– Отличная идея! – прокричала я сквозь шум фена, вновь включенного Костей, и показала большой палец, поднятый к верху. – Хотя я не люблю баню, но с тобой, милый, хоть куда!

«Ох, Катюха, что за мысли с утра у тебя в голове! Как говорится, кто про что, а вшивый про баню», – подумала я и, боясь, что Костя увидит краску на моём лице, подошла к окну и открыла портьеры.

– Завтрак мы с тобой уже проспали, – произнёс Костя, взглянув на часы, когда мы спускались на лифте в холл отеля. – Время-то уже полдень. А вот пообедать, думаю, самое то! На даче как всегда пустой холодильник, – продолжал Костя, оглядываясь по сторонам в просторном холле, ища какой-нибудь ресторанчик.

Быстро пообедав, мы вышли из отеля, решая на ходу, что делать с моей машиной.

– Костя, давай я сяду в свою машину, а ты поедешь за мной? Брошу её где-нибудь поближе к дому, и сразу едем.

Через полчаса мы мчались по пустой дороге, ведущей в область. Навстречу нам двигался плотный поток дачников.

– Четыре часа дня, а отъезд граждан с дач начался, – констатировала Костя. – Несколько лет назад такого не было, все старались задержаться за городом подольше, до самого вечера. А сейчас… – Костя безнадёжно махнул рукой, – не поймёшь: позже выезжаешь – пробка, пораньше – тоже пробка! Слава Богу, мы в обратном направлении едем! – сказал он и надавил на газ.

Приехав на дачу, Костя первым делом затопил баню.

– Настоящая, русская, на берёзовых дровах! Через часок под соточку градусов будет. Банька что надо! – не переставал нахваливать Костя, пока мы прогуливались по дорожкам сада. – Венечки запарю: у меня и дубовые, и берёзовые есть! Смотри-ка, в городе уже почти нет снега, а здесь вдоль забора ещё полуметровые сугробы, – произнёс он. – Ну ладно, ты погуляй немного, а я пойду гляну, что там у нас с жаром.

Банька стояла особнячком от основного дома, почти в углу сада. Не очень большая, сложенная из толстых золотистого цвета брёвен, на которых играло лучами заходящее солнце. Из трубы в небо поднимался еле заметный дымок, разнося по окрестности запах горевших дров. Кое-где на крыше ещё остался лежать снег, не съеденный первыми лучами апрельского солнца. Цокая каплями, свисали сосульки. Некоторые из них были совсем маленькие, размером не больше карандаша, другие же, наоборот, – длинные и толщиной с мою руку. Меня так и тянуло подойти и как в детстве, взяв в руку палку, задрав голову вверх, пытаться сбить их с крыши. Помню, у нас во дворе это было одной из самых любимых забав. Сосульки, которые были потоньше, падали от лёгкого прикосновения, словно от взмаха волшебной палочки, рождая музыку, похожую на звуки ксилофона. Но впереди предстояла битва с гигантской сосулькой! Размахнувшись и хорошенько прицелившись, от напряжения и сосредоточения высунув язык, ты бьёшь со всего маху! Палка, ударяясь, скользила, отбивая лишь жалкие сантиметры, кончика сосульки. Ещё удар – бесполезно… Сосулька монолитом, почти не уменьшаясь в размере, свисала с крыши. Так могло продолжаться долго. Никто не хотел уступать: ни она нам, ни мы, детвора, ей. Дальше в ход шла тяжелая артиллерия: ледяные булыжники, осколки более мелких сосулек, половинки кирпичей… Не выдержав такого напора, сосулька сдавалась. Прихватив с края крыши снег или лёд, порождая шум, со звуком «Уххх» сосулька, как нам казалось, медленно падала вниз, разбиваясь на множество прозрачных льдинок.

– Кать, ты чего там застыла, как снежная баба? О чём мечтаешь? Банька уже ждёт нас, – донёсся из приоткрытых дверей Костин голос. – Заходи, раздевайся и в парилку. А потом выйдем чайку попьём с мёдом. Есть минералка прохладная.

Нырнув в приоткрытую дверь бани, я огляделась: небольшая комната с окном в сад, диван, пара кожаных кресел, телевизор, холодильник.

– Это тебе, – сказал Костя, протянув войлочную шапку, напоминающую цветок колокольчика. – Надевай поглубже, чтобы уши не обжечь. Сейчас термометр смотрел, под девяносто уже, да я еще ковшичек плеснул на каменку.

Обернувшись, я чуть со смеху не покатилась: передо мной стоял – ни дать, ни взять – Павка Корчагин! Ну, по крайней мере, таким я его видела на обложке книги, которую я к своему стыду так и не прочитала. Красивое, волевое, чуть скуластое Костино лицо покрывали капельки пота. Взгляд серьёзный, как будто он собирался не в парилку с девушкой, а идти бороться за счастье народное. На голове – будёновка из мягкого войлока с длинными ушами, козырьком и большой красной звездой.

– Ну-ну, – ухмыльнулся Костя, – посмотрю, как ты ржать будешь минут через пятнадцать.

С этими словами он распахнул дверь парилки, и я шагнула в неё, словно на подиум, который на самом деле оказался сущей преисподней.

– Мать твою! – закричала я, присев, зажмурив глаза и прикрыв уши ладонями.

«Так вот что означает «уши свернулись в трубочку», – пронеслось у меня в голове. Повернувшись на месте, пулей рванула назад, в прохладу предбанника. Но сначала я головой врезалась в Костин живот, а он своей задницей шибанул дверь, которая с грохотом ударилась об стену.

