, вначале подумав, что она боится ехать одна с мертвецом, обещал попросить милорда Хэммонда выделить ей пожилого слугу, который будет сопровождать их до столицы и поможет ей. Но мисс Нортон уточнила свой вопрос, причём так, что у мистера Дорана потемнело в глазах. Девицу, как он понял теперь, интересовала возможность… остаться в Хэммондсхолле — несмотря на всё произошедшее. Вот, чёрт возьми, на что намекал Коркоран.

Доран растерялся. Но от необходимости отвечать его избавила любезность мисс Хэммонд, которая издали прислушивалась к их разговору. Она без обиняков обратилась теперь к подруге по пансиону.

— Я понимаю, милая Эстер, как тебе тяжело. Несчастный Стивен… Долг перед памятью брата обязывает тебя сделать всё для его мирного упокоения, и я знаю, что ты не из тех, кто пренебрегает своим долгом. Мне будет не хватать тебя.

Мисс Нортон зло блеснула глазами, поняв, что её выставляют, Доран побледнел, заметив взгляды, которыми обменялись бывшие подруги, мисс же Хэммонд громко обратилась с просьбой к дядюшке — выделить завтра мисс Нортон сопровождающего — и милорд Лайонелл, тронутый заботой племянницы о своей бедной подруге, тут же отдал соответствующие распоряжения.

Для Дорана этот день оказался мучительно тягостным, и под вечер он предпочёл уединиться в своей гостиной. Патрик был странно надломлен и сбит с толку — и произошедшим, и поведением Коркорана. Он не корил себя за ложный выбор, но духовное бесстрашие и готовность на скандал Коркорана подлинно удивили его. Тот спокойно шёл на то, что любой здравомыслящий человек предпочёл бы избежать любой ценой. Доран вынул из кармана записку Стивена Нортона. Короткая, всего в полторы строки, написанная на странице, вырванной из блокнота, который был во внутреннем кармане погибшего. «Я не могу и не хочу жить, когда ты так жесток, Кристиан…» Он снова поморщился. «…Испытываю странное искушение пнуть ногой это животное, для которого желания его растлённой задницы были высшим законом любви…»

Да, несчастный выбрал из всех возможных идолов своей страсти — самого бесстрастного. Самого недостижимого. Самого праведного. И разбился об него как хрупкий стеклянный бокал — о стальную наковальню. Что он сказал? Доран остановил неспешный и размеренный ход своих мыслей. Он назвал Коркорана… праведником?

Глава 12. Беспокойная ночь с покойником

Плотник, конюх и грум занялись по просьбе его сиятельства гробом для погибшего, из готовых досок смастерив его за час, после чего — установили в холле. Лицо мертвеца пришлось закрыть, но в остальном — всё было пристойно. Покойный лежал между двумя кенкетами с горящими свечами и был единственным, кто подлинно пребывал в покое, — впрочем, кроме того, кого он сам обвинял в своей смерти. Мистер Коркоран, лениво развалившись на софе, наигрывал на скрипке нечто фантазийное, скорее аmoroso е lusingandо, чем funebre е doloroso, временами прерывая импровизацию и дегустируя роскошный французский коньяк. Он ничуть не избегал ни Дорана, ни его сиятельства, напротив, как замечал Доран, старался успокоить графа, потрясённого смертью столь молодого человека и сопровождающими её обстоятельствами. По случайной реплике хозяина поместья Коркоран понял, что Доран рассказал милорду Хэммонду о склонностях юноши, и потому в своих утешениях был откровенен.

— Дядюшка, не расстраивайтесь. Порадуйтесь верности Слова Божьего. Сказано же: «Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость, и если кто будет делать все эти мерзости, то души делающих это истреблены будут из народа своего». Это Левит, глава, если мне не изменяет память, восемнадцатая.

Но милорд Хэммонд был подлинно убит смертью своего гостя.

— Господи, мы смертны, да. Вторжение недугов, смерть близких — все вещает о конце, но… он был так молод, Кристиан, ведь он был так юн… Так страшно, когда умирают молодые, — граф никак не мог прийти в себя.

Коркоран только пожал плечами, а ближе к полуночи пожаловавшись, что у него слипаются глаза, направился в спальню.

Сестра же мистера Нортона была совершенно безутешна, и её рыдания были слышны даже в курительной. Доран ужасался, вспоминая, как всего два часа назад девица хотела отправить тело брата в Лондон, с тем, чтобы самой влезть под одеяло к Коркорану. Теперь братец не смог бы ей помешать. Доран не мог отрешиться от мысли, что рыдает юная леди исключительно от обиды и злости на подругу, выпроводившую её из Хэммондсхолла. Все эти мысли заставляли его морщиться. К тому же он просто нервничал. Сейчас, когда за окнами стемнело, при одной мысли, что в холле стоит гроб с телом того, кто ещё вчера утром сидел с ним за одним столом, его словно замораживало. Заметив его состояние, граф посоветовал ему идти спать — день был тяжёлым, он просто устал. Доран медленно проследовал по коридору к себе, но в гостиной услышал голоса. Это были Чарльз Кэмпбелл и Гилберт Морган. Они говорили достаточно громко, и именно в их неспешном разговоре снова прозвучало слово «чертовщина».

— Который это по счёту труп на пути нашего красавца, Чарли?

— Кто же их считал? И заметь — его даже не обеспокоили…

— А с чего его беспокоить? Он, как всегда, ни в чём не виноват. Ланселот на белом коне и в белом смокинге. Рыцарь без страха и упрёка.

— Чертовщина.

— Ты уверен, что этот содомит ринулся вниз по собственной воле? Или все же случайность?

— В такие случайности верится с трудом, Берти. Он был без ума от Коркорана, ходил вокруг, как кот вокруг сметаны, облизывался и грезил. Его сиятельство побледнел, когда говорил с племянничком. О заклад бьюсь — он покончил собой и записку наверняка оставил.