– Кать! – закричал Костя. – Ты что, очумела, что ли? Несёшься, как бык на тореадора!

– Это ты очумел! Ты что меня сварить и съесть собрался? Там же температура, как в духовке, когда я курицу гриль готовлю! – вопила я, подбежав к двери и высунув голову на улицу. – Ты что, предупредить не мог, что там ад, а не парилка?

– Я же говорил тебе – под соточку. Даже шапку дал, – оправдывался Костя.

– Какая к чёрту шапочка? Там термокостюм пожарника нужен, а ты шапочку мне суёшь! – не унималась я.

– Ну, посиди в окно посмотри или телевизор включи. Минут через двадцать температура выветрится, тогда и заходи. А я пойду, пока жар не ушёл.

Костя поглубже натянул будёновку, сверкнул незагорелыми ягодицами и скрылся в аду, который он почему-то упорно продолжал называть «парилкой». Я сняла шапку, укуталась в махровый халат и включила чайник. Русская баня с детства не нравилась мне. Гидромассажные ванные, теплый и влажный турецкий хаммам, бассейн с бокалом шампанского – это моё. Баня – не моё! Тем более такая. Я бы сказала, с садомазохистским уклоном. Правоту моих мыслей своим появлением подтвердил Костя. С его телом произошла какая-то метаморфоза, как с теми раками, которых я не так давно варила. Берёшь в руку рака – зелёный; опускаешь в кипящую воду – красный. Так и Костя: заходил в парилку – белым, вышел из парилки – красный. Как тот рак. Даже зрачки глаз стали такими же белыми, как глаза рака, вытащенного из бурлящего кипятка.

– Уууууу, – гудел Костя, выдыхая горячий воздух сложенными в трубочку губами, – вот это я пару поддал!

Он подошёл к окну и, толкнув створки, высунул голову на улицу.

– Жаль, что уже снега нормального нет! Сугробы все корочкой покрылись… Так вот сядь задницей – мало не покажется, – рассуждал Костя, хватая ртом воздух.

– Ну а почему бы и не сесть? – съязвила я. – Зашёл в парилку, исхлестал себя веником, как религиозный фанат плёткой, поддал жару, чтобы глаза из орбит вылезли… Ну, и как логическое завершение самоистязания – задницей об лёд!

– Эх, Катюха, ни черта ты не понимаешь в русской баньке! – махнул на меня рукой Костя. – Особенно когда снежок белый, пушистый – выбегаешь из парилки, и сразу в сугроб! – продолжал мечтательно Костя.

Он снял с вешалки длинный, оливкового цвета халат, надел на себя и вновь подошёл к распахнутому окну. Я сидела сбоку и видела его красное распаренное лицо. Костя глубоко, полной грудью вобрал в себя свежий воздух и вдруг замер. Неподвижными глазами он уставился в одну точку, глядя куда-то за окно. Сделав длинный, бесшумный выдох, он указал пальцем в вечерний полумрак и прошептал: «Бля, манол». Босыми ступнями бесшумно шагнув назад от окна, Костя медленно повернул ко мне голову и произнёс: «Тсссс! Главное не шуметь. Тихо! Точно тебе говорю, там манол!»

«О, Боже, я же говорила – такие перепады температуры не проходят бесследно для здоровья», – подумала я, мысленно вспоминая, где оставила свой мобильник. Я знать не знала, кто такой этот грёбанный манол, но кожа моя от страха покрылась пупырышками.

Костя на цыпочках подошел к двери и сунув босые ноги в калоши, глубже натянул будёновку, потуже затянув пояс халата.

– Может ему хлеба в окно покрошить? – тихо произнёс Костя, потом добавил: «Нет, хлеб они наверное не едят…»

От мысли, что манолы не едят хлеб, мне стало совсем как то не по себе.

– А что они едят? Не мясо же? – запинаясь прошептала я с надеждой в голосе.

– Какое к чёрту мясо? Они же зерноядные, – произнёс Костя, снимая со стены над дверью сачок на длинной палке, какими обычно рыбаки вытаскивают рыбу из воды. – Я думаю, у кого-то из соседей сбежал – у них крылья подрезанные, выше метра они и взлететь-то не могут. Я же тебе рассказывал: у меня и золотые, и серебряные фазаны жили, а вот гималайских манолов не было. Надо поймать, а то ночью кошки точно сожрут, – с этими словами Костя шагнул за дверь.

В будёновке, калошах, в длинном халате похожем на солдатскую шинель, Костя был вылитый красноармеец! Нервно стуча зубами, не зная, смеяться или плакать, я тихонько запела непонятно откуда вспомнившуюся песню: «Дан приказ: ему – на запад, ей – в другую сторону… Уходили комсомольцы на гражданскую войну».

Подойдя тихонько к окну, я выглянула: освещенный луной и светом фонаря, на замёрзшей и покрытой тонким ледком земле сидел манол. Вполне мирная и красивая птичка, размером с петуха, с коротким хвостом, хохолком на голове… Кому только в голову пришла мысль назвать её «манолом»? В детстве, закрывшись с подружками в комнате и выключив свет, мы рассказывали друг другу страшилки. Если бы тогда очередная рассказчица, тихим и устрашающим голосом произнесла: «Сейчас за вами придёт маноооол!» – я бы описалась от страха. «Но сейчас-то здоровая дура и испугалась!» – выговаривала я себе.

Между тем манол как ни в чём не бывало разгребал коготками и шпорами на ногах мёрзлую землю. Найдя что-то интересное для себя, он тыкал туда клювом, не обращая внимания на неподвижно застывшего с поднятым над головой сачком Костю…